Демонтаж патриархата, или Женщины берут верх. Книга для мужчин
Часть 19 из 155 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
организационное оформление и не возражала против выдвинутых нами задач: лозунга
восстановления Советов рабочих депутатов на фабриках и заводах и выпрямление линии
партии. Она обещала сообщить о своем согласии войти в руководящий центр…»
24 ноября 1923 года политбюро поручило председателю Центральной контрольной
комиссии Валериану Владимировичу Куйбышеву: «Вызвать тов. Коллонтай и переговорить с
ней».
Куйбышев составил записку, которую отправил в политбюро:
«Следствием не установлено, что тов. Коллонтай состояла членом «Рабочей группы».
Но безусловно установлен факт ее связи с активными деятелями этой группы, устройства с
ними конспиративных совещаний.
Ответы тов. Коллонтай на мои вопросы явно уклончивы и неискренни.
Ввиду высказанного тов. Коллонтай недоверия к партии и нежелания ее сказать всю
правду партия имеет право не доверять тов. Коллонтай ту ответственную работу, которую
она сейчас ведет. Тов. Коллонтай должна быть отозвана из- за границы».
Записки Куйбышева было достаточно для того, чтобы остаток своей жизни Коллонтай
провела в общении с чекистами. Она бросилась к Сталину:
– Разумеется, я не разделяю позицию блока. Мои личные отношения к Зиновьеву и
Троцкому вам известны. Я целиком поддерживаю генеральную линию и полностью
разделяю вашу установку в курсе внешней политики…
На прощание не забыла сказать генеральному секретарю:
– Я вам за многое неизменно благодарна. Ваша товарищеская отзывчивость, вы такой
чуткий.
Сталин насмешливо:
– Даже чуткий? А говорят – грубый. Может, я и в самом деле грубый, но не в этом
дело.
Генеральный секретарь взял ее под свое покровительство. Докладная записка
Куйбышева была отправлена в архив.
«По телефону, – записала в дневнике Коллонтай, – справилась в ЦК, когда же мне
прийти за ответом. Мне ответили, что приходить незачем, так как «дело» выяснено и снято с
29
меня… Но пережить пришлось много и глубоко. Было много тяжелых встреч с товарищами.
Дороги разошлись. Александр Гаврилович Шляпников меня не понимает и считает
«карьеристкой». Это больно».
Постепенно Коллонтай становится другим человеком. Сама удивляется переменам, которые в ней совершаются:
«Вспомнила, что, когда я выходила замуж за Коллонтая, мать моя тщательно пыталась
заинтересовать меня обстановкой будущего семейного очага. Только бы у меня был свой
письменный стол и книжный шкаф, остальное неинтересно и неважно. А сейчас я обдуманно
и с любовью выбирала каждую вещь для новой гостиной в полпредстве…»
Она по-прежнему заботится о своей внешности, следит за модой:
«За какие-нибудь десять-двенадцать лет женщины сумели изменить свою фигуру. Нет
больше «боков», исчезли груди-подушки. Многие не носят корсетов. А в нашу молодость не
носить корсетов – это был «вызов» обществу…»
Расставание с корсетом шло только девушкам с завидной внешностью. Остальные
расплылись в бесформенных одеяниях. Но потом в моду вошли фасоны, подогнанные по
фигуре, осиные талии и плоские силуэты. На фигуру Коллонтай грех было жаловаться.
«Сегодня официальный обед, который кабинет министров дает в мою честь. Как
добросовестная камеристка- горничная, я сама себе приготовила все принадлежности
вечернего туалета. На моей постели аккуратно разложено темно-лиловое бархатное платье, золотые парчевые туфли, такой же миниатюрный ридикюль с тонким батистовым платком и
гребеночкой, ведь я все еще ношу коротко остриженные волосы. И после тифа в двадцатом
году они продолжают виться, но расческа всегда под рукой, чтобы иметь презентабельный
вид».
В определенном смысле она вернулась к стародавним временам, когда юная Шурочка
ездила на балы и ее родители принимали гостей:
«Прием для дипломатов, правительства и общественности я обставила с подобающей
роскошью. На шести столах стояли двухкилограммовые банки со свежей икрой – роскошь
небывалая в Норвегии. Даже на обедах у короля свежая икра подается лишь на маленьких
сандвичах. Живые цветы, лакеи с советским «Абрау-Дюрсо» усердно подливали в бокалы, а
в перерыве давался концерт русской музыки, и молодая норвежская танцовщица танцевала
на манер Дункан под русские мелодии…»
Мало приятные новости из Советского Союза, конечно, доходят, но дурные вести она
гонит от себя, списывает на уныние и малодушие своих старых подруг:
«Дома трудная полоса, недород сказывается – еще не овладели новыми формами
хозяйства. Партия работает, шлет по деревням хороших работников, но есть перегибы. В
Ленинграде и Москве (даже в столицах!) голодно. Мои приятельницы из Ленинграда, друзья
моей юности, до сих пор не вжились в новые условия. Письма от них, от сестры моей Адели
полны жалоб и просьб выслать шведские кроны на торгсин».
Торгсин – это Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами, где принимали
как валюту, так и золотые кольца, коронки, крестики, браслеты. Советская финансовая
система разрушилась. Продовольствие выдавали по карточкам. Магазины были пусты.
Продукты остались только в закрытых распределителях или в магазинах торгсина, как и
описано в романе Булгакова «Мастер и Маргарита».
«Сестра Адель и ее семья, подруги моей юности – такие они все исхудавшие, голодные, пришибленные и безынициативные, – записывает в дневнике Коллонтай. – Работают, а
работа им чужда. Особенно жаль мне сестру Адель. Все плачет о трагической смерти сына. И
это когда-то красивое лицо, исхудалое, прозрачно-бледное. Пьет чай, а кусочки сахара
кладет в потертый ридикюль, и на него капают слезы когда-то гордой, энергичной и
восстановления Советов рабочих депутатов на фабриках и заводах и выпрямление линии
партии. Она обещала сообщить о своем согласии войти в руководящий центр…»
24 ноября 1923 года политбюро поручило председателю Центральной контрольной
комиссии Валериану Владимировичу Куйбышеву: «Вызвать тов. Коллонтай и переговорить с
ней».
Куйбышев составил записку, которую отправил в политбюро:
«Следствием не установлено, что тов. Коллонтай состояла членом «Рабочей группы».
Но безусловно установлен факт ее связи с активными деятелями этой группы, устройства с
ними конспиративных совещаний.
Ответы тов. Коллонтай на мои вопросы явно уклончивы и неискренни.
Ввиду высказанного тов. Коллонтай недоверия к партии и нежелания ее сказать всю
правду партия имеет право не доверять тов. Коллонтай ту ответственную работу, которую
она сейчас ведет. Тов. Коллонтай должна быть отозвана из- за границы».
Записки Куйбышева было достаточно для того, чтобы остаток своей жизни Коллонтай
провела в общении с чекистами. Она бросилась к Сталину:
– Разумеется, я не разделяю позицию блока. Мои личные отношения к Зиновьеву и
Троцкому вам известны. Я целиком поддерживаю генеральную линию и полностью
разделяю вашу установку в курсе внешней политики…
На прощание не забыла сказать генеральному секретарю:
– Я вам за многое неизменно благодарна. Ваша товарищеская отзывчивость, вы такой
чуткий.
Сталин насмешливо:
– Даже чуткий? А говорят – грубый. Может, я и в самом деле грубый, но не в этом
дело.
Генеральный секретарь взял ее под свое покровительство. Докладная записка
Куйбышева была отправлена в архив.
«По телефону, – записала в дневнике Коллонтай, – справилась в ЦК, когда же мне
прийти за ответом. Мне ответили, что приходить незачем, так как «дело» выяснено и снято с
29
меня… Но пережить пришлось много и глубоко. Было много тяжелых встреч с товарищами.
Дороги разошлись. Александр Гаврилович Шляпников меня не понимает и считает
«карьеристкой». Это больно».
Постепенно Коллонтай становится другим человеком. Сама удивляется переменам, которые в ней совершаются:
«Вспомнила, что, когда я выходила замуж за Коллонтая, мать моя тщательно пыталась
заинтересовать меня обстановкой будущего семейного очага. Только бы у меня был свой
письменный стол и книжный шкаф, остальное неинтересно и неважно. А сейчас я обдуманно
и с любовью выбирала каждую вещь для новой гостиной в полпредстве…»
Она по-прежнему заботится о своей внешности, следит за модой:
«За какие-нибудь десять-двенадцать лет женщины сумели изменить свою фигуру. Нет
больше «боков», исчезли груди-подушки. Многие не носят корсетов. А в нашу молодость не
носить корсетов – это был «вызов» обществу…»
Расставание с корсетом шло только девушкам с завидной внешностью. Остальные
расплылись в бесформенных одеяниях. Но потом в моду вошли фасоны, подогнанные по
фигуре, осиные талии и плоские силуэты. На фигуру Коллонтай грех было жаловаться.
«Сегодня официальный обед, который кабинет министров дает в мою честь. Как
добросовестная камеристка- горничная, я сама себе приготовила все принадлежности
вечернего туалета. На моей постели аккуратно разложено темно-лиловое бархатное платье, золотые парчевые туфли, такой же миниатюрный ридикюль с тонким батистовым платком и
гребеночкой, ведь я все еще ношу коротко остриженные волосы. И после тифа в двадцатом
году они продолжают виться, но расческа всегда под рукой, чтобы иметь презентабельный
вид».
В определенном смысле она вернулась к стародавним временам, когда юная Шурочка
ездила на балы и ее родители принимали гостей:
«Прием для дипломатов, правительства и общественности я обставила с подобающей
роскошью. На шести столах стояли двухкилограммовые банки со свежей икрой – роскошь
небывалая в Норвегии. Даже на обедах у короля свежая икра подается лишь на маленьких
сандвичах. Живые цветы, лакеи с советским «Абрау-Дюрсо» усердно подливали в бокалы, а
в перерыве давался концерт русской музыки, и молодая норвежская танцовщица танцевала
на манер Дункан под русские мелодии…»
Мало приятные новости из Советского Союза, конечно, доходят, но дурные вести она
гонит от себя, списывает на уныние и малодушие своих старых подруг:
«Дома трудная полоса, недород сказывается – еще не овладели новыми формами
хозяйства. Партия работает, шлет по деревням хороших работников, но есть перегибы. В
Ленинграде и Москве (даже в столицах!) голодно. Мои приятельницы из Ленинграда, друзья
моей юности, до сих пор не вжились в новые условия. Письма от них, от сестры моей Адели
полны жалоб и просьб выслать шведские кроны на торгсин».
Торгсин – это Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами, где принимали
как валюту, так и золотые кольца, коронки, крестики, браслеты. Советская финансовая
система разрушилась. Продовольствие выдавали по карточкам. Магазины были пусты.
Продукты остались только в закрытых распределителях или в магазинах торгсина, как и
описано в романе Булгакова «Мастер и Маргарита».
«Сестра Адель и ее семья, подруги моей юности – такие они все исхудавшие, голодные, пришибленные и безынициативные, – записывает в дневнике Коллонтай. – Работают, а
работа им чужда. Особенно жаль мне сестру Адель. Все плачет о трагической смерти сына. И
это когда-то красивое лицо, исхудалое, прозрачно-бледное. Пьет чай, а кусочки сахара
кладет в потертый ридикюль, и на него капают слезы когда-то гордой, энергичной и