Дамба

– Попробуем. Хенни…

– Иди же сам, Эйнар! Ты должен идти сам… Я не могу…

– Слушай! – Винсент замер.

– Нет… ничего не слышно, Винсент.

Она права. Он прислушался. Тишина. Но он ясно почувствовал: что-то изменилось. Будто внезапно повысилось атмосферное давление, воздух начал вибрировать на низких, почти неуловимых, но оттого еще более тревожных частотах.

– Эйнар… ну иди же, умоляю… Иди-и-и!!!

Возможно, Эйнар и хотел предпринять попытку идти самостоятельно, но она не увенчалась успехом. Он потерял и без того шаткое равновесие и навалился на Хенни. Лицо ее побелело, потом покраснело, она попыталась его удержать, но в конце концов оба свалились на газон. Хенни схватила его руку, целовала. Кричала что-то, целовала… звук сделался странным, как в испорченном телевизоре. Винсент несколько мгновений смотрел на них, постепенно осознавая, что стал свидетелем чувства настолько сильного, что ни он, ни Хенни, пока была с ним, ничего даже близкого не испытывали.

Повернулся и побежал к вертолету. Пригибаясь и преодолевая усиливающееся с каждым шагом сопротивление ветра от лопастей. Их сплетенные тела так и лежали под дождем, и, как ему показалось, ни он ни она не делали никаких попыток подняться с земли.

Он бросился в кабину, прибавил обороты и нажал рычаг подъема. Машина зависла в полуметре от земли.

Теперь можно подняться в воздух в любой момент.

Можно… но тогда Хенни погибнет. Если он улетит, погибнут оба, и Хенни, и Эйнар.

Краем глаза Винсент заметил какое-то движение. Глянул и не поверил своим глазам. “Вольво”! Тот самый “вольво”, с детьми. Машина остановилась у въезда. Оба, и мальчик и девочка, выскочили и побежали к дому. За ними поспешила мать. Они бегали вокруг дома, заглядывая во все углы.

Ищут котенка. Вернулись спасать котенка. И он ничего, ровным счетом ничего не может сделать, чтобы им помочь.

Последнее, что он увидел, – Хенни изо всех сил пытается сдвинуть Эйнара с места, а тот не делает никаких попыток хотя бы ползти. За шумом двигателя не слышно, но по движениям губ понятно: Хенни что-то кричит. Если ей и удалось сдвинуть нового мужа с места, то на шаг, не больше.

Я остаюсь. Пусть приходит река, я встречу реку с ней, с Хенни, решил Винсент.

Мысль показалась привлекательной. Он так бы и сделал, если бы не Эйнар. Но тут же другая мысль – что им с Эйнаром суждено захлебнуться одной и той же водой – вызвала приступ отвращения. Ну нет.

Он опять опустил машину на траву, открыл дверцу и заорал:

– Хенни!

Но она не услышала. О, Хенни… будь ты проклята…

Река. Она уже здесь. Хенни только что удалось посадить Эйнара и даже заставить открыть глаза. Тот сидел и с дурацким видом смотрел на приближающуюся смерть. И Тильда, и Хампус, и их мама тоже ее увидели. Удивление, мгновенно перешедшее в ужас. Эйнар опять повалился на бок, мать инстинктивно рванулась к машине, резко развернулась и побежала за детьми. Вот и все, что они успели, прежде чем их поглотил мутный ревущий вал.

Винсент успел подняться в воздух даже не в последнюю минуту – в последнюю секунду. Все произошло автоматически, он даже не понял как. Тело решило за него, подчиняясь древнейшему инстинкту – инстинкту самосохранения. Вертолет взмыл в серую пелену дождя и круто накренился. Подул сильный ветер – гигантский вал гнал перед собой такую же гигантскую массу воздуха. Винсент на всякий случай поднял вертолет метров на тридцать и развернул к дому Эйнара.

К этому трижды проклятому дому. И река, неумолимая река, хаос глины, топляков и унесенных наводнением кустов и деревьев, ударила в него, как таран в крепостную стену. Полетели выбитые стекла, вода подпирала и подпирала козырек крыши, пока не дала слабину одна из балок, потом другая, и крыша, еще удерживаемая какими-то уцелевшими стропилами, криво и бесформенно приподнялась над домом. Река словно проверяла строение на прочность, искала слабый пункт. Вода поднималась все выше и выше, выламывала оконные рамы и перегородки, отдирала панели, изоляцию, выкидывала мебель. Потом не выдержал и каркас, дом покосился и осел, словно встал на колени, моля пощады, – но у кого? Поздно: крыша рухнула внутрь – очевидно, сдались последние потолочные балки, и все строение превратилось в кучу строительного мусора.

Дома больше не существовало.

Винсент недвижно, словно парализованный, смотрел на последний смертный поединок ненавистного дома. Сохранится ли в памяти эта картина? Будет ли она служить ему хоть каким-то утешением? Это же вилла Эйнара, а где-то там, в мутных водоворотах, и сам Эйнар. Утешением?.. Вряд ли. Фильм, который он в будущем, возможно, и найдет в себе силы пересматривать. А скорее всего, не найдет. Потому что в захватывающем полотне всемирного потопа навсегда останется, и не просто останется, а будет расти незаживающая рана под названием Хенни. Все. Хенни больше не существует. Три предмета, будь они трижды прокляты… И ведь он сам доставил ее сюда, он же собирался лететь к Порте, а вместо Порте прилетел сюда. Где-то там, в пене и обломках, альбом с детскими фотографиями Ловисы, магнитофонная запись с рассказами деда. Дневники… зачем это все? Старые бумаги… они вовсе не нужны были ни ему, ни ей, чтобы продолжать жить.

Три предмета… Он всхлипнул. На сиденье так и остался лежать белый листок с ее записями.

Винсент поднял бумажку. Всего три слова. Три слова, написанные таким знакомым, круглым и красивым почерком.

Эйнар. Эйнар. Эйнар.

Три раза. Трижды Эйнар. И больше ничего.

Ей не было нужно ничего. Ей ничто не было дорого.

Кроме Эйнара.





Глава 38




У круговой развязки на Молочном мысу мертвая пробка. Хотя обычно именно здесь движение оживляется. Сразу за клумбой стоит знак 90, и редкие водители едут медленнее, как правило, даже превышают – торопятся в Буден, Сюндербюн или куда там им еще надо. Но не сегодня. Все въезды забиты, машины на холостом ходу стоят бампер к бамперу. Трудно дышать – выхлопные газы от множества автомобилей смешиваются с дождевой изморосью в отвратительную кислотную смесь.

София Пеллебру выключила двигатель – зачем добавлять отравы в и без того тяжелый воздух, если все равно стоишь на месте. Но радио оставила и не выпускала мобильник – единственное, чем можно занять руки, сидя за рулем. Покрепче сжала бедра, укрощая мочевой пузырь, – такое ощущение, будто в промежности у нее ручная граната. Расслабить ляжки – как выдернуть чеку: тут же взорвется. Да езжайте же, езжайте… сколько можно стоять!

Открыла дверцу и вышла. Терпение кончилось. Лучше бегом. К вечеру буду в Расмюран.


Многие водители опустили стекла. Пальцы с обручальными кольцами нервно постукивают по металлу дверцы, у всех работает местное радио. Странно: один и тот же голос, один и тот же текст, а звучит в разной тональности, будто у каждого свой диктор. И никто не выключает мотор, сидят и дышат ядом. София провела по руке пальцем – дождевая вода липкая, как масло. Что за болваны! Неужели у нее одной что-то еще шевелится в черепе…

– У вас сигнал есть?

Молодой человек из соседнего ряда высунулся из окна чуть не по пояс.

– Нет, – она развела руками для ясности, – сигнала нет.

– О дьявол… дьявол…

София огляделась. Не только она одна нервничает. Фрустрация на точке кипения.

– Почему стоим?

– Говорят, где-то там, впереди, авария, – неуверенно крикнула женщина в “ниссане” позади.

– О дьявол… – простонал молодой человек. – Это может длиться часами при такой пробке! Им же надо как-то выковыривать разбитые машины…

Хрусткий удар позади – “мерс” врезался в грузовой минивэн, и еще несколько машин позади тут же влепились в виновника. Взвыли гудки. Теперь и те, кто сидел с закрытыми окнами, опустили залитые дождем стекла – надо же разглядеть, что там произошло. С места происшествия доносились гневные голоса.

Все. Надежды больше нет. Вся развязка забита машинами.

– Здрасьте, приехали, – хмыкнула женщина в “ниссане”.

– Редкостные идиоты, – подтвердил парень, хотя настроение у него заметно поднялось – наконец-то хоть что-то произошло.

– От твоих комментариев лучше не станет, – вмешался еще один. – В такой пробке других нет. Все идиоты, и ты в том числе.

– Заткнись!

– Ну ты… поосторожнее… сученыш…

Только этого не хватало.

София села в машину и выкрутила громкость, чтобы не слышать ругань. Эвакуация идет полным ходом во всей пойме Люлеэльвен. Буден, Харадс, Вуоллерим, Порьюс. Центр Люлео уже эвакуирован, эвакуация проходит организованно и спокойно. Администрация провинции тем не менее призывает воспринимать события с должной серьезностью: наводнение может быть очень сильным и опасным.

Показалось или нет? Интонация диктора очень странная. Напряженная, даже искусственная, будто он что-то скрывает. Наверняка у него куда больше информации, чем он хочет показать. Сидят там сейчас в студии и обмениваются многозначительными взглядами.

И неожиданно сообразила: конечно, скрывает. Гибнут люди. В эту самую секунду люди борются за свою жизнь – и проигрывают. Контроль над ситуацией утерян, и лучше не будет. Будет только хуже.

София сжала руль. Сердце забилось так, что вот-вот выскочит из груди. Попыталась оценить положение – очередь до самого горизонта. За последние четверть часа не сдвинулась ни на миллиметр. Парни продолжали вяло переругиваться, не выходя из машин. Никак не решат, сцепиться или не стоит. Слишком трезвые. Будь дело в пятницу или в субботу, не сидели бы в своих машинах – давно б катались по асфальту. Остальные с интересом прислушивались к ссоре.

Сколько еще здесь торчать? Десять минут? Двадцать? А может, этот скандалист прав? Часы?

Дождь залил стекло. София повернула ключ и, не запуская двигатель, подняла рычажок стеклоочистителей. И ведь некому задать вопрос, некого попросить о помощи. Все сидят в своих машинах, как в камерах. Тюрьма для особо опасных преступников.

Она решительно вырвала из замка ключ, оборвав заполняющий паузу лот какой-то танцевальной группы. Задержала дыхание, резко выдохнула и вышла из машины. Схватила сумочку и с размаху захлопнула дверцу. Запирать не стала. Бросила ключи в сумку и, не оглядываясь, пошла между рядами. И справа и слева стояли, тесно прижавшись друг к другу, машины, как домики на узкой улочке.

С каждым шагом она прибавляла скорость. До Будена далеко. Но, по крайней мере, она приближается к цели. Упрямо моросит дождь. Пока дойдет, ее можно будет выжимать, как тряпку. И плащу конец – не стирать, только химчистка. Так написано на этикетке на подкладке.

– Эй, вы! Вы не можете просто так бросить машину!

София даже не оглянулась. Откатят на тротуар, если понадобится. Плевать.

Она быстро шла вдоль бесконечной колонны урчащих на холостом ходу машин. Люди за рулем поглядывали на нее так, будто она лапп-лиза[23] и собирается их оштрафовать. Подумать только, сколько машин развелось на севере! Каждому нужна своя. Что ж… нечего жаловаться. Чем больше машин, тем больше пробок и тем они безнадежнее.

Шла мимо загородных торговых центров в Нутвикене, куда ездят за покупками только автовладельцы. Даже выезды из гипермаркетов забиты машинами.

Скоро еще одна кольцевая развязка, с ее знаменитым Ржавым Мячом. Издалека скульптура и вправду напоминает рыжий мячик для гольфа. Но чем ближе подходишь, тем больше он становится, а когда ты рядом, нависает над тобой громадиной с двухэтажный дом. Покатится – костей не соберешь. Огромный стальной шар, и, надо признать, ржавчина ему к лицу. Огненно-рыжая планета с похожими на лунные моря сквозными просветами.

Очередь все еще не двигалась. Наверное, та женщина в “ниссане” права – что-то случилось там, впереди. Столкнулись несколько машин и перекрыли все движение. Аварийные службы пытаются их растащить в немыслимой толкотне, а сзади и спереди напирают все новые автомобили. Неужели пробка до самого Будена? Три шведские мили, тридцать километров, тридцать тысяч метров… и пять тысяч машин на холостом ходу отравляют атмосферу. Кто-то вполне может и отравиться насмерть. Господи, откуда столько машин…

Она решила не обходить круговую развязку и двинулась прямо через клумбу. Не удержалась и постучала кулаком по Ржавому Мячу. Судя по звуку – полый, как она и думала. На руке остались следы ржавчины. Отсюда, с середины клумбы, хорошо видно, как со всех четырех въездов напирают машины. Похоже на розетку. Можно было бы вышить такой узор и продавать в сувенирном бутике Карлоса.

Чем дальше, тем хуже. Кто-то пытался объехать очередь – кое-где машины стоят поперек движения. В придорожной канаве лежит на боку “форд-мондео”. Собрался, видно, обойти очередь по обочине и не справился с управлением. Чуть дальше лежит на крыше “пассат”, на водительской дверце следы крови. И конечно, вездесущие мальчишки. Разожгли в канаве костер, и дождь не помешал. Передают друг другу пакет с леденцами. Натянули капюшоны. Замерзли, пытаются согреться. А ей нисколько не холодно. Тепло от быстрой ходьбы разлилось по телу, хотя влага уже пробирается и под плащ из якобы водоотталкивающей ткани.

От этой погоды можно осатанеть окончательно.

В “субару” ссорятся муж и жена. Похоже, всерьез, хотя друг на друга не глядят. Уставились в лобовое стекло и орут так, что зубы оскалены. Беззвучная битва с пристегнутыми ремнями безопасности. Могли бы и освободиться от удавок, все равно никто никуда не едет. У мужа руки на руле показывают десять минут второго. А она сжимает и разжимает кулаки, будто душит кого-то. Слов не разобрать, предмет ссоры не ясен. А может, никаких слов они и не произносят. Фонограмма медленной детонации давно заложенной бомбы, разваливающегося супружества, крушения здания, которое они называли семьей.

Мимо, мимо… звуки ссоры вскоре потонули в монотонном урчании работающих двигателей. Миллионы шмелей. Какие-то идиоты время от времени жали на газ – почему бы не добавить окиси углерода в и без того ядовитую атмосферу. Чем хуже, тем лучше – известный феномен; так подсказывает подавляемый, но время от времени сжимающий пальцы на горле вечный соперник инстинкта самосохранения – тоскливый инстинкт саморазрушения. София шла вдоль бесконечного ряда, и урчание то затихало, то усиливалось по мере того, как она миновала одну машину и переходила к следующей.

Но вот в бормотание полусонных двигателей внезапно вмешался еще какой-то звук, более резкий, трескучий. Более злой и настырный, если можно так сказать.