Дамба

Как титры после фильма. Кино давно кончилось, публика расходится, никто эти титры не читает, но они ползут и ползут по экрану. Никому они не нужны, кроме тех, чьи фамилии мелькают на экране. Сунуть бы эти драгоценные секунды куда-нибудь в середину, где от них была бы польза. Оргазм, к примеру. Или опять оказаться на концерте Dire Straits на Уэмбли, послушать гитарное соло Марка Нопфлера в Telegraph Road, – Адольф чуть не умер тогда от восторга, извивался, как морской огурец, нутро наружу. Вот это было да! Ради такого стоит жить…

Если задуматься, жизнь и состоит из таких мгновений. Настоящая жизнь. Оглядываешься – пустота. От всей долгой жизни остались только вот эти песчинки, разрозненные обрывки воспоминаний. Сияние низкого полуночного солнца в Каллакчокка… новорожденный олененок сосет твой мизинец… Мягкие шлепки веток вербы, когда пробираешься на насиженное место рыбалки. Обрывки, осколки – и никакой цельной картины. Воссоздать из этих осколков всю жизнь не удастся никогда. Да и времени не осталось.

Кто ты? Зачем ты жил?

Почему-то тьма вокруг стала чуть менее плотной. Ну нет, с чего бы… вряд ли. Только кажется. Кислородное голодание. Последние вспышки сознания. Нажал кнопку поднятого к потолку айпода – наверное, в последний раз.

Вода прибывает. Вода по-прежнему прибывает. Воздушный карман все меньше и меньше. Восемь-десять дюймов, не больше. Чтобы рот оказался над водой, пришлось встать на колени на сиденье и прижаться щекой к мягкой обивке потолка.

Адольф выключил айпод, но ощущение сохранилось: стало светлее. Нет, не светлее. Светом это не назовешь, но… не так темно. Будто кто-то плеснул молока и размешал.

Причина непонятна. Повертел головой, закрыл глаза. Открыл опять.

Определить невозможно. Нет… все же, скорее всего, галлюцинация. Ничего удивительного. Дыша таким воздухом, каждый начнет галлюцинировать. Он слегка закашлялся, и еще сильнее закружилась голова. Свет… откуда этот свет? Уж не небесный ли это свет?.. Он видел такой на картинках в детстве – набожные тетки, сестры отца, давали ему рассматривать Библию с картинками. Светлое небо, а там огромный глаз в треугольной рамке. Откуда взялся этот треугольник? Тетки объяснили: Триединство Бога. Тогда он не особенно в это поверил. Что ж, скоро узнает, правы ли тетки. Старые, морщинистые, с трубками в зубах – он и сейчас ясно представлял, как они плетутся в молельный дом в своих сапожках из оленьей кожи с загнутыми носками. Доплелись – теперь сидят там, на небесах, и ждут его, их маленького Дольфи. И Иисус с ними. Сидит и судит живых и мертвых.

Свет медленно прибывал, и так же неторопливо мутнело сознание. Жалко… он никогда не думал, что неотвратимость смерти причиняет такую боль. Тело била крупная дрожь, все чаще прошивали судороги. Одно утешение: скоро все это кончится, но пока не кончилось, тяжко невыносимо. Лучше бы его просто смыло… Стоило бы, пожалуй, и сейчас попробовать. Перестать тянуться к остаткам воздуха, нырнуть и, так сказать, поторопить события. Но заставить себя невозможно. Умом он понимал: лучший выход, но тело не сдавалось, не подчинялось воле. Губы упрямо тянулись к обитому дорогой замшей потолку.

А если это все же свет? Не предсмертная игра воображения, а взаправдашний свет? Это может означать только одно: поверхность воды стала ближе. То есть уровень падает… но сколько там еще, над головой? Полметра? Метр? Но падает, падает. Сомнений нет – уровень падает.

Глаза застилает багровый туман. Рот на какое-то мгновение оказался под водой, и Адольф последним, больше инстинктивным усилием поднял голову. Он бы и не поднимал – тело сопротивлялось. Оказывается, вовсе не душа желает во что бы то ни стало продолжать жить. Душа смирилась, а тело – нет. Тело главнее.

Все, все… конец. Сколько вдохов ему осталось? Десять? Пять? А потом уже ничто не имеет никакого значения.

Закрыл глаза, напрягся и заставил себя нырнуть. Ледяной холод обжег затылок. Негнущимися пальцами ощупал дверной карман – там лежал портативный пылесос. Неужели переложил его куда-то в другое место? Нет, здесь. Вынырнул, сделал несколько почти бесполезных глотков воздуха и отсоединил от пылесоса шланг с наконечником. Нашарил под водой рукоятку сдвижного панорамного люка. Зажмурился и крутанул – пан или пропал. Люк отошел от резиновой прокладки, тут же застрял, и последние пузырьки воздуха с роковым бульканьем устремились наверх.

Пути назад нет.

Адольф взял наконечник в рот и, стараясь дуть что было сил, начал просовывать шланг в образовавшуюся щель, ясно чувствуя сопротивление воды в шланге.

Нет… не достать. Шланг слишком короток.

И в самую последнюю секунду, нет, даже долю секунды он ощутил легкий толчок. Дыхание прорвалось судорожным кашлем. Чудом не выпустив наконечник изо рта, он, ожидая конца, вдохнул, уверенный, что этот вдох – его последний.

Но легкие заполнились сырым холодным воздухом.

Нормальным воздухом, таким же, каким он дышал… когда? Сколько времени прошло? Час? Два? Три или четыре?

Ответить на этот вопрос он мог только двумя словами: очень давно.

Адольф Павваль так и стоял на коленях на сиденье своего “сааба” в холодном, еле-еле подсвеченном мутном мраке. Вода леденила закрытые веки, щекотала в ушах, но теперь он мог дышать.

Рука дрогнула, наконечник выскользнул изо рта. Шланг поехал вниз, и в него устремилась вода. Он едва не захлебнулся, но перехватил трубку, продвинул вверх и продул оставшимся в легких воздухом.

Маневр удался, но стало ясно: спасительная трубка едва достигает поверхности. Торчит из воды на каких-нибудь полпальца.

Что ж… лишь бы вода не начала подниматься опять. Лишь бы удержаться в этой странной, неестественной позе. Лишь бы сохранить шланг в вертикальном положении.

Он стиснул наконечник зубами – не дай бог, опять выскользнет. Жесткий пластик, отдающий асфальтом и характерным запахом автомобильной пыли с пола и сидений. Какая разница… пыль, грязь, асфальт – этот игрушечный пылесос спас ему жизнь.

Он втягивал в себя воздух с закрытыми глазами, как алкоголик. Воздух по ожившим бронхам устремлялся к мельчайшим альвеолам. И ему казалось, он чувствует, как эти альвеолы заполняются воздухом, всасывают спасительный кислород и выдавливают его в кровь.

И в то же время он совершенно беспомощен и беззащитен. Его жизнь подвешена на этой гофрированной пуповине. И он ничего не может предпринять. Только ждать. Отсчитывать секунду за секундой, минуту за минутой, а может, и час за часом в надежде на чудесное спасение.





Глава 37




Дурацкое решение – Винсент понял это сразу. Вопреки всем резонам, вопреки здравому смыслу, он все же побежал к дому. Водная лавина вот-вот появится, и если он не успеет добежать до вертолета, ему конец. Но уже ни разум, ни даже инстинкт самосохранения не работали. Есть кое-что посильнее: Хенни только что сидела рядом с ним, они, чуть не прижавшись друг к другу, облетали район катастрофы. Он опять почувствовал ее тепло, никуда оно не делось, лучилось через кожу, даже через одежду.

Липкими от пота пальцами взялся за ручку входной двери дома, который всей душой ненавидел. Дом Эйнара, дом, отнявший у него женщину. Поставил ногу на коврик у двери – и горло опалила изжога. Значит, здесь они и живут. Ходят босиком вон по тому темно-синему ковру, по щитовому паркету, жрут и трахаются, поглядывают на эти пошлые псевдогуставианские обои… Нет. Она уже пустила корни в этом доме и вряд ли сумеет вырваться.

– Хенни!

Хотел крикнуть, а получилось жалкое шипение.

Здесь такой воздух, что даже крикнуть невозможно. Воздух, побывавший в легких Эйнара. Пропитанный Эйнаром воздух. Хорошо бы им вообще не дышать, этим воздухом.

Борясь с собой, пошел дальше. Винсент чувствовал себя вирусом, внедрившимся в тело чужого дома. Дом мобилизовал против него весь свой иммунитет. Комнаты вокруг него смыкались, пытались инкапсулировать, обезвредить. Кухня с тяжелым на вид дубовым столом и такими же стульями. Встроенная духовка и множество всяких прибамбасов. Гостиная с хрустальной люстрой – как же без хрустальной люстры? Правда, не старинная, современного покроя, с вкраплениями полудрагоценных камней.


И спальня… Выглядит как демонстрационный салон мебельного магазина: стерильно, со вкусом, и главное – будто здесь никто не живет. Никаких сомнений – кто-то помогает с уборкой. Какая-нибудь несчастная молдаванка слоняется по комнатам с моющим спреем в одной руке и салфеткой в другой.

Он остановился у двуспальной кровати с бронзовой рамой, украшенной литьем в виде переплетающихся ветвей виноградной лозы. Даже с гроздьями. Интересно, с какой стороны она спит? Какая сторона ее, а какая – Эйнара?

Вот здесь, в этой спальне…

У него возникло непреодолимое желание расстегнуть штаны и обоссать эту паскудную постель. Даже потянулся к ширинке, но не успел – раздался какой-то грохот.

Винсент похолодел – неужели река? Тогда конец…

Нет. Пока нет… Звук донесся сверху.

Винсент с бьющимся сердцем в несколько прыжков взлетел по лестнице.

– Хенни… – Голос совершенно сел.

На этот раз услышала. Здесь, на втором этаже, оборудовано нечто вроде конторы. Папки на полках, компьютеры, принтеры и величественный вид на реку.

Винсент ожидал увидеть гору барахла. Не три вещи, а сто три. Держит в охапке или того чище – связала веревкой и тащит за собой.

Но нет. В руках у нее ничего не было. Руки заняты: она тащила вовсе не барахло, а здоровенного мужика. За ногу. Оказывается, тут был еще небольшой спальный альков. Она, очевидно, свалила этого борова с дивана на ковер и теперь волокла к лестнице. Полуголый, с толстым брюхом, никак не меньше центнера.

– Винсент, пожалуйста… – Лицо ее залито потом. – Он же спит! – выкрикнула она, и в голосе тут же появились умоляющие нотки. – Я же тебе говорила – он наверняка спит!

Само собой – спит. И не подает никаких признаков жизни, кроме звучного, с рычанием, храпа. Винсент подавил ярость и ухватился за вторую ногу. На одной ноге гольф, другая босая. Только трусы. Толстое волосатое брюхо трясется с каждым толчком. Более безобразного существа мужского пола Винсент не видел с тех пор, как демобилизовался.

– Хенни. Мы не успеем…

– Должны! Должны успеть!

Вот оно, ее упрямство, ее неумение и нежелание искать компромисс, ее невероятная способность подчинять всех своей воле.

– Подложи ему что-нибудь под башку.

Хенни кивнула, схватила первую попавшуюся подушку и затолкала под шею Эйнара.

Винсент бросил ногу, ухватился за край ковра и перетащил тушу через порог лестницы. Ступенька за ступенькой, их можно было сосчитать по глухим ударам лопаток и необъятной задницы. Винсент старался изо всех придержать ковер, притормозить скоростной спуск. Помогало мало, к тому же Эйнару, похоже, было все равно. Лишь только когда он приземлился на паркет в гостиной, храп изменил тональность и послышалось нечто вроде стона – возможно, боли, хотя глаза оставались закрытыми.

– Проснись, умоляю, проснись…

Она погладила его небритую щеку так, что у Винсента защемило сердце.

Он понял: это любовь. Хенни никогда его не оставит.

С двух сторон подхватили Эйнара под мышки и придали ему сидячее положение.

– Эйнар, держись. Отталкивайся ногами, у нас вертолет…

Непостижимым образом слова эти дошли до отключенного сознания. Эйнар начал двигать ногами – странные челночные движения, будто решил покататься на коньках. Кое-как подняли его, закинули руки себе на плечи с обеих сторон и потащили к двери. Боком протиснулись через входную дверь. Из полуоткрытого рта Эйнара щедро несло дорогим виски. Или коньяком, определить трудно, но тоже дорогих сортов. Потребовалось не меньше пары тысяч крон, чтобы достичь такого впечатляющего результата.

Кое-как спустились по крыльцу и поволокли пьяного к вертолету. Рука Эйнара безвольно висела на шее Винсента, и он с трудом преодолевал отвращение, настолько неуместно интимной была эта близость. На его шее голая рука мужчины, укравшего у него жену.

Хенни то ли споткнулась, то ли не выдержала непомерной тяжести и упала на траву, Эйнар рухнул на нее. Выглядело это чуть ли не как акт любви. Она обхватила его руками, но это, слава богу, никакое не объятие, просто пытается выбраться из-под своего ненаглядного алкаша. Винсент с тревогой посмотрел на реку – на удивление спокойная вода с мелкой дождевой рябью. Уж не случилось ли чудо? Рука Господа остановила лавину? Создатель перегородил русло необъятной своей ладонью и предотвратил окончательную катастрофу. И грозная стена ила, воды и мусора замерла. Пенится, наращивает силу, дрожит от нетерпения, но сделать ничего не может: велено дать людям время спастись.

– Винсент, помоги же!

И вновь пришлось поднимать безжизненное пьяное тело. На этот раз было труднее – Эйнар то приходил в сознание, то вновь повисал у них на руках, трусы промокли насквозь, к тому же сильно воняли мочой.

До вертолета самое малое метров сорок. До моего вертолета, с горечью подумал Винсент. Того самого вертолета, который эти двое собираются у меня отобрать.

– Держись же на ногах, – хрипло прошипел он.

Какое там – на ногах… мешок с дерьмом. Да еще и скользкий от дождя мешок. Хенни старалась как могла, но через несколько метров они опять были вынуждены остановиться.

– Река… в любой момент… река будет здесь, – задыхаясь, почти по слогам выговорил Винсент.

– Нет…

– В любой момент. В любой момент река будет здесь.

– Эйнар! Эйнар! Проснись же…

Хенни простонала что-то неразборчиво, и им удалось протащить бесчувственного Эйнара еще несколько метров.

Вертолет по-прежнему работает на холостом ходу. Лопасти крутятся. Шанс есть.