Дальгрен
Часть 90 из 208 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да, мэм.
Она оттолкнула стул от стола, а сквозь музыку все ревели и скрипели колеса и подшипники.
– Пойдемте. – Трепеща черной сутаной, она направилась к двери.
Он посторонился, когда она проходила, следом за ней зашагал по вестибюлю…
– Но вы поймите, это не станет традицией. Это всего один раз: я не возобновляю Программы Вечерней Помощи. Только для вас и только сегодня. А не для ваших друзей завтра.
…и вниз по лестнице.
– Да, мэм.
У подножия пастор Тейлор зажгла висевший на гвоздике фонарь в железной оплетке. Высокий подоконник вровень с тротуаром был синим, стал черным. Вверх по ступеням змеился толстый кабель.
– Посмотрим, что у нас тут есть.
В подвальном зале веером легли густые тени толстых колонн. У стены штабель складных стульев. У другой – полупросевший диван. Перед закрытым занавесом сцены – пианино с обнаженным чревом.
– У нас вечером в часовне служба. Совсем скоро. Если будете в силах, поднимайтесь к нам.
Другое высокое окно было открыто. Оттуда легонько повеяло, и вместо ответа он оглянулся. Три листика трепетали на краю подоконника; один закружился и упал. Тикнул вниз по стене, такнул по штабелю стульев и замер на исцарапанном линолеуме вдруг иссякшим неритмичным тик-так.
– Сюда. – Пастор Тейлор ждала у другой двери.
Внутри щелкнула выключателем другого фонаря в оплетке.
Позади застеленного газетами длинного стола – стена, увешанная кастрюлями, картофельными толкушками, дуршлагами, и полки, забитые громоздкой посудой приходской кухни.
– Одно время удавалось добывать хлеб. Ну, оптом. И мы делали сэндвичи с мясными консервами – у нас тогда и была Вечерняя Помощь. Но мы лишились поставщика. Без того, что всему голова, такие программы быстро увядают. Бобы слишком долго готовить, а помощников у меня не было. – Из стенного шкафчика она достала консервную банку со следами бумаги на месте содранной этикетки. – Говяжья тушенка.
Шкет взял у нее банку.
– Мы снимаем этикетки, – пояснила она в ответ на его вопросительный взгляд, – чтобы немножко сократить воровство. Не люблю вешать замки. Человек увидит на полках кучу банок без ярлыков и не поймет, крысиный яд внутри, машинное масло или горошек. Мне только нужно запоминать, где что. – Она попыталась изобразить лукавство. – У меня своя система. С походной плиткой справитесь? Вы же тут не первый день?..
– Ага, – раздумывая, сказать ли ей, что научился-то в двенадцать лет в походе.
– Кофейник горячий. Не выключаю с утра до вечера. Кофе, конечно, пью многовато. Можно вас тут оставить? Мне еще надо поработать над конспектами.
– Конечно. Спасибо вам, мэм.
– Всё вымойте; и загляните, когда будете уходить?
Он кивнул.
В дверях она, темная и широкая, нахмурилась:
– С вами точно ничего не случилось? У вас весь бок измазан.
– Чего?.. а, нет, уже все нормально, правда.
Черствой черной округлостью выпятив губы, она отрывисто кивнула и ушла.
Оглядывая кастрюли и сковородки, он подумал: открывашки нет – и запаниковал.
Открывашка лежала возле плитки.
Он крутил и крутил, пока не щелкнула последняя жестяная зазубрина и заплесканная подливой крышка не стала тонуть. Глянул на плитку, на банку; а потом что-то случилось в животе. Прямо пальцами он забросил в рот куски жира, мяса и овощей, слизал холодную подливу с руки, пальцем стер потекшее по подбородку и тоже всосал.
Желудок забурлил, его дважды скрутило, и рот наполнился газом, который еще отдавал Зайкиным вином. Предчувствуя тошноту, Шкет остановился, переждал несколько глубоких вздохов. Потом вынес банку из кухни, сел на просевший диван и снова запустил руку в иззубренное кольцо.
Он жевал, и лизал, и глотал, и сосал, и лизал.
Когда медное нутро стало чистым, не считая нижнего угла, куда не лез слишком толстый средний палец, он вернулся в кухню, сполоснул банку и пустил туда дымящийся черный кофе из пластмассового крана кофейника. Жесть в ладонях раскалилась, напомнила, что левая суха, а правая липкая.
Вернувшись на диван, держа банку между коленями, он смотрел на пар, и его уже смаривало; отпил (горячо, горько), решил, что не хочет кофе, и предоставил глазам закрыться…
– Да, он здесь, – говорила пастор Тейлор.
Шкет очнулся и заморгал. Перед тем как задремать, он все-таки поставил кофе на подлокотник дивана.
– По-моему, ему как-то не очень… ой.
Шкет взял банку в кулак, спрятался за глотком – почти остыл.
– А, – сказал мистер Новик. – Благодарю вас.
Шкет опять отставил банку на подлокотник.
– А, – повторила пастор Тейлор, но совсем другим тоном – Шкету понадобилось несколько секунд, чтобы распознать сходство, – вы поели?
– Да, мэм.
– Хорошо. – Пастор Тейлор просияла улыбкой Новику, обогнула его и сказала, уже исчезая: – Прошу меня извинить. Мне нужно обратно.
– Я страшно рад, что вас нашел! – Мистер Новик держал перед собой портфель, в лице – откровенный пыл.
– А вы чего хотели? – Тело после сна еще звенело. – Откуда вы знали, что я тут?
Новик помялся перед диваном (Шкет глянул на плюш и подумал: довольно пыльно), сел.
– Город мал, и это – очередное доказательство. Ваш друг в баре… крупный такой блондин…
– Тэк?
– Да, он. Видел, как вы сошли с автобуса и направились сюда. Он думал, вы доберетесь к Тедди. Но вы не добрались, и я решил заглянуть – вдруг вы еще здесь. Я тут не бывал. А я уезжаю из Беллоны, уже скоро. Собственно говоря, завтра утром.
– Ой, – сказал Шкет. – Он меня только что видел?.. а вы уезжаете? Эй, это жалко. – Перебарывая и звон, и вялость, он оттолкнулся от дивана и пошел в кухню. – Хотите кофе, мистер Новик?
– Спасибо, – ответил тот и окликнул в спину: – Да.
– А зачем, – через дверь, – вы меня искали?
Кофе в белой керамике плюхал и хлюпал. За дверью мистер Новик расстегивал портфель.
– Где тут молоко и сахар, я не знаю.
– Я пью черный.
Шкет поднял пластиковый краник, подставил вторую чашку для себя (тот, что в банке, холодный), и, обжигая костяшки на обеих руках, отнес кофе к дивану.
– Ой, спасибо.
– Зачем, – садясь подле Новика, – вы меня искали?
– Ну-у. Я подумал, вы захотите посмотреть. – Из клетчатой подкладки потянулись широкие бумажные ленты. – И вот. – Теперь возникла пачка черной бумаги. – И вот. Это обложка.
На толстой шероховатой бумаге – буквы по центру:
МЕДНЫЕ
ОРХИДЕИ
Он взял эту…
– Ой, у меня руки немножко грязные…
– Ничего, это просто образец.
…взял обложку за уголок, и она вдруг изогнулась вниз, а он подпер ее другой рукой и прочел снова:
МЕДНЫЕ
ОРХИДЕИ
Она оттолкнула стул от стола, а сквозь музыку все ревели и скрипели колеса и подшипники.
– Пойдемте. – Трепеща черной сутаной, она направилась к двери.
Он посторонился, когда она проходила, следом за ней зашагал по вестибюлю…
– Но вы поймите, это не станет традицией. Это всего один раз: я не возобновляю Программы Вечерней Помощи. Только для вас и только сегодня. А не для ваших друзей завтра.
…и вниз по лестнице.
– Да, мэм.
У подножия пастор Тейлор зажгла висевший на гвоздике фонарь в железной оплетке. Высокий подоконник вровень с тротуаром был синим, стал черным. Вверх по ступеням змеился толстый кабель.
– Посмотрим, что у нас тут есть.
В подвальном зале веером легли густые тени толстых колонн. У стены штабель складных стульев. У другой – полупросевший диван. Перед закрытым занавесом сцены – пианино с обнаженным чревом.
– У нас вечером в часовне служба. Совсем скоро. Если будете в силах, поднимайтесь к нам.
Другое высокое окно было открыто. Оттуда легонько повеяло, и вместо ответа он оглянулся. Три листика трепетали на краю подоконника; один закружился и упал. Тикнул вниз по стене, такнул по штабелю стульев и замер на исцарапанном линолеуме вдруг иссякшим неритмичным тик-так.
– Сюда. – Пастор Тейлор ждала у другой двери.
Внутри щелкнула выключателем другого фонаря в оплетке.
Позади застеленного газетами длинного стола – стена, увешанная кастрюлями, картофельными толкушками, дуршлагами, и полки, забитые громоздкой посудой приходской кухни.
– Одно время удавалось добывать хлеб. Ну, оптом. И мы делали сэндвичи с мясными консервами – у нас тогда и была Вечерняя Помощь. Но мы лишились поставщика. Без того, что всему голова, такие программы быстро увядают. Бобы слишком долго готовить, а помощников у меня не было. – Из стенного шкафчика она достала консервную банку со следами бумаги на месте содранной этикетки. – Говяжья тушенка.
Шкет взял у нее банку.
– Мы снимаем этикетки, – пояснила она в ответ на его вопросительный взгляд, – чтобы немножко сократить воровство. Не люблю вешать замки. Человек увидит на полках кучу банок без ярлыков и не поймет, крысиный яд внутри, машинное масло или горошек. Мне только нужно запоминать, где что. – Она попыталась изобразить лукавство. – У меня своя система. С походной плиткой справитесь? Вы же тут не первый день?..
– Ага, – раздумывая, сказать ли ей, что научился-то в двенадцать лет в походе.
– Кофейник горячий. Не выключаю с утра до вечера. Кофе, конечно, пью многовато. Можно вас тут оставить? Мне еще надо поработать над конспектами.
– Конечно. Спасибо вам, мэм.
– Всё вымойте; и загляните, когда будете уходить?
Он кивнул.
В дверях она, темная и широкая, нахмурилась:
– С вами точно ничего не случилось? У вас весь бок измазан.
– Чего?.. а, нет, уже все нормально, правда.
Черствой черной округлостью выпятив губы, она отрывисто кивнула и ушла.
Оглядывая кастрюли и сковородки, он подумал: открывашки нет – и запаниковал.
Открывашка лежала возле плитки.
Он крутил и крутил, пока не щелкнула последняя жестяная зазубрина и заплесканная подливой крышка не стала тонуть. Глянул на плитку, на банку; а потом что-то случилось в животе. Прямо пальцами он забросил в рот куски жира, мяса и овощей, слизал холодную подливу с руки, пальцем стер потекшее по подбородку и тоже всосал.
Желудок забурлил, его дважды скрутило, и рот наполнился газом, который еще отдавал Зайкиным вином. Предчувствуя тошноту, Шкет остановился, переждал несколько глубоких вздохов. Потом вынес банку из кухни, сел на просевший диван и снова запустил руку в иззубренное кольцо.
Он жевал, и лизал, и глотал, и сосал, и лизал.
Когда медное нутро стало чистым, не считая нижнего угла, куда не лез слишком толстый средний палец, он вернулся в кухню, сполоснул банку и пустил туда дымящийся черный кофе из пластмассового крана кофейника. Жесть в ладонях раскалилась, напомнила, что левая суха, а правая липкая.
Вернувшись на диван, держа банку между коленями, он смотрел на пар, и его уже смаривало; отпил (горячо, горько), решил, что не хочет кофе, и предоставил глазам закрыться…
– Да, он здесь, – говорила пастор Тейлор.
Шкет очнулся и заморгал. Перед тем как задремать, он все-таки поставил кофе на подлокотник дивана.
– По-моему, ему как-то не очень… ой.
Шкет взял банку в кулак, спрятался за глотком – почти остыл.
– А, – сказал мистер Новик. – Благодарю вас.
Шкет опять отставил банку на подлокотник.
– А, – повторила пастор Тейлор, но совсем другим тоном – Шкету понадобилось несколько секунд, чтобы распознать сходство, – вы поели?
– Да, мэм.
– Хорошо. – Пастор Тейлор просияла улыбкой Новику, обогнула его и сказала, уже исчезая: – Прошу меня извинить. Мне нужно обратно.
– Я страшно рад, что вас нашел! – Мистер Новик держал перед собой портфель, в лице – откровенный пыл.
– А вы чего хотели? – Тело после сна еще звенело. – Откуда вы знали, что я тут?
Новик помялся перед диваном (Шкет глянул на плюш и подумал: довольно пыльно), сел.
– Город мал, и это – очередное доказательство. Ваш друг в баре… крупный такой блондин…
– Тэк?
– Да, он. Видел, как вы сошли с автобуса и направились сюда. Он думал, вы доберетесь к Тедди. Но вы не добрались, и я решил заглянуть – вдруг вы еще здесь. Я тут не бывал. А я уезжаю из Беллоны, уже скоро. Собственно говоря, завтра утром.
– Ой, – сказал Шкет. – Он меня только что видел?.. а вы уезжаете? Эй, это жалко. – Перебарывая и звон, и вялость, он оттолкнулся от дивана и пошел в кухню. – Хотите кофе, мистер Новик?
– Спасибо, – ответил тот и окликнул в спину: – Да.
– А зачем, – через дверь, – вы меня искали?
Кофе в белой керамике плюхал и хлюпал. За дверью мистер Новик расстегивал портфель.
– Где тут молоко и сахар, я не знаю.
– Я пью черный.
Шкет поднял пластиковый краник, подставил вторую чашку для себя (тот, что в банке, холодный), и, обжигая костяшки на обеих руках, отнес кофе к дивану.
– Ой, спасибо.
– Зачем, – садясь подле Новика, – вы меня искали?
– Ну-у. Я подумал, вы захотите посмотреть. – Из клетчатой подкладки потянулись широкие бумажные ленты. – И вот. – Теперь возникла пачка черной бумаги. – И вот. Это обложка.
На толстой шероховатой бумаге – буквы по центру:
МЕДНЫЕ
ОРХИДЕИ
Он взял эту…
– Ой, у меня руки немножко грязные…
– Ничего, это просто образец.
…взял обложку за уголок, и она вдруг изогнулась вниз, а он подпер ее другой рукой и прочел снова:
МЕДНЫЕ
ОРХИДЕИ