Чужие
Часть 78 из 97 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Вдвоем они приготовили завтрак.
Марси за кухонным столом раскрашивала луны. Раскрашивала и раскрашивала. И произносила себе под нос это единственное слово — луна — монотонный, гипнотический, ритмичный повтор.
В Монтерее, Калифорния, Паркер Фейн чуть не угодил в логово паука-ловушки и решил, что ему повезло уйти оттуда живым. Паук-ловушка — так он окрестил соседку Салко, женщину по имени Эсси Кро. Паук-ловушка сооружает норку в земле и сплетает крышку. Когда другое несчастное насекомое, невинное, ничего не подозревающее, наступает на идеально закамуфлированную крышку, та открывается, и жертва падает в пасть прожорливого паука. Норка Эсси Кро была большим домом в испанском стиле — изящные арки, освинцованное стекло в окнах, глиняные горшки с цветами на террасе, — гораздо более уместном для калифорнийского побережья, чем колониальный особняк Салко. Взглянув на здание, Паркер приготовился к встрече с обаятельными и утонченно-любезными людьми, но, когда дверь ему открыла Эсси Кро, он сразу же понял, что попал в беду. Когда он сказал, что хочет узнать про Салко, она в буквальном смысле слова схватила его за рукав и втащила внутрь, захлопнув за ним крышку своей норки: те, кто ищет информацию, часто могут сообщить кое-что взамен, а Эсси Кро питалась слухами, как паук питается беззаботными жучками, сороконожками и мокрицами.
Эсси не походила на паука — скорее на птицу. Но не на худенькую, тонкошеею, тонкогрудую ласточку, а, пожалуй, на откормленную чайку. Она двигалась быстрым птичьим шагом, слегка наклоняла голову набок на птичий манер, а на ее лице были маленькие птичьи глазки-бусинки.
Усадив Паркера в гостиной, она предложила кофе, тот отказался, Эсси настаивала, но он возражал, уверяя, что не хочет ее беспокоить. И все равно она принесла кофе со сливочным печеньем — так быстро, что у него закралось подозрение: не пребывает ли она, как паук, в постоянной готовности встретить случайного гостя?
Эсси с разочарованием услышала, что Паркер ничего не знает о семействе Салко и никаких слухов до него не доходило. Но поскольку Паркер не дружил с ними, он был подходящим свежим слушателем, на которого Эсси могла вывалить свои наблюдения, истории, клеветнические измышления. Не понадобилось даже задавать вопросов — Паркер узнал больше, чем хотел. Донна Салко, жена Джеральда, была (по словам Эсси) вульгарной женщиной — слишком блондинистой, слишком претенциозной, насквозь фальшивой. И настолько худой, что наверняка брала в рот одно лишь спиртное. Или страдала анорексией. С Джеральдом, своим вторым мужем, Донна состояла в браке уже восемнадцать лет, но Эсси думала, что долго это не продлится. По словам Эсси, шестнадцатилетние девочки-близняшки были такими необузданными, невоздержанными, половозрелыми и безнравственными, что Паркер представил себе стаю молодых людей, которые ошиваются вокруг дома Салко, принюхиваясь, как кобели, ищущие суку во время течки. Джеральд Салко владел тремя процветающими заведениями — магазином антиквариата и двумя галереями близ Кармела, но Эсси не могла понять, как они могут приносить прибыль, ведь Салко — сильно пьющий распутник и тупоголовый олух, не имеющий делового чутья.
Паркер сделал только два глотка кофе, а к печенью даже не притронулся, потому что страсть Эсси Кро к гнусным сплетням далеко выходила за границы обычного поведения. Это вызывало у Паркера чувство неловкости и нежелание поворачиваться к Эсси спиной или прикасаться к тому, что она принесла.
Все же он узнал кое-что полезное. Салко вдруг ни с того ни с сего отправились в недельную поездку в винодельческие края, в Напу и Соному, — так спешили сбежать от проблем в своих многочисленных заведениях, что не пожелали оставить название отеля, где их можно найти, и сделались недоступными для деловых партнеров, от которых им требовалось отдохнуть.
— Он позвонил мне в воскресенье, сказал, что они уезжают и не вернутся до понедельника, двадцатого, — сказала Эсси. — Попросил меня приглядывать за его домом, как обычно. Они ужасные бездельники, и это такая обуза, когда от тебя ждут, что ты будешь отваживать грабителей и еще бог знает кого. У меня своя жизнь, которая, конечно, ни в коей мере их не касается.
— И вы не говорили ни с кем из них ни лично, ни по телефону?
— Они, вероятно, спешили поскорей уехать.
— А вы видели, как они уезжали?
— Нет, хотя… я, понимаете, выглядывала пару раз, но, вероятно, пропустила их отъезд.
— Близняшки уехали с ними? А школа как?
— У них прогрессивная школа — слишком прогрессивная, я бы сказала. Считают, что путешествия так же расширяют кругозор, как домашние задания. Вы когда-нибудь слышали такую…
— А каким вам показался голос мистера Салко, когда он вам звонил?
Эсси нетерпеливо ответила:
— Ну… голос как голос… как всегда. что вы имеете в виду?
— Он вам не показался напряженным? Нервным?
Она вытянула губы, не переставая плотно сжимать их, наклонила голову, и ее по-птичьи яркие глаза засияли от перспективы вероятного скандала.
— Вот когда вы сказали, я вспомнила: странновато он говорил. Запнулся несколько раз, но я до этой минуты даже не подумала, что он мог быть пьян. Вы думаете, что он уехал в какую-нибудь клинику на просушку от…
Паркер не выдержал и поднялся, собираясь уходить, но Эсси встала между ним и дверью, пытаясь внушить ему чувство вины за то, что он не допил кофе и даже не притронулся к печенью. Она предложила чай вместо кофе, штрудель или «может быть, круассан с миндалем». Усилием той несокрушимой воли, которая сделала его великим художником, он пробился к двери, вышел наружу и оказался под портиком.
Она преследовала его вплоть до прокатной машины, стоявшей на подъездной дорожке. Ему на мгновение показалось, что маленький тошнотворно-зеленый «темпо» конфигурацией не уступает «роллс-ройсу», ведь он был способом ускользнуть от Эсси Кро. Отъезжая от ее дома, Паркер прочел вслух подходящий отрывок из Кольриджа:
Как путник, что идет в глуши С тревогой и тоской И закружился, но назад На путь не взглянет свой И чувствует, что позади Ужасный дух ночной[33].
Полчаса Паркер ездил кругами, набираясь мужества для того, что должен был сделать. Наконец он вернулся к дому Салко, смело припарковался у разворота на подъездной дорожке, в тени массивных сосен, снова прошел к входным дверям и принялся настойчиво нажимать кнопку звонка. Так продолжалось три минуты. Если кто-то находился дома и всего лишь не хотел принимать посетителей, он бы отозвался на этот непрекращавшийся звон просто из отчаяния. Но дверь не открылась.
Паркер обошел веранду, изучая фасадные окна; он вел себя невозмутимо, как хозяин. Правда, дом был настолько плотно окружен деревьями и другой зеленью, что его вряд ли могли увидеть прохожие с улицы или Эсси Кро из своего окна. Шторы были задернуты, не позволяя заглянуть внутрь. Паркер ожидал увидеть предательскую электропроводящую ленту сигнализации. Но там не было ни ленты, ни других признаков электронной защиты.
Он сошел с веранды и двинулся вдоль западной стены, где утреннее солнце не создавало длинных, глубоких теней от сосен, попробовал открыть одно окно, другое — оба были заперты.
Позади дома росли кусты и цветы. Рядом было обширное патио, с кирпичным полом, решеткой наверху, наружной барной стойкой, дорогой садовой мебелью.
Локтем, обтянутым толстой курткой, он выдавил небольшое стекло на одной из французских дверей, засунул внутрь руку, отпер дверь, раздвинул портьеры и оказался в гостиной с плиточным полом.
Затем постоял, прислушиваясь. Дом был погружен в тишину.
Здесь было бы очень темно, если бы из гостиной не было прохода в небольшую столовую, а оттуда — в кухню, освещавшуюся через стекло незанавешенной двери, что вела в патио. Паркер прошел мимо камина и бильярдного стола — и замер: на стене был датчик движения. Он уже видел такой, когда устанавливал охранную систему для своего дома в Лагуне, и собрался было пуститься наутек, но тут вспомнил, что датчик должен светиться красным огоньком. А этот не светился. Уезжая, супруги явно не поставили дом на охрану.
Кухня была просторной, оборудование новехоньким. За ней находилась кладовая, а еще дальше — столовая. Свет из кухни сюда не доходил, так что Паркер решил рискнуть и стал зажигать свет на ходу.
В гостиной он снова остановился и замер, прислушиваясь.
Ничего. Тишина, глубокая и тяжелая, как в склепе.
Когда Брендан Кронин вошел на кухню Блоков после позднего подъема и долгого горячего душа, он увидел маленькую Марси, которая раскрашивала луны и бормотала что-то себе под нос. Выглядело это зловеще. Он вспомнил о том, как его руки вылечили Эммелайн Халбург, и подумал: не сможет ли он избавить Марси от ее мании с помощью этой способности? Но не осмелился. Сначала он должен научиться управлять своим стихийным даром, иначе нанесет непоправимый ущерб разуму девочки.
Джек и Д’жоржа, которые заканчивали завтракать омлетом с тостами, тепло с ним поздоровались. Д’жоржа предложила сделать завтрак и для Брендана, но тот отказался. Ему хотелось только чашечку кофе — черного и крепкого.
Джек ел, разглядывая пистолеты — четыре штуки, лежавшие на столе, рядом с его тарелкой. Два принадлежали Эрни, еще два он привез с востока. Ни Брендан, ни другие не говорили об оружии, потому что знали: враг может подслушивать их в этот самый момент. Не имеет смысла знакомить противника с размером своего арсенала.
При виде оружия Брендан начал нервничать. Может быть, его преследовало предчувствие, что до конца дня это оружие применят, и неоднократно.
Присущий Брендану оптимизм покинул его главным образом потому, что он почти не видел снов прошлой ночью. У него случился первый ничем не нарушенный сон за много недель, но для него это не стало улучшением. В отличие от других, Брендану каждую ночь снились хорошие сны, и это давало ему надежду. Теперь сновидения ушли, и он тревожился.
— Я ждал снега, — сказал он, сидя за столом с чашкой кофе.
— Скоро пойдет, — пообещал Джек.
Небо напоминало огромную плиту темно-серого гранита.
Нед и Сэнди Сарвер — вторая выездная группа — уехали в Элко на встречу с Джеком, Д’жоржей и Бренданом в минимаркете «Арко». До половины восьмого они ездили по городу: к этому времени часть людей из «Транквилити» уже должны были уехать на задания. Вернувшись в восемь, они позавтракали на скорую руку и легли спать, чтобы отдохнуть еще несколько часов и быть в форме: их ждал трудный день.
Нед проснулся, проспав чуть больше двух часов, но вставать не стал — лежал в полумраке комнаты мотеля, глядя на спящую Сэнди. Любовь, которую он чувствовал к ней, была глубокой и ровной, она текла, как огромная река, которая может унести их обоих в лучшие места и времена, в мир, где нет тревог и забот.
Нед жалел, что не умеет говорить так же ловко, как мастерить. Иногда его беспокоило: вдруг он никогда не сможет как следует рассказать Сэнди о своих чувствах к ней? Когда он пытался перевести свои чувства в слова, у него немел язык или же получались совершенно нечленораздельные предложения и тяжеловесные образы. Хорошо быть мастером на все руки, умеющим отремонтировать что угодно — от сломанного тостера до сломанного автомобиля или человека. Но иногда Нед променял бы свои таланты ремонтника на способность сочинить и произнести одну идеальную фразу, которая передаст его самые глубокие чувства к жене.
Посмотрев на нее, он понял, что она уже не спит.
— Притворяешься? — спросил он.
Она открыла глаза и улыбнулась:
— Ты так смотрел на меня… Я испугалась, что ты съешь меня заживо, поэтому притворилась мертвой.
— Вид у тебя такой, что и вправду съесть хочется, тут ты права.
Она сбросила с себя одеяло и, нагая, открыла ему объятия. Их сразу же захватил привычный ритм любовной страсти, в которой они так поднаторели за последний год, отмеченный сексуальным пробуждением Сэнди.
Приходя в себя, они лежали бок о бок и держались за руки.
— Я, наверное, счастливейшая женщина на земле, Нед, — сказала она. — Какое счастье, что мы познакомились в Аризоне и ты взял меня под свое крыло! Ты сделал меня такой счастливой. Нед, правда, я теперь счастлива до безумия, и, если бог поразит меня насмерть в эту минуту, я не стану жаловаться.
— Не говори так! — резко оборвал ее Нед, затем приподнялся на локте и обвел взглядом ее тело. — Мне не нравится, когда ты говоришь такие слова… Я становлюсь суеверным. Эта переделка, в которую мы попали… может, не все мы выйдем из нее живыми. И я не хочу, чтобы ты искушала судьбу. Не хочу, чтобы ты говорила такие вещи.
— Нед, ты самый суеверный человек из всех, кого я знаю.
— Ну, я другого мнения на сей счет. Не надо говорить, что ты безумно счастлива и не прочь умереть. Не хочу этого слышать. Ты поняла? Я не хочу даже, чтобы ты так думала.
Нед снова обнял Сэнди и крепко прижал к себе — ему необходимо было почувствовать в ней пульсацию жизни. Он так крепко прижимал ее к себе, что через некоторое время даже перестал слышать сильный и размеренный стук ее сердца, потому что оно стало биться в унисон с его сердцем.
В доме Салко Паркера Фейна интересовали в основном две вещи. Обнаружив что-нибудь одно, он мог считать свои обязательства перед Домиником выполненными. Во-первых, он надеялся найти подтверждение тому, что они и в самом деле уехали в Напу или Соному; если бы нашелся буклет отеля, он мог бы позвонить туда и убедиться, что Салко благополучно зарегистрировались. Если же они регулярно ездили туда, где растут виноградники, в телефонной книге мог остаться номер места, где они останавливались. Но отчасти он ожидал увидеть другое: перевернутую мебель, капли крови, прочие свидетельства того, что Салко отсутствуют дома не по доброй воле.
Доминик, конечно, просил поговорить с ними, и только. Он бы пришел в ужас, узнав, что Паркер перешагнул грань закона, когда не смог обнаружить семейство Салко. Но Паркер никогда не бросал дело на полпути и теперь получал удовольствие, хотя сердце начало биться быстрее и горло немного перехватывало.
За гостиной располагалась библиотека. А дальше — небольшая музыкальная комната с роялем, пюпитрами, стульями, двумя футлярами для кларнетов, балетным станком у стены. Близняшки явно любили музыку и танцы.
На первом этаже все было в порядке. Он медленно поднялся по лестнице, по ворсистому ковру, расстеленному на ступеньках. Свет с первого этажа доходил до верха. Там, в коридоре на втором этаже, было темно.
Он вступил на площадку.
Тишина.
Ладони Паркера взмокли.
Он не понимал, почему страх одолевает его. Может быть, что-то подсказывал инстинкт. Наверное, было бы благоразумно прислушаться к более примитивным чувствам. Но если бы ему хотели устроить засаду, на первом этаже хватало отличных мест. Однако все комнаты были пусты.
Он продолжил идти дальше и, когда добрался до коридора второго этажа, наконец услышал кое-что. Смесь электронных звуков, доносившихся из обоих концов коридора. На мгновение он подумал, что сработала охранная сигнализации, но та звучала бы в тысячу раз громче этих бипов — полифонических, ритмичных серий звуков.
Он нашел выключатель в конце лестницы, щелкнул им, наверху загорелся свет. Он снова замер и прислушался — нет ли других звуков, кроме электронных. Ничего. В электронных бипах слышалось что-то знакомое, но он не мог понять, что именно.
Любопытство оказалось сильнее страха. Паркера всегда вело по жизни хроническое любопытство, иногда переходившее в острое, и если бы он не позволял этому чувству увлекать себя, то никогда бы не стал успешным художником. Любопытство было основой творчества. Поэтому он посмотрел в один конец коридора, потом в другой, повернул направо и осторожно пошел на звуки.
В конце коридора отчетливо различались два набора электронных шумов, чуть отличавшихся по ритму; оба доносились из темной комнаты, дверь которой на четверть была приоткрыта. Готовый броситься наутек, Паркер распахнул дверь. Ничто не прыгнуло на него из темноты. Звук стал громче, но только потому, что больше не шел через дверь. В комнате стояла полная темнота. Бледно-серый свет на дальней стене говорил о том, что это не стена, а шторы на очень большом окне или на двух балконных дверях. В колониальном особняке было много балконов. Кроме того, за углом от двери находились два невидимых Паркеру источника призрачного мягкого зеленого света, который почти не рассеивал мрак.
Паркер вошел в комнату, щелкнул выключателем и увидел близняшек Салко. На мгновение ему показалось, что девочки мертвы. Они лежали лицом вверх на огромной кровати, укрытые до плеч, неподвижные, с открытыми глазами. Но тут Паркер понял, что электронные звуки и зеленый свет исходят от мониторов аппаратов ЭЭГ и ЭКГ, к которым были подключены обе девочки. Еще он увидел трубки капельниц с иглами, вставленными в вены, и тогда ему стало ясно, что близняшки не мертвы, а всего лишь проходят процесс промывки мозгов. Комната совсем не напоминала спальню девочек-подростков — ничего личного, ни намека на индивидуальность. Паркер предположил, что это гостевая комната, обеих перенесли сюда и положили рядом, чтобы за ними было проще наблюдать.
Но где их тюремщики и мучители? Неужели специалисты по промывке мозгов были настолько уверены в эффективности медикаментов и приборов, что позволили себе оставить семью в одиночестве и сбегать в «Макдоналдс»? Неужели не было риска, что кто-то из них в момент просветления может вырвать иглу из вены, встать и убежать?