Чужие
Часть 69 из 97 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Сделайте еще что-нибудь, — попросила Джинджер.
— Да, — сказала Сэнди. — Покажите еще что-нибудь. Покажите.
В других частях комнаты со столов взмыли другие солонки: шесть, восемь, десять, неподвижно повисели одно мгновение, потом начали вращаться, как и первая.
Мгновенно в воздух поднялось столько же перечниц, которые тоже начали вращаться.
Доминик по-прежнему не понимал, как у него это получается, — он не совершал никаких усилий, просто его мысль становилась реальностью, словно желания могли сбываться. Он подозревал, что Брендан пребывает в таком же недоумении.
Музыкальный автомат, до того молчавший, вдруг начал играть песню Долли Партон, хотя никто не нажимал кнопок.
«Это я или Брендан?» — недоумевал Доминик.
— Господи боже, меня так переполняют эмоции, что я могу плотц! — воскликнула Джинджер.
Доминик рассмеялся и спросил:
— Плотц? Что такое плотц?
— Взорваться, — ответила Джинджер. — Меня так переполняют эмоции, что я могу взорваться!
Солонки и перечницы, образовав пары, вращались, крутились вокруг друг друга. Потом все одиннадцать пар начали двигаться по залу, словно поезд, постоянно ускоряясь, рассекали воздух со свистящим звуком, отбрасывали отраженные лучи света.
Неожиданно над полом поднялись двенадцать стульев, но не смирно и игриво, как солонки и перечницы, а с такой яростью и силой, что вмиг оказались под потолком и с оглушающим грохотом ударились об него. Два стула попали в светильник типа «каретный фонарь», лампочки в нем лопнули, и света в зале стало на четверть меньше. Фонарь сорвался со скоб и проводов и рухнул на пол в двух-трех футах от Доминика. Стулья остались под потолком и вибрировали, словно стая огромных летучих мышей, парящих на темных крыльях. Большинство солонок и перечниц как безумные носились по комнате над головами людей, хотя несколько были сбиты стульями, когда те устремились вверх, к потолку. Наконец еще несколько перестали вращаться, они хаотично сошли со своих орбит, прекратили участвовать в общем направленном движении, завихляли и попадали на пол. Одна из них ударила Эрни в плечо, и он вскрикнул от боли. Доминик и Брендан утратили контроль над ними. Но поскольку они не знали толком, как обрели этот контроль, то не смогли сразу восстановить его.
В мгновение ока праздничное настроение перешло в паническое. Зрители стали забираться под столы, остро осознавая, что воспарившие стулья, зловеще ударяющие в потолок, гораздо опаснее солонок и перечниц. Этот шум разбудил Марси. Она села в полукабинете, куда ее уложила Д’жоржа, заплакала и принялась звать мать. Д’жоржа взяла девочку на руки и, прижимая ее к себе, залезла под один из столов; теперь все укрылись, незащищенными остались только Брендан и Доминик.
Доминик чувствовал себя так, словно в его руки вставили по гранате и это должно было длиться вечно.
Еще три или четыре солонки или перечницы утратили способность парить и камнем полетели вниз. Двенадцать стульев принялись колотиться о потолок еще более агрессивно, от них откалывались щепки.
Доминик не знал, укрыться ему или попытаться вернуть контроль над предметами. Он посмотрел на Брендана, пребывавшего в таком же недоумении.
Наверху три оставшихся каретных фонаря бешено раскачивались на цепочках, отчего по полу метались страшноватые тени. Бьющиеся о потолок стулья выбивали из него куски штукатурки.
Солонка упала перед Домиником и ударилась о стол, словно маленький метеорит. Стекло, слишком толстое, не разлетелось на осколки, солонка распалась на три или четыре части, соль полетела во все стороны, и Доминик отпрянул, уворачиваясь от белого порошка.
Он вспомнил о карусели бумажных лун в доме Ломака шесть дней назад, поднял обе руки к дребезжащим стульям и крутящимся солонкам и перечницам, сжал кулаки, убрав с глаз долой красные стигмы, и сказал:
— Хватит. Прекратите немедленно. Хватит!
Стулья наверху перестали вибрировать. Солонки и перечницы остановили свой танец и неподвижно повисли в воздухе.
На секунду-другую в кафе воцарилась неестественная тишина.
Потом двенадцать стульев и оставшиеся солонки попадали, отскакивая от столов и других стульев, так и не пустившихся в полет. Наконец все успокоилось и замерло, породив мешанину ножек и спинок. Доминик и Брендан остались целы и невредимы, как и те, кто прятался под столами. Доминик моргал, глядя на священника, а вокруг стояла кладбищенская тишина. Это безмолвие длилось дольше предыдущего. Время словно остановилось, пока плач Марси и успокаивающее бормотание ее матери не запустили машину реальности, вытянувшую остальных из их убежищ.
Эрни все еще потирал плечо там, куда его ударила солонка, но, кроме ушиба, не мог ни на что пожаловаться. Больше никто не пострадал, хотя все были потрясены.
Доминик видел, как все смотрят на него и на Брендана. Настороженно. Именно так в его представлении они и должны были смотреть на него, если бы в нем обнаружились паранормальные способности. Именно таких взглядов он и боялся. Черт побери.
Казалось, только Джинджер, единственную из всех, не смущал его новый статус. Она радостно обняла Доминика и проговорила:
— Важно то, что оно у вас есть. Оно у вас есть, и в ваших силах научиться им пользоваться. Это замечательно.
— Вовсе не уверен, — сказал Доминик, глядя на сломанные стулья, на упавшие с потолка части фонаря.
Джек Твист стряхивал с одежды соль и сухую пыль. Д’жоржа продолжала успокаивать испуганную дочку. Фей и Сэнди вынимали из волос щепки и другой мусор, а Нед размышлял, насколько опасны провода, свешивавшиеся с потолка в том месте, где прежде находился фонарь.
— Джинджер, — произнес Доминик, — даже когда я пользовался своей способностью, то не понимал, как делаю это. А когда все вокруг взбесилось, я не знал, как это остановить.
— Но все же остановили, — сказала она и обняла его за талию одной рукой, словно зная — дай ей бог здоровья, — что ему необходима теплота человеческого контакта. — Вы его остановили, Доминик.
— Но может, в следующий раз у меня не выйдет. — Он понял, что его трясет. — Вы посмотрите, какой хаос! Джинджер, бог мой, кто-нибудь мог получить серьезные травмы!
— Никто не получил.
— Кого-нибудь могло убить. В следующий раз…
— В следующий раз у вас выйдет лучше.
Брендан Кронин обошел длинный стол:
— Он еще передумает, Джинджер. Дайте ему время. Я знаю, что попробую сделать это еще раз. Теперь уже в одиночестве. Дня через два-три, когда я все обдумаю, я выйду куда-нибудь в открытое пространство, вдали от людей, где никто, кроме меня, не будет подвергаться риску, и попробую еще раз. Думаю, контролировать эту… энергию будет нелегко. Чтобы научиться, нужно будет много работать, может быть годами. Но я буду пробовать, учиться. И Доминик тоже. Он поймет это, когда у него появится несколько минут на размышление.
Доминик отрицательно покачал головой:
— Я не хочу этого. Не хочу отличаться от других людей.
— Но вы уже другой, — сказал Брендан. — Мы оба другие.
— Это какой-то фатализм, черт его возьми!
Брендан улыбнулся:
— Хотя у меня и кризис веры, я остаюсь священником, а потому верю в предопределенность, в судьбу. Это правило веры. Но мы, священники, хитрые черти, а потому можем быть фаталистами и одновременно верить в свободную волю! И то и другое — правила веры.
На священника случившееся оказало иной психологический эффект, чем на Доминика, чьей реакцией стал страх. Говоря, Брендан постоянно приподнимался на цыпочки, словно приобрел летучесть и был почти готов улететь.
Боясь неправильно понять добрый юмор священника, Доминик изменил тему:
— Джинджер, если мы доказали половину вашей теории, то вторую половину как минимум опровергли.
— Вы это о чем? — нахмурилась Джинджер.
— Посреди всего этого… кавардака, — Доминик показал на побитый потолок, — когда я снова увидел кольца на своих руках, я решил, что паранормальные способности не являются побочным эффектом странной вирусной инфекции. Я знаю: источник способностей в чем-то другом, еще более необычном, хотя даже не догадываюсь, что это такое.
— Правда? И как же именно обстоят дела? — спросила она. — Вы просто так решили или вы знаете?
— Знаю, — ответил Доминик. — Где-то в глубине души я понимаю.
— И я тоже! — воскликнул Брендан, оглядев Эрни, Фей и остальных, собравшихся в кружок. — Вы были правы, Джинджер, когда предположили наличие этих способностей в Доминике и во мне. Они присутствовали в нас с того июльского вечера, как вы и сказали. Вы только ошиблись в определении способа получения этого дара. Как и Доминик, я почувствовал посреди этого хаоса, что биологическое заражение — неправильная версия. Понятия не имею, какой ответ правильный, но эту часть вашей теории мы можем исключить.
Теперь Доминик понял, почему Брендан, невзирая на пугающее шоу, в котором они участвовали, пребывает в таком хорошем настроении. Хотя священник прямо говорил, что не видит религиозного намерения в недавних событиях, в глубине сердца он сохранял надежду, что чудесные излечения и призрачный свет имеют божественное происхождение. Его угнетала обескураживающе светская мысль, что этот дар, возможно, оказался в его распоряжении не по велению Господа, а лишь по воле случая, будучи побочным эффектом экзотической инфекции, нечаянным проявлением лишенного сознания вируса, к тому же созданного человеком. Он испытал облегчение, когда получил аргумент, отметающий такую вероятность. Его приподнятое настроение и добрый юмор, даже невзирая на разрушения в кафе, были обязаны своим появлением тому, что божественное присутствие снова (по крайней мере, для Брендана) становилось возможным — хотя все еще и маловероятным — объяснением.
Доминику тоже хотелось черпать мужество и силу из осознания того, что их неприятности были частью Божьего промысла. Но в то мгновение он верил только в опасность и смерть, чувствовал, как этот двойной джаггернаут неумолимо надвигается на него. Личностные изменения, которые он претерпел на пути из Портленда в Маунтин-Вью, были до смешного незначительными в сравнении с нынешними переменами, вызванными открытием этой ненужной ему способности. Он словно чувствовал, как он живет в нем — паразит, который со временем сожрет все, чем был Доминик Корвейсис, и, приняв его облик, будет ходить по миру в захваченном им теле, выдавая себя за человека.
Безумие.
Он чувствовал испуг и беспокойство.
Он посмотрел на всех, кто стоял вокруг него. Некоторые на миг встречались с ним взглядами, а потом быстро отводили глаза: так не желают задерживать взгляд на человеке опасном или устрашающем. Другие — в первую очередь Джек Твист, Эрни и Д’жоржа — глядели на него открыто, но не могли скрыть неловкости и даже дурного предчувствия. Только Джинджер и Брендан, казалось, ничуть не изменили своего отношения к нему.
— Ну что ж, — задумался Джек, — пожалуй, пора. На завтра у нас много дел.
— Завтра мы раскроем еще больше тайн, — сказала Джинджер. — Мы с каждым днем продвигаемся вперед.
— Завтра будет день великого откровения, — счастливым, тихим голосом отозвался Брендан. — Я это чувствую.
«Может быть, завтра все мы будем мертвы, — подумал Доминик. — Или захотим умереть».
У полковника Лиленда Фалкерка по-прежнему раскалывалась голова. Благодаря новообретенному дару самоанализа (который развился в нем постепенно, после участия в событиях позапрошлого лета, ставших для него эмоциональным и интеллектуальным потрясением) он понимал, что в каком-то смысле даже рад бесполезности аспирина. Головные боли шли ему на пользу точно так же, как любые другие, из безжалостного пульсирования в висках и во лбу он черпал извращенную силу и энергию.
Лейтенант Хорнер ушел. Лиленд снова остался один в своем временном кабинете без окон, под испытательным полигоном Шенкфилд, но звонка из Чикаго больше не ждал. Ему уже позвонили вскоре после ухода Хорнера, и новости были отвратительными.
Осада дома Кэлвина Шаркла, начавшаяся утром, все еще продолжалась, и неопределенность, вероятно, могла держаться еще часов двенадцать. Полковник до последнего не хотел отдавать своим приказ о новом перекрытии федеральной трассы и установлении карантина в мотеле «Транквилити», пока не обретет уверенности в том, что эти меры не будут скомпрометированы разоблачениями, которые Шаркл мог бы сделать перед властями Иллинойса или средствами массовой информации. Задержка заставляла Лиленда нервничать, особенно теперь, когда свидетели в мотеле заинтересовались Тэндер-хиллом и планировали свои действия вне досягаемости винтовочных микрофонов и бесконечных передатчиков. Он решил, что может позволить себе подождать по крайней мере еще один день. Но если опасное противостояние в Иллинойсе не закончится к завтрашнему закату, он отдаст приказ приступить к дальнейшим действиям, несмотря на риск.
Поступили и другие новости из Чикаго — от оперативников, которые тайно расследовали выздоровление Эммелайн Халбург и Уинтона Толка и обнаружили четыре причины, по которым эти удивительные события не могли быть внятно объяснены с учетом современных достижений медицины. Кроме того, они выяснили, что делал отец Стефан Вайкезик в день Рождества (включая визиты к Халбург и Толку, а также в полицейскую лабораторию, где он консультировался у эксперта по баллистике). Священник явно был убежден, что чудесные излечения — дело рук его викария Брендана Кронина.
Лиленд только за день до того, в воскресенье, узнал о целительных способностях Кронина, когда прослушал телефонный разговор между Домиником Корвейсисом в мотеле «Транквилити» и отцом Вайкезиком в Чикаго. Этот разговор потряс бы полковника до глубины души, если бы субботние события не подготовили его к неожиданностям. В субботу вечером, когда Корвейсис появился в «Транквилити», Лиленд Фалкерк и его специалисты-наблюдатели с растущим недоверием выслушали первые разговоры между Блоками и писателем. Запредельная история о танце лунных фотографий, оживленных полтергейстом у Ломака в Рино, напоминала продукт больного воображения, которое не проводит различий между вымыслом и реальностью.
Но позже, после того как Корвейсис и Блоки поели в кафе, писатель попытался вспомнить, что было до начала неприятностей, случившихся вечером 6 июля. Случилось поразительное происшествие — это подтвердила и группа наблюдения за «Транквилити», скрытно размещенная к югу от федеральной трассы, и запись, сделанная с помощью бесконечного передатчика через таксофон. Все в кафе начало сотрясаться, зал наполнился странным грохотом, потом раздались какие-то нездешние электронные завывания, которые закончились взрывом, повыбивавшим окна.
Это явление стало полной — и ужасной — неожиданностью для Лиленда и для всех, задействованных в операции прикрытия, в особенности для ученых, которые были просто потрясены. Поначалу никто не мог объяснить случившегося. Но Лиленд, чуть-чуть поразмыслив, пришел к объяснению, от которого кровь застыла у него в жилах. К похожим выводам пришли и ученые. Некоторые из них перепугались почище Лиленда.
Внезапно все перестали понимать, чего следует ожидать дальше. Теперь могло произойти что угодно.
«Мы считали, — мрачно думал Лиленд, — что контролируем ситуацию в ту июльскую ночь, но, вероятно, она вышла из-под контроля еще до нашего появления на месте событий».
Единственное утешение состояло в том, что инфекция пока затронула только Корвейсиса и священника. Впрочем, возможно, слово «инфекция» не вполне подходило для данного случая и лучше было сказать «овладение». А может, для объяснения того, что произошло, не существовало подходящего слова, поскольку такое случилось впервые в истории.
Даже если осада дома Шаркла закончится завтра, если вероятность передачи информации в прессу будет исключена, Лиленд не сможет атаковать группу в мотеле с полной уверенностью. Арестовать и удерживать Корвейсиса и Кронина — а может, и других, — наверное, будет труднее, чем позапрошлым летом. Если Корвейсис и Кронин уже не вполне те, что были, если они стали кем-то другим — или чем-то другим, — работать с ними, вероятно, будет невозможно.
Головная боль Лиленда усилилась.
«Подпитывайся этим, — сказал он себе, вставая из-за стола. — Подпитывайся болью. Ты много лет делал это, глупый сукин сын, так что подпитывайся еще пару дней, пока не расчистишь этот завал или не сдохнешь, смотря что случится раньше».
— Да, — сказала Сэнди. — Покажите еще что-нибудь. Покажите.
В других частях комнаты со столов взмыли другие солонки: шесть, восемь, десять, неподвижно повисели одно мгновение, потом начали вращаться, как и первая.
Мгновенно в воздух поднялось столько же перечниц, которые тоже начали вращаться.
Доминик по-прежнему не понимал, как у него это получается, — он не совершал никаких усилий, просто его мысль становилась реальностью, словно желания могли сбываться. Он подозревал, что Брендан пребывает в таком же недоумении.
Музыкальный автомат, до того молчавший, вдруг начал играть песню Долли Партон, хотя никто не нажимал кнопок.
«Это я или Брендан?» — недоумевал Доминик.
— Господи боже, меня так переполняют эмоции, что я могу плотц! — воскликнула Джинджер.
Доминик рассмеялся и спросил:
— Плотц? Что такое плотц?
— Взорваться, — ответила Джинджер. — Меня так переполняют эмоции, что я могу взорваться!
Солонки и перечницы, образовав пары, вращались, крутились вокруг друг друга. Потом все одиннадцать пар начали двигаться по залу, словно поезд, постоянно ускоряясь, рассекали воздух со свистящим звуком, отбрасывали отраженные лучи света.
Неожиданно над полом поднялись двенадцать стульев, но не смирно и игриво, как солонки и перечницы, а с такой яростью и силой, что вмиг оказались под потолком и с оглушающим грохотом ударились об него. Два стула попали в светильник типа «каретный фонарь», лампочки в нем лопнули, и света в зале стало на четверть меньше. Фонарь сорвался со скоб и проводов и рухнул на пол в двух-трех футах от Доминика. Стулья остались под потолком и вибрировали, словно стая огромных летучих мышей, парящих на темных крыльях. Большинство солонок и перечниц как безумные носились по комнате над головами людей, хотя несколько были сбиты стульями, когда те устремились вверх, к потолку. Наконец еще несколько перестали вращаться, они хаотично сошли со своих орбит, прекратили участвовать в общем направленном движении, завихляли и попадали на пол. Одна из них ударила Эрни в плечо, и он вскрикнул от боли. Доминик и Брендан утратили контроль над ними. Но поскольку они не знали толком, как обрели этот контроль, то не смогли сразу восстановить его.
В мгновение ока праздничное настроение перешло в паническое. Зрители стали забираться под столы, остро осознавая, что воспарившие стулья, зловеще ударяющие в потолок, гораздо опаснее солонок и перечниц. Этот шум разбудил Марси. Она села в полукабинете, куда ее уложила Д’жоржа, заплакала и принялась звать мать. Д’жоржа взяла девочку на руки и, прижимая ее к себе, залезла под один из столов; теперь все укрылись, незащищенными остались только Брендан и Доминик.
Доминик чувствовал себя так, словно в его руки вставили по гранате и это должно было длиться вечно.
Еще три или четыре солонки или перечницы утратили способность парить и камнем полетели вниз. Двенадцать стульев принялись колотиться о потолок еще более агрессивно, от них откалывались щепки.
Доминик не знал, укрыться ему или попытаться вернуть контроль над предметами. Он посмотрел на Брендана, пребывавшего в таком же недоумении.
Наверху три оставшихся каретных фонаря бешено раскачивались на цепочках, отчего по полу метались страшноватые тени. Бьющиеся о потолок стулья выбивали из него куски штукатурки.
Солонка упала перед Домиником и ударилась о стол, словно маленький метеорит. Стекло, слишком толстое, не разлетелось на осколки, солонка распалась на три или четыре части, соль полетела во все стороны, и Доминик отпрянул, уворачиваясь от белого порошка.
Он вспомнил о карусели бумажных лун в доме Ломака шесть дней назад, поднял обе руки к дребезжащим стульям и крутящимся солонкам и перечницам, сжал кулаки, убрав с глаз долой красные стигмы, и сказал:
— Хватит. Прекратите немедленно. Хватит!
Стулья наверху перестали вибрировать. Солонки и перечницы остановили свой танец и неподвижно повисли в воздухе.
На секунду-другую в кафе воцарилась неестественная тишина.
Потом двенадцать стульев и оставшиеся солонки попадали, отскакивая от столов и других стульев, так и не пустившихся в полет. Наконец все успокоилось и замерло, породив мешанину ножек и спинок. Доминик и Брендан остались целы и невредимы, как и те, кто прятался под столами. Доминик моргал, глядя на священника, а вокруг стояла кладбищенская тишина. Это безмолвие длилось дольше предыдущего. Время словно остановилось, пока плач Марси и успокаивающее бормотание ее матери не запустили машину реальности, вытянувшую остальных из их убежищ.
Эрни все еще потирал плечо там, куда его ударила солонка, но, кроме ушиба, не мог ни на что пожаловаться. Больше никто не пострадал, хотя все были потрясены.
Доминик видел, как все смотрят на него и на Брендана. Настороженно. Именно так в его представлении они и должны были смотреть на него, если бы в нем обнаружились паранормальные способности. Именно таких взглядов он и боялся. Черт побери.
Казалось, только Джинджер, единственную из всех, не смущал его новый статус. Она радостно обняла Доминика и проговорила:
— Важно то, что оно у вас есть. Оно у вас есть, и в ваших силах научиться им пользоваться. Это замечательно.
— Вовсе не уверен, — сказал Доминик, глядя на сломанные стулья, на упавшие с потолка части фонаря.
Джек Твист стряхивал с одежды соль и сухую пыль. Д’жоржа продолжала успокаивать испуганную дочку. Фей и Сэнди вынимали из волос щепки и другой мусор, а Нед размышлял, насколько опасны провода, свешивавшиеся с потолка в том месте, где прежде находился фонарь.
— Джинджер, — произнес Доминик, — даже когда я пользовался своей способностью, то не понимал, как делаю это. А когда все вокруг взбесилось, я не знал, как это остановить.
— Но все же остановили, — сказала она и обняла его за талию одной рукой, словно зная — дай ей бог здоровья, — что ему необходима теплота человеческого контакта. — Вы его остановили, Доминик.
— Но может, в следующий раз у меня не выйдет. — Он понял, что его трясет. — Вы посмотрите, какой хаос! Джинджер, бог мой, кто-нибудь мог получить серьезные травмы!
— Никто не получил.
— Кого-нибудь могло убить. В следующий раз…
— В следующий раз у вас выйдет лучше.
Брендан Кронин обошел длинный стол:
— Он еще передумает, Джинджер. Дайте ему время. Я знаю, что попробую сделать это еще раз. Теперь уже в одиночестве. Дня через два-три, когда я все обдумаю, я выйду куда-нибудь в открытое пространство, вдали от людей, где никто, кроме меня, не будет подвергаться риску, и попробую еще раз. Думаю, контролировать эту… энергию будет нелегко. Чтобы научиться, нужно будет много работать, может быть годами. Но я буду пробовать, учиться. И Доминик тоже. Он поймет это, когда у него появится несколько минут на размышление.
Доминик отрицательно покачал головой:
— Я не хочу этого. Не хочу отличаться от других людей.
— Но вы уже другой, — сказал Брендан. — Мы оба другие.
— Это какой-то фатализм, черт его возьми!
Брендан улыбнулся:
— Хотя у меня и кризис веры, я остаюсь священником, а потому верю в предопределенность, в судьбу. Это правило веры. Но мы, священники, хитрые черти, а потому можем быть фаталистами и одновременно верить в свободную волю! И то и другое — правила веры.
На священника случившееся оказало иной психологический эффект, чем на Доминика, чьей реакцией стал страх. Говоря, Брендан постоянно приподнимался на цыпочки, словно приобрел летучесть и был почти готов улететь.
Боясь неправильно понять добрый юмор священника, Доминик изменил тему:
— Джинджер, если мы доказали половину вашей теории, то вторую половину как минимум опровергли.
— Вы это о чем? — нахмурилась Джинджер.
— Посреди всего этого… кавардака, — Доминик показал на побитый потолок, — когда я снова увидел кольца на своих руках, я решил, что паранормальные способности не являются побочным эффектом странной вирусной инфекции. Я знаю: источник способностей в чем-то другом, еще более необычном, хотя даже не догадываюсь, что это такое.
— Правда? И как же именно обстоят дела? — спросила она. — Вы просто так решили или вы знаете?
— Знаю, — ответил Доминик. — Где-то в глубине души я понимаю.
— И я тоже! — воскликнул Брендан, оглядев Эрни, Фей и остальных, собравшихся в кружок. — Вы были правы, Джинджер, когда предположили наличие этих способностей в Доминике и во мне. Они присутствовали в нас с того июльского вечера, как вы и сказали. Вы только ошиблись в определении способа получения этого дара. Как и Доминик, я почувствовал посреди этого хаоса, что биологическое заражение — неправильная версия. Понятия не имею, какой ответ правильный, но эту часть вашей теории мы можем исключить.
Теперь Доминик понял, почему Брендан, невзирая на пугающее шоу, в котором они участвовали, пребывает в таком хорошем настроении. Хотя священник прямо говорил, что не видит религиозного намерения в недавних событиях, в глубине сердца он сохранял надежду, что чудесные излечения и призрачный свет имеют божественное происхождение. Его угнетала обескураживающе светская мысль, что этот дар, возможно, оказался в его распоряжении не по велению Господа, а лишь по воле случая, будучи побочным эффектом экзотической инфекции, нечаянным проявлением лишенного сознания вируса, к тому же созданного человеком. Он испытал облегчение, когда получил аргумент, отметающий такую вероятность. Его приподнятое настроение и добрый юмор, даже невзирая на разрушения в кафе, были обязаны своим появлением тому, что божественное присутствие снова (по крайней мере, для Брендана) становилось возможным — хотя все еще и маловероятным — объяснением.
Доминику тоже хотелось черпать мужество и силу из осознания того, что их неприятности были частью Божьего промысла. Но в то мгновение он верил только в опасность и смерть, чувствовал, как этот двойной джаггернаут неумолимо надвигается на него. Личностные изменения, которые он претерпел на пути из Портленда в Маунтин-Вью, были до смешного незначительными в сравнении с нынешними переменами, вызванными открытием этой ненужной ему способности. Он словно чувствовал, как он живет в нем — паразит, который со временем сожрет все, чем был Доминик Корвейсис, и, приняв его облик, будет ходить по миру в захваченном им теле, выдавая себя за человека.
Безумие.
Он чувствовал испуг и беспокойство.
Он посмотрел на всех, кто стоял вокруг него. Некоторые на миг встречались с ним взглядами, а потом быстро отводили глаза: так не желают задерживать взгляд на человеке опасном или устрашающем. Другие — в первую очередь Джек Твист, Эрни и Д’жоржа — глядели на него открыто, но не могли скрыть неловкости и даже дурного предчувствия. Только Джинджер и Брендан, казалось, ничуть не изменили своего отношения к нему.
— Ну что ж, — задумался Джек, — пожалуй, пора. На завтра у нас много дел.
— Завтра мы раскроем еще больше тайн, — сказала Джинджер. — Мы с каждым днем продвигаемся вперед.
— Завтра будет день великого откровения, — счастливым, тихим голосом отозвался Брендан. — Я это чувствую.
«Может быть, завтра все мы будем мертвы, — подумал Доминик. — Или захотим умереть».
У полковника Лиленда Фалкерка по-прежнему раскалывалась голова. Благодаря новообретенному дару самоанализа (который развился в нем постепенно, после участия в событиях позапрошлого лета, ставших для него эмоциональным и интеллектуальным потрясением) он понимал, что в каком-то смысле даже рад бесполезности аспирина. Головные боли шли ему на пользу точно так же, как любые другие, из безжалостного пульсирования в висках и во лбу он черпал извращенную силу и энергию.
Лейтенант Хорнер ушел. Лиленд снова остался один в своем временном кабинете без окон, под испытательным полигоном Шенкфилд, но звонка из Чикаго больше не ждал. Ему уже позвонили вскоре после ухода Хорнера, и новости были отвратительными.
Осада дома Кэлвина Шаркла, начавшаяся утром, все еще продолжалась, и неопределенность, вероятно, могла держаться еще часов двенадцать. Полковник до последнего не хотел отдавать своим приказ о новом перекрытии федеральной трассы и установлении карантина в мотеле «Транквилити», пока не обретет уверенности в том, что эти меры не будут скомпрометированы разоблачениями, которые Шаркл мог бы сделать перед властями Иллинойса или средствами массовой информации. Задержка заставляла Лиленда нервничать, особенно теперь, когда свидетели в мотеле заинтересовались Тэндер-хиллом и планировали свои действия вне досягаемости винтовочных микрофонов и бесконечных передатчиков. Он решил, что может позволить себе подождать по крайней мере еще один день. Но если опасное противостояние в Иллинойсе не закончится к завтрашнему закату, он отдаст приказ приступить к дальнейшим действиям, несмотря на риск.
Поступили и другие новости из Чикаго — от оперативников, которые тайно расследовали выздоровление Эммелайн Халбург и Уинтона Толка и обнаружили четыре причины, по которым эти удивительные события не могли быть внятно объяснены с учетом современных достижений медицины. Кроме того, они выяснили, что делал отец Стефан Вайкезик в день Рождества (включая визиты к Халбург и Толку, а также в полицейскую лабораторию, где он консультировался у эксперта по баллистике). Священник явно был убежден, что чудесные излечения — дело рук его викария Брендана Кронина.
Лиленд только за день до того, в воскресенье, узнал о целительных способностях Кронина, когда прослушал телефонный разговор между Домиником Корвейсисом в мотеле «Транквилити» и отцом Вайкезиком в Чикаго. Этот разговор потряс бы полковника до глубины души, если бы субботние события не подготовили его к неожиданностям. В субботу вечером, когда Корвейсис появился в «Транквилити», Лиленд Фалкерк и его специалисты-наблюдатели с растущим недоверием выслушали первые разговоры между Блоками и писателем. Запредельная история о танце лунных фотографий, оживленных полтергейстом у Ломака в Рино, напоминала продукт больного воображения, которое не проводит различий между вымыслом и реальностью.
Но позже, после того как Корвейсис и Блоки поели в кафе, писатель попытался вспомнить, что было до начала неприятностей, случившихся вечером 6 июля. Случилось поразительное происшествие — это подтвердила и группа наблюдения за «Транквилити», скрытно размещенная к югу от федеральной трассы, и запись, сделанная с помощью бесконечного передатчика через таксофон. Все в кафе начало сотрясаться, зал наполнился странным грохотом, потом раздались какие-то нездешние электронные завывания, которые закончились взрывом, повыбивавшим окна.
Это явление стало полной — и ужасной — неожиданностью для Лиленда и для всех, задействованных в операции прикрытия, в особенности для ученых, которые были просто потрясены. Поначалу никто не мог объяснить случившегося. Но Лиленд, чуть-чуть поразмыслив, пришел к объяснению, от которого кровь застыла у него в жилах. К похожим выводам пришли и ученые. Некоторые из них перепугались почище Лиленда.
Внезапно все перестали понимать, чего следует ожидать дальше. Теперь могло произойти что угодно.
«Мы считали, — мрачно думал Лиленд, — что контролируем ситуацию в ту июльскую ночь, но, вероятно, она вышла из-под контроля еще до нашего появления на месте событий».
Единственное утешение состояло в том, что инфекция пока затронула только Корвейсиса и священника. Впрочем, возможно, слово «инфекция» не вполне подходило для данного случая и лучше было сказать «овладение». А может, для объяснения того, что произошло, не существовало подходящего слова, поскольку такое случилось впервые в истории.
Даже если осада дома Шаркла закончится завтра, если вероятность передачи информации в прессу будет исключена, Лиленд не сможет атаковать группу в мотеле с полной уверенностью. Арестовать и удерживать Корвейсиса и Кронина — а может, и других, — наверное, будет труднее, чем позапрошлым летом. Если Корвейсис и Кронин уже не вполне те, что были, если они стали кем-то другим — или чем-то другим, — работать с ними, вероятно, будет невозможно.
Головная боль Лиленда усилилась.
«Подпитывайся этим, — сказал он себе, вставая из-за стола. — Подпитывайся болью. Ты много лет делал это, глупый сукин сын, так что подпитывайся еще пару дней, пока не расчистишь этот завал или не сдохнешь, смотря что случится раньше».