Чужие
Часть 66 из 97 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
При получении любого другого задания он бы оборудовал себе временный штаб в хранилище Тэндер-хилла. Там база тоже располагалась под землей, но пещеры имели громадные размеры и высокие потолки, не то что эти комнаты-могилы.
Но у него было две причины держать своих людей подальше от Тэндер-хилла. Во-первых, он не отваживался привлекать внимание к этому месту, хранившему важные тайны. На высокогорье, вдоль дороги, ведущей к воротам Тэндер-хилла, располагалось несколько скотоводческих ферм. Если бы фермеры увидели роту СРВЧС в полном боевом снаряжении на пути к хранилищу, то стали бы задавать вопросы. Местные жители не должны начинать интересоваться Тэндер-хиллом. Позапрошлым летом Фалкерк, чтобы отвлечь внимание от хранилища, использовал Шенкфилд. Теперь, когда все это началось заново, он вынужден был снова обосноваться в Шенкфилде, чтобы успешнее распространять через прессу дезинформацию того же рода, что и в прошлый раз. Вторая причина, по которой он основал штаб-квартиру в Шенкфилде, заключалась в том, что у него были определенные темные подозрения относительно каждого в хранилище: он никому из них не доверял, не чувствовал себя среди них в безопасности. Возможно, они… претерпели изменения.
Осадок измельченного аспирина оставался во рту так долго, что он привык к горькому вкусу. Его уже не тошнило, больше не требовалось подавлять рвотный рефлекс, можно было выпить воды. Он осушил стакан в четыре глотка.
Лиленд Фалкерк подумал вдруг, что он, возможно, пересек черту, которая отделяет конструктивное использование боли от наслаждения ею. Да, в некоторой степени он стал мазохистом. Много лет назад. Он был очень дисциплинированным мазохистом, который выигрывает от причиняемой самому себе боли, сам контролирует боль, а не позволяет боли контролировать его, но все равно — мазохистом. Поначалу он причинял себе боль исключительно для того, чтобы стать крепче. Но со временем стал получать от нее удовольствие. От этого озарения он удивленно заморгал, уставившись в пустой стакан.
Перед его мысленным взором возник отвратительный образ себя самого через десяток лет: шестидесятилетний извращенец, загоняющий себе под ногти каждое утро бамбуковые побеги, чтобы получить удовольствие и подбодрить сердце. Какая мрачная игра воображения! Но этот образ показался ему еще и забавным, и он рассмеялся.
Еще год назад Лиленд не был бы способен на такие самокритичные суждения относительно собственной природы. Да и смеялся он редко. До недавнего времени. А в последние месяцы не только начал замечать в себе черты, которые вызывали у него удивление, но и стал понимать, что может и должен изменить некоторые взгляды и привычки. Он знал, что может стать лучше и чувствовать себя более удовлетворенным человеком, не утратив выносливости, которую так ценил. Такое состояние мыслей было для него нехарактерным, но он знал, в чем причина. После того, что случилось позапрошлым летом, после всего, что он видел, и с учетом того, что происходило сейчас в Тэндер-хилле, он не мог жить точно так же, как раньше.
Зазвонил телефон. Он схватил трубку, надеясь получить известия из Чикаго. Но это был Хендерсон из Монтерея, штат Калифорния, с сообщением о том, что операция в доме Салко проходит гладко.
Позапрошлым летом Джеральд Салко с женой и двумя дочерьми снял два номера в мотеле «Транквилити». Попал не в ту ночь. Недавно у всех Салко заметно ухудшилось состояние блоков памяти.
Тогда, в июле, для работы в «Транквилити» были задействованы специалисты по промывке мозгов из ЦРУ, обычно участвовавшие только в тайных операциях за рубежом. Они обещали полностью подавить воспоминания свидетелей и теперь были вынуждены оправдываться: у многих свидетелей начали разрушаться блоки. Пережитое ими оказалось слишком глубоким, слишком ошеломляющим, и подавить его оказалось нелегко. Теперь специалисты по манипуляциям с сознанием заявляли, что еще один трехдневный сеанс будет гарантировать вечное молчание подопытных.
Специалисты ФБР и ЦРУ незаконно удерживали семью Салко в Монтерее, изолировав их от внешнего мира, реализуя очередную сложную программу подавления и изменения памяти. Кори Хендерсон, агент ФБР, в этот момент разговаривавший с Лилендом по телефону, заявлял, что все идет хорошо, но полковник решил, что игра проиграна. Тайну уже не сохранить.
К тому же в операции участвовало слишком много организаций: ФБР, ЦРУ, целая рота СРВЧС, другие. Это означало, что вождей слишком много, а вот индейцев недостаточно.
Но Лиленд был хорошим солдатом. Он отвечал за военную сторону операции и собирался выполнить свою задачу в любом случае, даже если шансов не имелось.
Хендерсон из Монтерея сказал:
— Когда вы собираетесь заняться другими свидетелями из мотеля?
Этим словом — свидетели — они обозначали всех, кто подвергся промывке мозгов в том июле. Лиленд считал этот термин подходящим: в дополнение к очевидному значению он содержал мистические, религиозные обертоны. Он помнил, как ребенком его водили на собрание верующих в шатре, где десятки трясунов катались по полу, а впавший в неистовство священник кричал им, что они стали «свидетелями чуда, чистосердечными свидетелями для Господа!». Увиденное свидетелями из мотеля «Транквилити» было столь же парализующим, удивительным, смиряющим и ужасающим, как и лицо Господа, которое так жаждали увидеть эти трясущиеся пятидесятники.
— Мы готовы, — сказал Лиленд Хендерсону. — Сможем блокировать мотель в течение получаса. Но я не дам команды, пока кто-нибудь не прояснит ситуацию с Кэлвином Шарклом в Чикаго. Пока я не буду точно знать, что происходит в Иллинойсе.
— Что за лажа! Почему история с Шарклом зашла так далеко? Его давно нужно было задержать и провести новый курс подавления памяти, как мы сделали это здесь с семьей Салко.
— Это не моя ошибка, — сказал Лиленд. — За мониторинг свидетелей отвечает ваше бюро. А я прихожу, только когда нужно убрать грязь за вами.
Хендерсон вздохнул:
— Я не пытаюсь возложить вину на ваших людей, полковник. И вы нас тоже ни в чем не можете винить, черт побери. Беда в том, что, хотя мы ведем визуальное наблюдение за всеми свидетелями всего четыре дня в месяц и прослушиваем лишь половину записей их телефонных разговоров, нам требуется двадцать пять агентов. А у нас только двадцать. И потом, это дьявольское дело настолько засекречено, что только три агента из двадцати знают, почему за свидетелями ведется наблюдение. Хорошие агенты не любят, когда их держат в неведении. У них возникает ощущение, что им не доверяют. Они теряют бдительность. Поэтому и бывают такие случаи, как с Шарклом: блок памяти свидетеля начинает разрушаться, но никто этого не замечает, пока ситуация не становится критической. С чего мы вообще взяли, что этот обман может длиться до бесконечности? Ерунда. Я вам скажу, в чем наша проблема: мы поверили промывателям мозгов из ЦРУ. Поверили, что эти говнюки и в самом деле могут сделать то, что обещали. Вот в чем наша ошибка, полковник.
— Я всегда говорил, что есть более простое решение, — напомнил ему Лиленд.
— Убить всех? Убить тридцать одного из наших сограждан, потому что они оказались не в том месте и не в то время?
— Я не предлагал это всерьез. Моя мысль состояла в том, что, если не обращаться к варварским способам, нам не сохранить это в тайне. Не надо и пытаться.
Молчание Хендерсона означало, что он не поверил оговорке Лиленда. Наконец он произнес:
— Так вы отправитесь в мотель сегодня вечером?
— Если ситуация в Чикаго прояснится, если мне станет понятно, что там происходит, мы отправимся сегодня вечером. Но есть вопросы, которые остаются без ответов. Эти странные парапсихологические явления. Что они означают? У нас обоих есть идеи на этот счет. И мы напуганы до истерики. Нет, сэр, я не собираюсь нападать на мотель и ставить под угрозу своих людей, пока не разберусь в ситуации.
Лиленд повесил трубку.
Тэндер-хилл. Ему хотелось верить: то, чем они занимаются там, в горах, подарит человечеству лучшее будущее, которого люди не заслуживают. Но в душе полковник опасался, что на самом деле они вызовут конец света.
Когда Джек вошел в гостиную, переделанную под столовую, и заговорил с ними, некоторые охнули от удивления и стали вставать, ударяясь о стол в стремлении скорее развернуться, отчего тарелки и приборы попадали на пол. Другие съежились на своих стульях, словно решили, что их пришли убивать. Чтобы избежать паники, Джек оставил «узи» внизу, но его неожиданное появление испугало всех. Отлично. Нужно хорошенько встряхнуть их, чтобы они стали осторожнее. На его появление не отреагировала только маленькая девочка, рисовавшая что-то ложкой в своей тарелке, на дне которой застыла подливка.
— Все в порядке, все хорошо, успокойтесь. — Джек сделал нетерпеливый жест. — Я один из вас, я зарегистрировался в мотеле как Торнтон Уэйнрайт. Вероятно, под этим именем вы меня и искали. Но оно ненастоящее. Мы поговорим об этом позже. А пока…
Неожиданно все набросились на него с вопросами:
— Где вы…
— …ну и нагнали страху…
— Как вы…
— …расскажите, что…
Джек возвысил голос, чтобы они притихли, и сказал:
— Это неподходящее место для таких разговоров. Прослушивается со всех сторон. Я слушал вас около часа. Если я знаю обо всем, что вы говорите, то уж тем более об этом могут знать люди, с которыми вы боретесь.
Они тупо уставились на Джека, испуганные его уверенностью в том, что их уединенность — иллюзия. Наконец крупный, широкоплечий человек с седыми короткими волосами проговорил:
— Вы хотите сказать, что в этих комнатах стоят «жучки»? Мне трудно поверить. Ну, то есть я искал. Проверял. Ничего не нашел. А у меня есть опыт в таких делах.
— Вероятно, вы — Эрни, — резким, холодным тоном сказал Джек, желая заставить их занервничать: так они лучше поймут, что́ именно он хочет донести. Они должны были понять раз и навсегда, что их разговоры должны быть защищены гораздо надежнее; урок надо усвоить так, чтобы не забыть его. — Эрни, я слышал, вы говорили о службе в разведке морпехов. Господи боже, сколько лет прошло с тех пор? Наверняка с десяток. Многое изменилось, дружище. Вы слышали о революции в высоких технологиях? Черт побери, им теперь не нужно приходить сюда и устанавливать подслушивающие устройства. Направленные микрофоны стали гораздо эффективнее, чем прежде. Или они могут просто подключить передатчик бесконечности к своему телефону и набрать ваш номер. — Джек оттолкнул Эрни, подошел к параллельному телефону, стоявшему на столике у дивана, и положил руку на аппарат. — Вы знаете, ЧТО ТАКОЕ передатчик бесконечности, Эрни? Когда они набирают ваш номер, передатчик тональных колебаний отключает ваш звонок и одновременно задействует микрофон в трубке вашего телефона. Звонка вы не слышите, не подозреваете, что к вам поступил вызов, что ваша телефонная линия открыта. Но они могут следить за вами в любой комнате, где стоит параллельный телефон. — Он снял трубку и показал им с намеренно презрительным выражением. — Вот он, ваш «жучок». Вы сами его установили. — Он бросил трубку на рычаг. — Можете не сомневаться, в последние дни они все время настроены на вашу волну. Возможно, слушали все разговоры за обедом. Если так будет продолжаться и дальше, можно просто перерезать себе горло и избавить их от лишних забот.
Язвительная речь Джека произвела впечатление. Все сидели как оглушенные.
— Найдется у вас комната без окон, достаточно большая, чтобы провести военный совет? — спросил Джек. — Если там есть телефон, это не проблема, мы просто вытащим шнур из розетки.
Привлекательная женщина средних лет, видимо жена Эрни (ее Джек смутно запомнил, когда регистрировался здесь позапрошлым летом), задумалась на секунду, потом сказала:
— В двух шагах есть кафе.
— А там нет окон? — спросил Джек.
— Они… выбиты, — ответил Эрни. — Сейчас заколочены.
— Тогда идем, — сказал Джек. — Выработаем стратегию в приватной обстановке, а потом вернемся, чтобы доесть тыквенный пирог, который вы хвалили. Я очень паршиво пообедал, пока вы тут объедались от пуза.
Джек быстро спустился, уверенный, что остальные последуют за ним.
Эрни целых пять минут ненавидел этого косоглазого ублюдка. Но постепенно ненависть перешла в неохотное уважение.
Прежде всего Эрни восхищался тем, как осторожно и скрытно повел себя этот парень, получив приглашение явиться в «Транквилити». Он не пришел в открытую, как все остальные. И даже принес с собой автомат.
Но когда «Торнтон Уэйнрайт» забросил на плечо ремень «узи» и вышел из дверей мотеля, Эрни все еще был уязвлен критикой, которую ему пришлось выслушать. Да что там говорить, его ярость была такой сильной, что он даже не стал брать пальто, как все остальные, — стрелой вылетел вслед за незнакомцем и зашагал с ним бок о бок по щебенчатой тропинке, желая окоротить наглеца.
— Слушайте, какой был смысл разыгрывать из себя такого умника? Вы могли донести до нас то, что хотели, без вашего чертова ехидства.
— Мог, — согласился незнакомец, — но вышло бы не так быстро.
Эрни хотел было ответить, но вдруг понял, что он под открытым небом, уязвимый, в ночи, в темноте. На полпути между конторкой и кафе. Его легкие, казалось, готовы были лопнуть, он не мог глотнуть воздуха и выдал только отвратительно-жалкий звук, похожий на кошачье мяуканье.
К удивлению Эрни, незнакомец тут же поддержал его, подхватив под руку, без малейшего следа презрения, которое только что демонстрировал.
— Все в порядке, Эрни. Мы уже почти пришли. Обопритесь на меня, и все будет хорошо.
Ругая себя за то, что позволил этому ублюдку увидеть его в момент слабости, в приступе детского страха, ругая этого типа за то, что тот разыгрывает из себя доброго самаритянина, униженный Эрни вырвал локоть.
— Послушайте, Эрни, — сказал незнакомец, — я узнал о вашей проблеме, пока подслушивал. Я вас не жалею и не нахожу ваше состояние смешным. Договорились? Если ваш страх перед темнотой как-то связан с ситуацией, в которой мы оказались, это не ваша вина. Это вина тех ублюдков, которые залезли нам в мозги. Если мы хотим пережить все это, надо опираться друг на друга. Обопритесь на меня. Позвольте довести вас до кафе, там мы сможем включить свет. Обопритесь.
Когда новоприбывший начал говорить, Эрни был не в силах дышать, но, когда тот закончил свою речь, у Эрни возникла другая проблема — гипервентиляция. Словно под воздействием магнетической силы, он отвернулся от кафе и посмотрел на юго-восток, в сторону ужасающей безграничной темноты над пустошами. И вдруг понял, что боится не темноты как таковой, а того, что находилось в ней тем дурным летом, 6 июля. Он смотрел на то особенное место у шоссе, куда они ходили вчера, чтобы приникнуть к этой земле в поисках разгадки. Странное место.
Подошла Фей, и Эрни не стал отталкивать ее, когда она взяла его под руку. Но косоглазый захотел снова поддержать его, а Эрни все еще злился и поэтому отказался от помощи.
— Ладно-ладно, — сказал парень. — Вы старый сукин сын, упрямый морпех, и вашей гордыне нужно время, чтобы подостыть. Если хотите быть тупоголовым быком, валяйте, злитесь на меня и дальше. Ведь только эта слепая ярость позволила вам зайти так далеко в темноту, верно? И сомневаться нечего — не ваша же морпеховская сила воли. Ваша слепая ярость. Продолжайте злиться на меня, может, и до самого кафе дойдете.
Эрни понял: косоглазый хитроумно, без малейшей жестокости, поддразнивает его, чтобы он смог дойти до «Транквилити». Просто говорит ему: «Ненавидь меня изо всех сил, чтобы твой страх перед тьмой уменьшился. Срывай свою злость на мне, Эрни, и шагай потихоньку». Это было почти то же самое, что опереться на руку незнакомца, и если бы окруженный со всех сторон ночью Эрни не испугался до полусмерти, то посмеялся бы над тем, как ловко его провели. Но он не хотел гасить свою ярость, раздувал ее угли, чтобы она освещала ему дорогу до кафе. Он вошел внутрь после новичка и с облегчением вздохнул, когда загорелся свет.
— Тут холодрыга, — сказала Фей и направилась прямо к термостату, чтобы включить масляный обогреватель.
Эрни сел в центре зала спиной к двери, отходя от паники, пока другие входили в кафе. Он следил за действиями косоглазого незнакомца — тот осмотрел все окна, проверил фанерные щиты, вставленные вместо разбитых стекол. В этот момент Эрни, к своему удивлению, понял, что больше не ненавидит его, только питает к нему сильную неприязнь.
Незнакомец осмотрел таксофон у двери. Аппарат работал, принимая монетки. Розетки не было, поэтому парень снял трубку, вырвал шнур из аппарата и отложил бесполезную трубку в сторону.
— На прилавке есть еще телефон, — сказал Нед.
Незнакомец велел ему вынуть вилку из розетки, и Нед подчинился.
Он попросил Брендана и Джинджер соединить три стола и поставить стулья, чтобы все могли сесть, и все сделали, как он сказал.
Эрни с живым интересом смотрел на косоглазого.
Новенький заинтересовался входной дверью, которая не разбилась во время странного явления в субботний вечер, будучи сделана из гораздо более прочного стекла, чем окна. Дверь не была разбита, а потому представляла собой слабое место — любой, кто захотел бы их подслушать с помощью направленного микрофона, мог бы сделать это через стеклянную дверь. Он спросил, не осталось ли фанеры, той, что покупалась для окон, Доминик сказал, что осталась, и Джек послал его и Неда за подходящим фанерным щитом. Вскоре они принесли из подсобки за мотелем кусок фанеры, чуть больше двери по размеру. Новенький поставил ее перед стеклянной дверью и прижал столом.
— Не идеально, — сказал он, — но с направленным микрофоном, думаю, справится. — Потом он зашагал к задней части зала, чтобы «осмотреть кладовку», а по пути попросил Сэнди включить музыкальный автомат, перевести его в бесплатный режим и поставить какую-нибудь музыку. — Фоновые шумы затрудняют подслушивание.
Он еще не успел объяснить, для чего нужна музыка, как Сэнди вскочила и бросилась выполнять его просьбу.
И тут Эрни понял, почему косоглазый очаровал его. Он быстро соображал, двигался уверенно и точно, а его умение командовать указывало на то, что он — отличный солдат или офицер либо был им когда-то. Он мог говорить с невообразимой строгостью, а в следующее мгновение перейти на льстивую интонацию.
Но у него было две причины держать своих людей подальше от Тэндер-хилла. Во-первых, он не отваживался привлекать внимание к этому месту, хранившему важные тайны. На высокогорье, вдоль дороги, ведущей к воротам Тэндер-хилла, располагалось несколько скотоводческих ферм. Если бы фермеры увидели роту СРВЧС в полном боевом снаряжении на пути к хранилищу, то стали бы задавать вопросы. Местные жители не должны начинать интересоваться Тэндер-хиллом. Позапрошлым летом Фалкерк, чтобы отвлечь внимание от хранилища, использовал Шенкфилд. Теперь, когда все это началось заново, он вынужден был снова обосноваться в Шенкфилде, чтобы успешнее распространять через прессу дезинформацию того же рода, что и в прошлый раз. Вторая причина, по которой он основал штаб-квартиру в Шенкфилде, заключалась в том, что у него были определенные темные подозрения относительно каждого в хранилище: он никому из них не доверял, не чувствовал себя среди них в безопасности. Возможно, они… претерпели изменения.
Осадок измельченного аспирина оставался во рту так долго, что он привык к горькому вкусу. Его уже не тошнило, больше не требовалось подавлять рвотный рефлекс, можно было выпить воды. Он осушил стакан в четыре глотка.
Лиленд Фалкерк подумал вдруг, что он, возможно, пересек черту, которая отделяет конструктивное использование боли от наслаждения ею. Да, в некоторой степени он стал мазохистом. Много лет назад. Он был очень дисциплинированным мазохистом, который выигрывает от причиняемой самому себе боли, сам контролирует боль, а не позволяет боли контролировать его, но все равно — мазохистом. Поначалу он причинял себе боль исключительно для того, чтобы стать крепче. Но со временем стал получать от нее удовольствие. От этого озарения он удивленно заморгал, уставившись в пустой стакан.
Перед его мысленным взором возник отвратительный образ себя самого через десяток лет: шестидесятилетний извращенец, загоняющий себе под ногти каждое утро бамбуковые побеги, чтобы получить удовольствие и подбодрить сердце. Какая мрачная игра воображения! Но этот образ показался ему еще и забавным, и он рассмеялся.
Еще год назад Лиленд не был бы способен на такие самокритичные суждения относительно собственной природы. Да и смеялся он редко. До недавнего времени. А в последние месяцы не только начал замечать в себе черты, которые вызывали у него удивление, но и стал понимать, что может и должен изменить некоторые взгляды и привычки. Он знал, что может стать лучше и чувствовать себя более удовлетворенным человеком, не утратив выносливости, которую так ценил. Такое состояние мыслей было для него нехарактерным, но он знал, в чем причина. После того, что случилось позапрошлым летом, после всего, что он видел, и с учетом того, что происходило сейчас в Тэндер-хилле, он не мог жить точно так же, как раньше.
Зазвонил телефон. Он схватил трубку, надеясь получить известия из Чикаго. Но это был Хендерсон из Монтерея, штат Калифорния, с сообщением о том, что операция в доме Салко проходит гладко.
Позапрошлым летом Джеральд Салко с женой и двумя дочерьми снял два номера в мотеле «Транквилити». Попал не в ту ночь. Недавно у всех Салко заметно ухудшилось состояние блоков памяти.
Тогда, в июле, для работы в «Транквилити» были задействованы специалисты по промывке мозгов из ЦРУ, обычно участвовавшие только в тайных операциях за рубежом. Они обещали полностью подавить воспоминания свидетелей и теперь были вынуждены оправдываться: у многих свидетелей начали разрушаться блоки. Пережитое ими оказалось слишком глубоким, слишком ошеломляющим, и подавить его оказалось нелегко. Теперь специалисты по манипуляциям с сознанием заявляли, что еще один трехдневный сеанс будет гарантировать вечное молчание подопытных.
Специалисты ФБР и ЦРУ незаконно удерживали семью Салко в Монтерее, изолировав их от внешнего мира, реализуя очередную сложную программу подавления и изменения памяти. Кори Хендерсон, агент ФБР, в этот момент разговаривавший с Лилендом по телефону, заявлял, что все идет хорошо, но полковник решил, что игра проиграна. Тайну уже не сохранить.
К тому же в операции участвовало слишком много организаций: ФБР, ЦРУ, целая рота СРВЧС, другие. Это означало, что вождей слишком много, а вот индейцев недостаточно.
Но Лиленд был хорошим солдатом. Он отвечал за военную сторону операции и собирался выполнить свою задачу в любом случае, даже если шансов не имелось.
Хендерсон из Монтерея сказал:
— Когда вы собираетесь заняться другими свидетелями из мотеля?
Этим словом — свидетели — они обозначали всех, кто подвергся промывке мозгов в том июле. Лиленд считал этот термин подходящим: в дополнение к очевидному значению он содержал мистические, религиозные обертоны. Он помнил, как ребенком его водили на собрание верующих в шатре, где десятки трясунов катались по полу, а впавший в неистовство священник кричал им, что они стали «свидетелями чуда, чистосердечными свидетелями для Господа!». Увиденное свидетелями из мотеля «Транквилити» было столь же парализующим, удивительным, смиряющим и ужасающим, как и лицо Господа, которое так жаждали увидеть эти трясущиеся пятидесятники.
— Мы готовы, — сказал Лиленд Хендерсону. — Сможем блокировать мотель в течение получаса. Но я не дам команды, пока кто-нибудь не прояснит ситуацию с Кэлвином Шарклом в Чикаго. Пока я не буду точно знать, что происходит в Иллинойсе.
— Что за лажа! Почему история с Шарклом зашла так далеко? Его давно нужно было задержать и провести новый курс подавления памяти, как мы сделали это здесь с семьей Салко.
— Это не моя ошибка, — сказал Лиленд. — За мониторинг свидетелей отвечает ваше бюро. А я прихожу, только когда нужно убрать грязь за вами.
Хендерсон вздохнул:
— Я не пытаюсь возложить вину на ваших людей, полковник. И вы нас тоже ни в чем не можете винить, черт побери. Беда в том, что, хотя мы ведем визуальное наблюдение за всеми свидетелями всего четыре дня в месяц и прослушиваем лишь половину записей их телефонных разговоров, нам требуется двадцать пять агентов. А у нас только двадцать. И потом, это дьявольское дело настолько засекречено, что только три агента из двадцати знают, почему за свидетелями ведется наблюдение. Хорошие агенты не любят, когда их держат в неведении. У них возникает ощущение, что им не доверяют. Они теряют бдительность. Поэтому и бывают такие случаи, как с Шарклом: блок памяти свидетеля начинает разрушаться, но никто этого не замечает, пока ситуация не становится критической. С чего мы вообще взяли, что этот обман может длиться до бесконечности? Ерунда. Я вам скажу, в чем наша проблема: мы поверили промывателям мозгов из ЦРУ. Поверили, что эти говнюки и в самом деле могут сделать то, что обещали. Вот в чем наша ошибка, полковник.
— Я всегда говорил, что есть более простое решение, — напомнил ему Лиленд.
— Убить всех? Убить тридцать одного из наших сограждан, потому что они оказались не в том месте и не в то время?
— Я не предлагал это всерьез. Моя мысль состояла в том, что, если не обращаться к варварским способам, нам не сохранить это в тайне. Не надо и пытаться.
Молчание Хендерсона означало, что он не поверил оговорке Лиленда. Наконец он произнес:
— Так вы отправитесь в мотель сегодня вечером?
— Если ситуация в Чикаго прояснится, если мне станет понятно, что там происходит, мы отправимся сегодня вечером. Но есть вопросы, которые остаются без ответов. Эти странные парапсихологические явления. Что они означают? У нас обоих есть идеи на этот счет. И мы напуганы до истерики. Нет, сэр, я не собираюсь нападать на мотель и ставить под угрозу своих людей, пока не разберусь в ситуации.
Лиленд повесил трубку.
Тэндер-хилл. Ему хотелось верить: то, чем они занимаются там, в горах, подарит человечеству лучшее будущее, которого люди не заслуживают. Но в душе полковник опасался, что на самом деле они вызовут конец света.
Когда Джек вошел в гостиную, переделанную под столовую, и заговорил с ними, некоторые охнули от удивления и стали вставать, ударяясь о стол в стремлении скорее развернуться, отчего тарелки и приборы попадали на пол. Другие съежились на своих стульях, словно решили, что их пришли убивать. Чтобы избежать паники, Джек оставил «узи» внизу, но его неожиданное появление испугало всех. Отлично. Нужно хорошенько встряхнуть их, чтобы они стали осторожнее. На его появление не отреагировала только маленькая девочка, рисовавшая что-то ложкой в своей тарелке, на дне которой застыла подливка.
— Все в порядке, все хорошо, успокойтесь. — Джек сделал нетерпеливый жест. — Я один из вас, я зарегистрировался в мотеле как Торнтон Уэйнрайт. Вероятно, под этим именем вы меня и искали. Но оно ненастоящее. Мы поговорим об этом позже. А пока…
Неожиданно все набросились на него с вопросами:
— Где вы…
— …ну и нагнали страху…
— Как вы…
— …расскажите, что…
Джек возвысил голос, чтобы они притихли, и сказал:
— Это неподходящее место для таких разговоров. Прослушивается со всех сторон. Я слушал вас около часа. Если я знаю обо всем, что вы говорите, то уж тем более об этом могут знать люди, с которыми вы боретесь.
Они тупо уставились на Джека, испуганные его уверенностью в том, что их уединенность — иллюзия. Наконец крупный, широкоплечий человек с седыми короткими волосами проговорил:
— Вы хотите сказать, что в этих комнатах стоят «жучки»? Мне трудно поверить. Ну, то есть я искал. Проверял. Ничего не нашел. А у меня есть опыт в таких делах.
— Вероятно, вы — Эрни, — резким, холодным тоном сказал Джек, желая заставить их занервничать: так они лучше поймут, что́ именно он хочет донести. Они должны были понять раз и навсегда, что их разговоры должны быть защищены гораздо надежнее; урок надо усвоить так, чтобы не забыть его. — Эрни, я слышал, вы говорили о службе в разведке морпехов. Господи боже, сколько лет прошло с тех пор? Наверняка с десяток. Многое изменилось, дружище. Вы слышали о революции в высоких технологиях? Черт побери, им теперь не нужно приходить сюда и устанавливать подслушивающие устройства. Направленные микрофоны стали гораздо эффективнее, чем прежде. Или они могут просто подключить передатчик бесконечности к своему телефону и набрать ваш номер. — Джек оттолкнул Эрни, подошел к параллельному телефону, стоявшему на столике у дивана, и положил руку на аппарат. — Вы знаете, ЧТО ТАКОЕ передатчик бесконечности, Эрни? Когда они набирают ваш номер, передатчик тональных колебаний отключает ваш звонок и одновременно задействует микрофон в трубке вашего телефона. Звонка вы не слышите, не подозреваете, что к вам поступил вызов, что ваша телефонная линия открыта. Но они могут следить за вами в любой комнате, где стоит параллельный телефон. — Он снял трубку и показал им с намеренно презрительным выражением. — Вот он, ваш «жучок». Вы сами его установили. — Он бросил трубку на рычаг. — Можете не сомневаться, в последние дни они все время настроены на вашу волну. Возможно, слушали все разговоры за обедом. Если так будет продолжаться и дальше, можно просто перерезать себе горло и избавить их от лишних забот.
Язвительная речь Джека произвела впечатление. Все сидели как оглушенные.
— Найдется у вас комната без окон, достаточно большая, чтобы провести военный совет? — спросил Джек. — Если там есть телефон, это не проблема, мы просто вытащим шнур из розетки.
Привлекательная женщина средних лет, видимо жена Эрни (ее Джек смутно запомнил, когда регистрировался здесь позапрошлым летом), задумалась на секунду, потом сказала:
— В двух шагах есть кафе.
— А там нет окон? — спросил Джек.
— Они… выбиты, — ответил Эрни. — Сейчас заколочены.
— Тогда идем, — сказал Джек. — Выработаем стратегию в приватной обстановке, а потом вернемся, чтобы доесть тыквенный пирог, который вы хвалили. Я очень паршиво пообедал, пока вы тут объедались от пуза.
Джек быстро спустился, уверенный, что остальные последуют за ним.
Эрни целых пять минут ненавидел этого косоглазого ублюдка. Но постепенно ненависть перешла в неохотное уважение.
Прежде всего Эрни восхищался тем, как осторожно и скрытно повел себя этот парень, получив приглашение явиться в «Транквилити». Он не пришел в открытую, как все остальные. И даже принес с собой автомат.
Но когда «Торнтон Уэйнрайт» забросил на плечо ремень «узи» и вышел из дверей мотеля, Эрни все еще был уязвлен критикой, которую ему пришлось выслушать. Да что там говорить, его ярость была такой сильной, что он даже не стал брать пальто, как все остальные, — стрелой вылетел вслед за незнакомцем и зашагал с ним бок о бок по щебенчатой тропинке, желая окоротить наглеца.
— Слушайте, какой был смысл разыгрывать из себя такого умника? Вы могли донести до нас то, что хотели, без вашего чертова ехидства.
— Мог, — согласился незнакомец, — но вышло бы не так быстро.
Эрни хотел было ответить, но вдруг понял, что он под открытым небом, уязвимый, в ночи, в темноте. На полпути между конторкой и кафе. Его легкие, казалось, готовы были лопнуть, он не мог глотнуть воздуха и выдал только отвратительно-жалкий звук, похожий на кошачье мяуканье.
К удивлению Эрни, незнакомец тут же поддержал его, подхватив под руку, без малейшего следа презрения, которое только что демонстрировал.
— Все в порядке, Эрни. Мы уже почти пришли. Обопритесь на меня, и все будет хорошо.
Ругая себя за то, что позволил этому ублюдку увидеть его в момент слабости, в приступе детского страха, ругая этого типа за то, что тот разыгрывает из себя доброго самаритянина, униженный Эрни вырвал локоть.
— Послушайте, Эрни, — сказал незнакомец, — я узнал о вашей проблеме, пока подслушивал. Я вас не жалею и не нахожу ваше состояние смешным. Договорились? Если ваш страх перед темнотой как-то связан с ситуацией, в которой мы оказались, это не ваша вина. Это вина тех ублюдков, которые залезли нам в мозги. Если мы хотим пережить все это, надо опираться друг на друга. Обопритесь на меня. Позвольте довести вас до кафе, там мы сможем включить свет. Обопритесь.
Когда новоприбывший начал говорить, Эрни был не в силах дышать, но, когда тот закончил свою речь, у Эрни возникла другая проблема — гипервентиляция. Словно под воздействием магнетической силы, он отвернулся от кафе и посмотрел на юго-восток, в сторону ужасающей безграничной темноты над пустошами. И вдруг понял, что боится не темноты как таковой, а того, что находилось в ней тем дурным летом, 6 июля. Он смотрел на то особенное место у шоссе, куда они ходили вчера, чтобы приникнуть к этой земле в поисках разгадки. Странное место.
Подошла Фей, и Эрни не стал отталкивать ее, когда она взяла его под руку. Но косоглазый захотел снова поддержать его, а Эрни все еще злился и поэтому отказался от помощи.
— Ладно-ладно, — сказал парень. — Вы старый сукин сын, упрямый морпех, и вашей гордыне нужно время, чтобы подостыть. Если хотите быть тупоголовым быком, валяйте, злитесь на меня и дальше. Ведь только эта слепая ярость позволила вам зайти так далеко в темноту, верно? И сомневаться нечего — не ваша же морпеховская сила воли. Ваша слепая ярость. Продолжайте злиться на меня, может, и до самого кафе дойдете.
Эрни понял: косоглазый хитроумно, без малейшей жестокости, поддразнивает его, чтобы он смог дойти до «Транквилити». Просто говорит ему: «Ненавидь меня изо всех сил, чтобы твой страх перед тьмой уменьшился. Срывай свою злость на мне, Эрни, и шагай потихоньку». Это было почти то же самое, что опереться на руку незнакомца, и если бы окруженный со всех сторон ночью Эрни не испугался до полусмерти, то посмеялся бы над тем, как ловко его провели. Но он не хотел гасить свою ярость, раздувал ее угли, чтобы она освещала ему дорогу до кафе. Он вошел внутрь после новичка и с облегчением вздохнул, когда загорелся свет.
— Тут холодрыга, — сказала Фей и направилась прямо к термостату, чтобы включить масляный обогреватель.
Эрни сел в центре зала спиной к двери, отходя от паники, пока другие входили в кафе. Он следил за действиями косоглазого незнакомца — тот осмотрел все окна, проверил фанерные щиты, вставленные вместо разбитых стекол. В этот момент Эрни, к своему удивлению, понял, что больше не ненавидит его, только питает к нему сильную неприязнь.
Незнакомец осмотрел таксофон у двери. Аппарат работал, принимая монетки. Розетки не было, поэтому парень снял трубку, вырвал шнур из аппарата и отложил бесполезную трубку в сторону.
— На прилавке есть еще телефон, — сказал Нед.
Незнакомец велел ему вынуть вилку из розетки, и Нед подчинился.
Он попросил Брендана и Джинджер соединить три стола и поставить стулья, чтобы все могли сесть, и все сделали, как он сказал.
Эрни с живым интересом смотрел на косоглазого.
Новенький заинтересовался входной дверью, которая не разбилась во время странного явления в субботний вечер, будучи сделана из гораздо более прочного стекла, чем окна. Дверь не была разбита, а потому представляла собой слабое место — любой, кто захотел бы их подслушать с помощью направленного микрофона, мог бы сделать это через стеклянную дверь. Он спросил, не осталось ли фанеры, той, что покупалась для окон, Доминик сказал, что осталась, и Джек послал его и Неда за подходящим фанерным щитом. Вскоре они принесли из подсобки за мотелем кусок фанеры, чуть больше двери по размеру. Новенький поставил ее перед стеклянной дверью и прижал столом.
— Не идеально, — сказал он, — но с направленным микрофоном, думаю, справится. — Потом он зашагал к задней части зала, чтобы «осмотреть кладовку», а по пути попросил Сэнди включить музыкальный автомат, перевести его в бесплатный режим и поставить какую-нибудь музыку. — Фоновые шумы затрудняют подслушивание.
Он еще не успел объяснить, для чего нужна музыка, как Сэнди вскочила и бросилась выполнять его просьбу.
И тут Эрни понял, почему косоглазый очаровал его. Он быстро соображал, двигался уверенно и точно, а его умение командовать указывало на то, что он — отличный солдат или офицер либо был им когда-то. Он мог говорить с невообразимой строгостью, а в следующее мгновение перейти на льстивую интонацию.