Чужие
Часть 62 из 97 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Ой, извините. Это идиш, заимствование из немецкого, как я думаю. Одно из любимых словечек моего отца. Означает нечто пустячное, глупость, абсурд, чепуху, достойную сожаления или презрения. Все эти аргументы военных — сплошные шмонцы. — Она перестала мотать головой, подалась вперед и ткнула пальцем в газету. — Значит, эта команда СРВЧС просто ошивалась здесь неподалеку, когда возникла кризисная ситуация? Слишком неправдоподобное совпадение.
Доминик нахмурился:
— Как пишут в газете, дорогу блокировали люди из Шенкфилда, но команда СРВЧС появилась немногим более часа спустя. Значит, если они не размещались неподалеку, то появились так быстро лишь потому, что уже были в воздухе, направлялись сюда до возникновения чрезвычайной ситуации.
— Вот именно.
— Хотите сказать, они заранее знали, что произойдет выброс токсичных материалов?
Джинджер вздохнула:
— Я готова признать, что команда СРВЧС, возможно, дислоцируется на какой-нибудь военной базе неподалеку отсюда… в западной Юте или в южном Айдахо. Но и это достаточно далеко, чтобы согласиться с версией военных. Даже если они бросили все свои дела и вылетели сюда в тот момент, когда им стало известно о заражении, они никак не могли через час выставить блокпосты на дороге. Ни в коем разе. Уверена, они заранее получили оповещение, что в западной части округа Элко может возникнуть чрезвычайная ситуация.
— А это означает, что выброс токсичного вещества не мог быть делом случая. Может, никакого вещества и не было — ни химического, ни биологического. Тогда зачем, черт возьми, они надели на себя защитные костюмы, когда прочищали нам мозги?
Доминика злила эта тайна — запутанный лабиринт, тропинки которого петляли и заворачивали внутрь, но приводили не к разгадке, а к новым, еще более запутанным и сложным дорожкам, которые вели к еще более хитроумным загадкам. Им овладело иррациональное желание изорвать газеты в клочья, словно так можно было разорвать и ложь военных, а затем докопаться до правды, скрытой в мелких кусочках бумаги.
С ноткой разочарования в голосе — Доминик испытывал те же чувства — Джинджер сказала:
— Единственная причина, по которой военные вызвали роту СРВЧС для усиления карантина, состояла в том, что люди, патрулировавшие зону, должны были увидеть что-то в высшей степени секретное, не подлежащее разглашению. Стало понятно, что они не могут доверять обычным солдатам без высшего допуска. Вот единственная причина, по которой вызвали СРВЧС.
— На них можно положиться — уж они-то будут держать рот на замке.
— Да. И если бы на восьмидесятой случился обычный выброс токсичных материалов, не понадобилось бы вызывать СРВЧС. Если разлилось токсичное вещество, что можно было увидеть, кроме перевернутого грузовика и пробитой канистры с газом или жидкостью?
Вернувшись к газетам, они обнаружили дополнительное свидетельство того, что военные по меньшей мере заранее знали о чрезвычайном происшествии, которое произойдет в западной части округа Элко жарким июльским вечером. И Доминик, и Джинджер отчетливо помнили, что в гриль-кафе «Транквилити» раздавался странный звук и здание сотрясалось от чего-то похожего на землетрясение приблизительно через полчаса после наступления полной темноты; а поскольку летом солнце заходит поздно (даже на сорок первом градусе северной широты), все началось примерно в десять минут девятого. С этого момента их воспоминания начали блокироваться, что тоже указывало на Событие. Но Доминик нашел в одной из статей «Сентинел» упоминание о том, что блокпосты на федеральной трассе появились ровно в восемь часов.
— Вы хотите сказать, что армия перегородила шоссе за пять или десять минут до «случайного» выброса? — сказала Джинджер.
— Да. Если мы не ошиблись со временем заката.
Они проверили колонку погоды на 6 июля — «Сентинел» давала исчерпывающие сведения для этого рокового дня. Высокая температура: ожидалось, что днем будет девяносто градусов, а ночью — не ниже шестидесяти четырех[28]. Влажность — от двадцати до двадцати пяти процентов. Безоблачно. Ветер от легкого до переменного. Закат в семь часов тридцать одну минуту.
— Сумерки здесь короткие, — сказал Доминик. — Пятнадцать минут максимум. Значит, полная темнота наступила, вероятно, в семь сорок пять. Допустим, мы ошибаемся, считая, что Событие началось через полчаса после наступления темноты. Но даже если оно началось через пятнадцать минут после наступления темноты, армия установила блокпосты до этого времени.
— Получается, они знали, что́ случится, — сказала Джинджер.
— Но не могли этого остановить.
— А это означает, что они запустили какой-то процесс, серию событий, которыми потом не смогли управлять.
— Может, и так, — сказал Доминик. — А может, и нет. Возможно, все шло по плану. Пока мы не узнаем больше, мы будем находиться в области предположений. В этом нет смысла.
Джинджер перевернула полосу лежащего перед ними номера «Сентинел» за среду, 11 июля, и удивленно охнула. Доминик тут же обратил внимание на поясную фотографию человека в армейской форме и фуражке. Хотя полковник Лиленд Фалкерк прошлой ночью не появлялся в сновидениях Доминика или Джинджер, оба тут же узнали его по описанию, которое дали Эрни и Нед, рассказывая о своих кошмарах: темные волосы, седеющие на висках, жутковато-прозрачные глаза, похожий на клюв нос, тонкие губы, лицо, состоящее из четких плоскостей и острых углов.
Доминик прочел подпись под фотографией: «Полковнику Лиленду Фалкерку, командиру роты СРВЧС, обеспечивающей соблюдение карантина в зоне чрезвычайного положения, до этого времени удавалось не попадаться на глаза репортерам. Первым Фалкерка снял фотограф „Сентинел“ Грег Лунде, заставший его врасплох, и полковник выразил недовольство этим. Его ответы на несколько заданных ему вопросов были даже короче стандартного „Без комментариев“».
Доминик мог бы улыбнуться спокойному юмору последнего предложения, но безжалостное выражение на лице Фалкерка вызвало у него оторопь. Он мгновенно узнал это лицо, не только по описаниям Эрни и Неда, но и потому, что видел его прежде — позапрошлым летом. Кроме того, была какая-то свирепость в этом ястребином лице, в хищном, обескураживающем взгляде; видно, что этот человек всегда добивался своего. А перспектива оказаться в его власти могла испугать кого угодно.
Глядя на фотографию Фалкерка, Джинджер тихо проговорила:
— Кайн айн хоре. — Поняв, что Доминик удивлен, она добавила: — Это тоже идиш. Кайн айн хоре. Для отваживания дурного глаза. Мне показалось, что сейчас как раз такой случай.
Доминик разглядывал снимок, буквально загипнотизированный им.
Секунду спустя он сказал:
— Да. Именно такой.
Грубое, словно вытесанное из камня, лицо полковника, его холодные, бледные глаза действовали с такой силой, что возникало впечатление, будто он здесь, перед ними, и глядит на них так же пристально.
Пока Доминик и Джинджер рассматривали старые номера «Сентинел», Эрни и Фей, сидя в конторке мотеля, пытались связаться с людьми, чьи имена были в списке постояльцев на 6 июля позапрошлого года и которых пока не удалось найти. Они сидели в конторке за стойкой регистрации, друг против друга, за дубовым столом с отверстиями для коленей с обеих сторон. На электрической плитке стоял кофейник.
Эрни составил телеграмму Джеральду Салко — человеку, снимавшему в тот день два номера. Позвонить ему не удалось, поскольку его номер в Монтерее, штат Калифорния, не был включен в телефонную книгу. Фей тем временем просматривала более поздние записи в поисках данных о Кэле Шаркле, дальнобойщике, который останавливался у них 6 июля. Вчера Доминик пытался дозвониться до него по номеру, записанному при регистрации, но тот больше не существовал. Они надеялись, что в более поздних записях обнаружатся новые сведения о Шаркле — адрес и номер телефона.
Каждый занимался своим делом. Эрни вспомнил, как они бессчетное число раз — за тридцать один год — сидели друг против друга за письменным, а чаще за кухонным столом. В разных квартирах, домах, частях света, от Куантико до Пендлтона и Сингапура, почти везде, куда его направляло командование, они вдвоем проводили долгие вечера за кухонным столом: работали, мечтали, волновались, с удовольствием планировали будущее, иногда засиживаясь до полуночи. Эрни неожиданно переполнили щемящие воспоминания о тех бесчисленных разговорах, об общих заботах. Как же ему повезло, что он встретил Фей. Их жизни оказались так прочно связаны, что они вполне могли бы быть одним существом. Если бы полковник Фалкерк или другие решились на убийство, чтобы остановить это расследование, если бы с Фей что-то случилось, Эрни надеялся умереть одновременно с женой.
Он закончил с телеграммой, продиктовал ее в «Вестерн юнион» и попросил о срочной доставке, и все это время его согревала любовь, настолько сильная, что их опасная ситуация казалась ему менее угрожающей, чем была на самом деле.
Фей нашла пять записей за последний год, свидетельствовавших о том, что Кэл Шаркл останавливался на ночь. Каждый раз он оставлял один и тот же адрес, один и тот же номер телефона в Эванстоне, штат Иллинойс. Значит, он все же никуда не съехал. Но при наборе номера они слышали то же, что и Доминик: телефон отключен, другого телефона на эту фамилию в Эванстоне не зарегистрировано.
Кэл мог переехать из Эванстона в сам Город ветров, поэтому Фей позвонила в местное справочное бюро и спросила, есть ли у них номер, зарегистрированный в Чикаго на Кэлвина Шаркла. Такого номера не обнаружилось. Они с Эрни взяли карту Иллинойса и начали обзванивать справочные пригородов Чикаго: Уайтинг, Хаммонд, Калумет-Сити, Маркем, Даунерс-Гроув, Оук-Парк, Оукбрук, Элмхерст, Де-Плейнс, Роллинг-Медоуз, Арлингтон-Хайтс, Скоки, Уилметт, Гленко. Безуспешно. Либо Кэл Шаркл выехал из этих краев, либо исчез с лица земли.
Пока Фей и Эрни работали в конторке на первом этаже, Нед и Сэнди Сарвер готовили обед наверху, на кухне. За столом — после прилета Брендана Кронина из Чикаго и Д’жоржи Монателлы с дочкой из Лас-Вегаса — ожидалось уже девять человек, и Нед не хотел заниматься готовкой в последнюю минуту. Вчера, когда все шестеро, объединив усилия, приготовили и подали ужин, Джинджер Вайс заметила, что у них получилось что-то вроде семейного застолья; они и в самом деле испытывали чувство невероятной близости, хотя едва знали друг друга. Проникнувшись мыслью о том, что укрепление духа дружбы и товарищества может придать сил в грядущем противостоянии, Нед и Сэнди решили, что очередной ужин должен быть не хуже пира на День благодарения. Поэтому они собирались подать шестнадцатифунтовую индейку с ореховой начинкой, картофельный гратен, печеную кукурузу, морковь, салат с перцем, пирог из тыквы и домашние рогалики.
Пока они нарезали зелень, лук и хлеб, шинковали капусту, Нед думал, что, может быть, они готовят еду не только для семейного застолья, но и для последней задушевной трапезы обреченных. Каждый раз он прогонял эту жуткую мысль и смотрел, как работает Сэнди. Она почти все время улыбалась, а иногда напевала что-то себе под нос. Нет, Событие, которое привело к таким глубоким и таким замечательным переменам в Сэнди, не может закончиться их смертью. Нет, им не о чем беспокоиться. Нет.
Проведя три часа в редакции «Сентинел», Джинджер и Доминик съели легкий ланч — салат от шефа — в ресторане на Айдахо-стрит и в половине третьего вернулись в мотель. Фей и Эрни все еще работали в конторке, полной аппетитных ароматов, что доносились сверху: тыква, корица, мускатный орех, слегка поджаренный в масле лук, дрожжевое тесто для выпечки хлеба.
— Индейкой пока не пахнет, — сказала Фей. — Нед всего полчаса как поставил ее в духовку.
— Он говорит, обед будет в восемь, — сказал Эрни, — но я подозреваю, что запахи сведут нас с ума и мы возьмем кухню штурмом задолго до этого времени.
— Удалось узнать что-нибудь в «Сентинел»? — спросила Фей.
Не успела Джинджер открыть рот, чтобы рассказать об их находках, как дверь мотеля распахнулась и в конторку, впустив внутрь струю холодного воздуха, вошел полноватый человек. Он так спешил покинуть машину, что не дал себе труда надеть пальто. Хотя на нем были серые брюки, темно-синий блейзер, голубой свитер и обычная белая рубашка, а не черная сутана и характерный воротничок, догадаться о том, кто он, не составляло труда: перед ними был темноволосый, зеленоглазый, круглолицый молодой священник с поляроидной фотографии, отправленной Доминику неизвестным корреспондентом.
— Отец Кронин, — сказала Джинджер.
Она мгновенно почувствовала к нему такое же сильное влечение, как и к Доминику Корвейсису при первой их встрече. Джинджер казалось, что их троих объединяет общий опыт, ошеломительный, не сравнимый с тем, что связывал ее с Блоками и Сарверами. Внутри События, свидетелями которого все они стали в ту июльскую пятницу, было и второе событие, пережитое лишь некоторыми. И хотя приветствовать таким образом совершенно незнакомого человека, к тому же священника, было почти неприлично, Джинджер бросилась к отцу Кронину и обняла его.
Но извинения не требовались: отец Кронин явно испытывал такие же чувства. Он без колебаний ответил на ее объятие, и несколько мгновений они стояли, обнимая друг друга — не как чужие люди, а как брат и сестра, встретившиеся после долгой разлуки.
— Отец Кронин, — сказал Доминик, когда Джинджер отошла в сторону; он тоже приблизился к священнику и обнял его.
— Не стоит называть меня «отец». В настоящий момент я не хочу и не заслуживаю того, чтобы считаться священником. Пожалуйста, зовите меня Бренданом.
Эрни позвал сверху Неда и Сэнди, а потом сам вышел из-за стойки вслед за Фей. Брендан пожал руку Эрни и обнял Фей, явно чувствуя к ним симпатию, хотя и не настолько сильную и необъяснимую, как неодолимое эмоциональное влечение к Доминику и Джинджер. Когда со второго этажа спустились Нед и Сэнди, он поздоровался с ними так же, как с Эрни и Фей.
Брендан чуть ли не в точности повторил слова Джинджер, сказанные день назад:
— У меня такое чудесное чувство, будто я в окружении семьи. Вы все чувствуете то же самое, правда? Мы словно пережили вместе самые главные моменты нашей жизни… прошли через то, что навсегда сделало нас непохожими на других людей.
Хотя Брендан Кронин настаивал на том, что не заслуживает почтительности, которой удостаиваются священники, его окружала какая-то глубоко духовная аура. Пухлое лицо Брендана, искорки в глазах, широкая, теплая улыбка излучали радость; он двигался среди собравшихся, прикасался к ним, разговаривал с заразительной энергией, которая поднимала настроение Джинджер.
— То, что я ощущаю в этой комнате, — добавил Брендан, — лишний раз убеждает меня, что я принял правильное решение, приехав сюда. Я должен быть с вами. Здесь что-то произойдет, и оно преображает нас, уже начало преображать. Ведь вы это чувствуете? Правда чувствуете?
От мягкого голоса священника по спине Джинджер побежало приятное тепло, наполнив ее неописуемым восторгом — вроде того, который она впервые испытала студенткой, стоя в операционной и видя вскрытую грудную клетку пациента, кожу, удерживаемую хирургическими ретракторами, пульсирующее, таинственно-сложное человеческое сердце, во всем его багровом великолепии.
— Зов, — сказал Брендан. Это слово, произнесенное тихим голосом, призрачным эхом разнеслось по комнате. — Мы все его услышали. Зов этого места.
— Смотрите! — сказал Доминик, и эти три слога заменили целую изумленную речь.
Он поднял руки и раздвинул пальцы, показывая красные кольца распухшей плоти на своих ладонях.
Удивленный Брендан тоже поднял руки, на которых появилось такое же странное клеймо. Мужчины изумленно смотрели друг на друга, воздух в комнате меж тем сгущался, наполнялся неизвестной энергией. Вчера по телефону отец Вайкезик сказал Доминику, что в чудесных исцелениях и других событиях, изменивших недавно жизнь молодого священника, по мнению Брендана, нет ничего религиозного. И все же Джинджер казалось, что конторка наполнилась силой, которая, может, и не является сверхъестественной, но лежит за пределами человеческого понимания.
— Зов, — повторил Брендан.
У Джинджер перехватило дыхание от ожидания чего-то грандиозного. Она посмотрела на Эрни: тот стоял позади Фей, положив руки ей на плечи, на лицах обоих застыло выражение беспокойного ожидания. Нед и Сэнди, держась за руки и широко раскрыв глаза, стояли у стойки с открытками.
Джинджер почувствовала, как ей покалывает затылок. Что-то случится, подумала она, и, пока эта мысль оформлялась, кое-что и в самом деле случилось.
В конторке, из-за страха Эрни перед темнотой, горели все лампы, но теперь в комнате вдруг намного посветлело. Помещение наполнилось молочным светом, который неожиданно, волшебным образом возник из воздуха. Он мерцал повсюду, но в основном струился с потолка серебристым туманом. Джинджер поняла, что этот же свет присутствовал в ее забытых снах про луну. Она повернулась, огляделась, подняла голову, посмотрела сквозь украшенные блестками занавеси ослепительного и в то же время мягкого сияния, не ища источник света, а лишь надеясь вспомнить свой сон и через него — события давно ушедшего в прошлое летнего вечера, вызвавшего ее сны.
Джинджер увидела, что и Сэнди тянется рукой к мерцающему воздуху, словно хочет схватить горсть чудесного света. На лице Неда появилась осторожная улыбка. Фей тоже улыбалась, а детское удивление на грубо высеченном лице Эрни было почти что забавно-нелепым.
— Луна, — сказал Эрни.
— Луна, — эхом отозвался Доминик, с рук которого все еще не сошли стигмы.
На один захватывающий миг Джинджер Вайс совсем вплотную подошла к пониманию. Черная безликая мембрана блока в ее памяти завибрировала, откровение настойчиво рвалось наружу. Казалось, мембрана вот-вот лопнет и изнутри хлынет то, что перекрывала плотина блока.
Но потом свет из лунно-бледного стал кроваво-красным, другим сделалось и настроение: ожидание чуда и растущая радость сменились страхом. Джинджер больше не искала откровения, а боялась его, не стремилась к пониманию, а в ужасе и отвращении отворачивалась от него.
Джинджер попятилась в кровавом свете и ударилась о входную дверь. На другом конце комнаты Сэнди Сарвер, стоявшая за Домиником и Бренданом, перестала тянуться за горстью света и теперь крепко держалась за Неда, улыбка которого превратилась в гримасу отвращения. Фей и Эрни отступили, упершись в стойку регистрации.
Алое свечение, словно жидкость, втекало в комнату и заполняло ее без остатка; это ошеломляющее визуальное явление сопровождалось звуком. Джинджер удивленно подпрыгнула, когда громкий трехчастный удар сотряс багровый воздух, подпрыгнула еще раз, когда звук повторился, а когда раздался еще один, лишь дернулась. У звука было сходство с сердечным ритмом, он напоминал громоподобный бой гигантского сердца, хотя один удар был лишним: ЛУБ-ДУБ-дуб, ЛУБ-ДУБ-дуб, ЛУБ-ДУБ-дуб… Джинджер сразу же поняла, что это тот самый потусторонний звук, о котором говорил отец Вайкезик в телефонном разговоре с Домиником, — шум, который возникал в спальне Брендана Кронина и сотрясал церковь святой Бернадетты.
И еще она знала, что слышала этот звук прежде. Все это — луноподобный свет, кроваво-красное сияние, шум — было частью чего-то случившегося позапрошлым летом.
ЛУБ-ДУБ-дуб… ЛУБ-ДУБ-дуб…
Доминик нахмурился:
— Как пишут в газете, дорогу блокировали люди из Шенкфилда, но команда СРВЧС появилась немногим более часа спустя. Значит, если они не размещались неподалеку, то появились так быстро лишь потому, что уже были в воздухе, направлялись сюда до возникновения чрезвычайной ситуации.
— Вот именно.
— Хотите сказать, они заранее знали, что произойдет выброс токсичных материалов?
Джинджер вздохнула:
— Я готова признать, что команда СРВЧС, возможно, дислоцируется на какой-нибудь военной базе неподалеку отсюда… в западной Юте или в южном Айдахо. Но и это достаточно далеко, чтобы согласиться с версией военных. Даже если они бросили все свои дела и вылетели сюда в тот момент, когда им стало известно о заражении, они никак не могли через час выставить блокпосты на дороге. Ни в коем разе. Уверена, они заранее получили оповещение, что в западной части округа Элко может возникнуть чрезвычайная ситуация.
— А это означает, что выброс токсичного вещества не мог быть делом случая. Может, никакого вещества и не было — ни химического, ни биологического. Тогда зачем, черт возьми, они надели на себя защитные костюмы, когда прочищали нам мозги?
Доминика злила эта тайна — запутанный лабиринт, тропинки которого петляли и заворачивали внутрь, но приводили не к разгадке, а к новым, еще более запутанным и сложным дорожкам, которые вели к еще более хитроумным загадкам. Им овладело иррациональное желание изорвать газеты в клочья, словно так можно было разорвать и ложь военных, а затем докопаться до правды, скрытой в мелких кусочках бумаги.
С ноткой разочарования в голосе — Доминик испытывал те же чувства — Джинджер сказала:
— Единственная причина, по которой военные вызвали роту СРВЧС для усиления карантина, состояла в том, что люди, патрулировавшие зону, должны были увидеть что-то в высшей степени секретное, не подлежащее разглашению. Стало понятно, что они не могут доверять обычным солдатам без высшего допуска. Вот единственная причина, по которой вызвали СРВЧС.
— На них можно положиться — уж они-то будут держать рот на замке.
— Да. И если бы на восьмидесятой случился обычный выброс токсичных материалов, не понадобилось бы вызывать СРВЧС. Если разлилось токсичное вещество, что можно было увидеть, кроме перевернутого грузовика и пробитой канистры с газом или жидкостью?
Вернувшись к газетам, они обнаружили дополнительное свидетельство того, что военные по меньшей мере заранее знали о чрезвычайном происшествии, которое произойдет в западной части округа Элко жарким июльским вечером. И Доминик, и Джинджер отчетливо помнили, что в гриль-кафе «Транквилити» раздавался странный звук и здание сотрясалось от чего-то похожего на землетрясение приблизительно через полчаса после наступления полной темноты; а поскольку летом солнце заходит поздно (даже на сорок первом градусе северной широты), все началось примерно в десять минут девятого. С этого момента их воспоминания начали блокироваться, что тоже указывало на Событие. Но Доминик нашел в одной из статей «Сентинел» упоминание о том, что блокпосты на федеральной трассе появились ровно в восемь часов.
— Вы хотите сказать, что армия перегородила шоссе за пять или десять минут до «случайного» выброса? — сказала Джинджер.
— Да. Если мы не ошиблись со временем заката.
Они проверили колонку погоды на 6 июля — «Сентинел» давала исчерпывающие сведения для этого рокового дня. Высокая температура: ожидалось, что днем будет девяносто градусов, а ночью — не ниже шестидесяти четырех[28]. Влажность — от двадцати до двадцати пяти процентов. Безоблачно. Ветер от легкого до переменного. Закат в семь часов тридцать одну минуту.
— Сумерки здесь короткие, — сказал Доминик. — Пятнадцать минут максимум. Значит, полная темнота наступила, вероятно, в семь сорок пять. Допустим, мы ошибаемся, считая, что Событие началось через полчаса после наступления темноты. Но даже если оно началось через пятнадцать минут после наступления темноты, армия установила блокпосты до этого времени.
— Получается, они знали, что́ случится, — сказала Джинджер.
— Но не могли этого остановить.
— А это означает, что они запустили какой-то процесс, серию событий, которыми потом не смогли управлять.
— Может, и так, — сказал Доминик. — А может, и нет. Возможно, все шло по плану. Пока мы не узнаем больше, мы будем находиться в области предположений. В этом нет смысла.
Джинджер перевернула полосу лежащего перед ними номера «Сентинел» за среду, 11 июля, и удивленно охнула. Доминик тут же обратил внимание на поясную фотографию человека в армейской форме и фуражке. Хотя полковник Лиленд Фалкерк прошлой ночью не появлялся в сновидениях Доминика или Джинджер, оба тут же узнали его по описанию, которое дали Эрни и Нед, рассказывая о своих кошмарах: темные волосы, седеющие на висках, жутковато-прозрачные глаза, похожий на клюв нос, тонкие губы, лицо, состоящее из четких плоскостей и острых углов.
Доминик прочел подпись под фотографией: «Полковнику Лиленду Фалкерку, командиру роты СРВЧС, обеспечивающей соблюдение карантина в зоне чрезвычайного положения, до этого времени удавалось не попадаться на глаза репортерам. Первым Фалкерка снял фотограф „Сентинел“ Грег Лунде, заставший его врасплох, и полковник выразил недовольство этим. Его ответы на несколько заданных ему вопросов были даже короче стандартного „Без комментариев“».
Доминик мог бы улыбнуться спокойному юмору последнего предложения, но безжалостное выражение на лице Фалкерка вызвало у него оторопь. Он мгновенно узнал это лицо, не только по описаниям Эрни и Неда, но и потому, что видел его прежде — позапрошлым летом. Кроме того, была какая-то свирепость в этом ястребином лице, в хищном, обескураживающем взгляде; видно, что этот человек всегда добивался своего. А перспектива оказаться в его власти могла испугать кого угодно.
Глядя на фотографию Фалкерка, Джинджер тихо проговорила:
— Кайн айн хоре. — Поняв, что Доминик удивлен, она добавила: — Это тоже идиш. Кайн айн хоре. Для отваживания дурного глаза. Мне показалось, что сейчас как раз такой случай.
Доминик разглядывал снимок, буквально загипнотизированный им.
Секунду спустя он сказал:
— Да. Именно такой.
Грубое, словно вытесанное из камня, лицо полковника, его холодные, бледные глаза действовали с такой силой, что возникало впечатление, будто он здесь, перед ними, и глядит на них так же пристально.
Пока Доминик и Джинджер рассматривали старые номера «Сентинел», Эрни и Фей, сидя в конторке мотеля, пытались связаться с людьми, чьи имена были в списке постояльцев на 6 июля позапрошлого года и которых пока не удалось найти. Они сидели в конторке за стойкой регистрации, друг против друга, за дубовым столом с отверстиями для коленей с обеих сторон. На электрической плитке стоял кофейник.
Эрни составил телеграмму Джеральду Салко — человеку, снимавшему в тот день два номера. Позвонить ему не удалось, поскольку его номер в Монтерее, штат Калифорния, не был включен в телефонную книгу. Фей тем временем просматривала более поздние записи в поисках данных о Кэле Шаркле, дальнобойщике, который останавливался у них 6 июля. Вчера Доминик пытался дозвониться до него по номеру, записанному при регистрации, но тот больше не существовал. Они надеялись, что в более поздних записях обнаружатся новые сведения о Шаркле — адрес и номер телефона.
Каждый занимался своим делом. Эрни вспомнил, как они бессчетное число раз — за тридцать один год — сидели друг против друга за письменным, а чаще за кухонным столом. В разных квартирах, домах, частях света, от Куантико до Пендлтона и Сингапура, почти везде, куда его направляло командование, они вдвоем проводили долгие вечера за кухонным столом: работали, мечтали, волновались, с удовольствием планировали будущее, иногда засиживаясь до полуночи. Эрни неожиданно переполнили щемящие воспоминания о тех бесчисленных разговорах, об общих заботах. Как же ему повезло, что он встретил Фей. Их жизни оказались так прочно связаны, что они вполне могли бы быть одним существом. Если бы полковник Фалкерк или другие решились на убийство, чтобы остановить это расследование, если бы с Фей что-то случилось, Эрни надеялся умереть одновременно с женой.
Он закончил с телеграммой, продиктовал ее в «Вестерн юнион» и попросил о срочной доставке, и все это время его согревала любовь, настолько сильная, что их опасная ситуация казалась ему менее угрожающей, чем была на самом деле.
Фей нашла пять записей за последний год, свидетельствовавших о том, что Кэл Шаркл останавливался на ночь. Каждый раз он оставлял один и тот же адрес, один и тот же номер телефона в Эванстоне, штат Иллинойс. Значит, он все же никуда не съехал. Но при наборе номера они слышали то же, что и Доминик: телефон отключен, другого телефона на эту фамилию в Эванстоне не зарегистрировано.
Кэл мог переехать из Эванстона в сам Город ветров, поэтому Фей позвонила в местное справочное бюро и спросила, есть ли у них номер, зарегистрированный в Чикаго на Кэлвина Шаркла. Такого номера не обнаружилось. Они с Эрни взяли карту Иллинойса и начали обзванивать справочные пригородов Чикаго: Уайтинг, Хаммонд, Калумет-Сити, Маркем, Даунерс-Гроув, Оук-Парк, Оукбрук, Элмхерст, Де-Плейнс, Роллинг-Медоуз, Арлингтон-Хайтс, Скоки, Уилметт, Гленко. Безуспешно. Либо Кэл Шаркл выехал из этих краев, либо исчез с лица земли.
Пока Фей и Эрни работали в конторке на первом этаже, Нед и Сэнди Сарвер готовили обед наверху, на кухне. За столом — после прилета Брендана Кронина из Чикаго и Д’жоржи Монателлы с дочкой из Лас-Вегаса — ожидалось уже девять человек, и Нед не хотел заниматься готовкой в последнюю минуту. Вчера, когда все шестеро, объединив усилия, приготовили и подали ужин, Джинджер Вайс заметила, что у них получилось что-то вроде семейного застолья; они и в самом деле испытывали чувство невероятной близости, хотя едва знали друг друга. Проникнувшись мыслью о том, что укрепление духа дружбы и товарищества может придать сил в грядущем противостоянии, Нед и Сэнди решили, что очередной ужин должен быть не хуже пира на День благодарения. Поэтому они собирались подать шестнадцатифунтовую индейку с ореховой начинкой, картофельный гратен, печеную кукурузу, морковь, салат с перцем, пирог из тыквы и домашние рогалики.
Пока они нарезали зелень, лук и хлеб, шинковали капусту, Нед думал, что, может быть, они готовят еду не только для семейного застолья, но и для последней задушевной трапезы обреченных. Каждый раз он прогонял эту жуткую мысль и смотрел, как работает Сэнди. Она почти все время улыбалась, а иногда напевала что-то себе под нос. Нет, Событие, которое привело к таким глубоким и таким замечательным переменам в Сэнди, не может закончиться их смертью. Нет, им не о чем беспокоиться. Нет.
Проведя три часа в редакции «Сентинел», Джинджер и Доминик съели легкий ланч — салат от шефа — в ресторане на Айдахо-стрит и в половине третьего вернулись в мотель. Фей и Эрни все еще работали в конторке, полной аппетитных ароматов, что доносились сверху: тыква, корица, мускатный орех, слегка поджаренный в масле лук, дрожжевое тесто для выпечки хлеба.
— Индейкой пока не пахнет, — сказала Фей. — Нед всего полчаса как поставил ее в духовку.
— Он говорит, обед будет в восемь, — сказал Эрни, — но я подозреваю, что запахи сведут нас с ума и мы возьмем кухню штурмом задолго до этого времени.
— Удалось узнать что-нибудь в «Сентинел»? — спросила Фей.
Не успела Джинджер открыть рот, чтобы рассказать об их находках, как дверь мотеля распахнулась и в конторку, впустив внутрь струю холодного воздуха, вошел полноватый человек. Он так спешил покинуть машину, что не дал себе труда надеть пальто. Хотя на нем были серые брюки, темно-синий блейзер, голубой свитер и обычная белая рубашка, а не черная сутана и характерный воротничок, догадаться о том, кто он, не составляло труда: перед ними был темноволосый, зеленоглазый, круглолицый молодой священник с поляроидной фотографии, отправленной Доминику неизвестным корреспондентом.
— Отец Кронин, — сказала Джинджер.
Она мгновенно почувствовала к нему такое же сильное влечение, как и к Доминику Корвейсису при первой их встрече. Джинджер казалось, что их троих объединяет общий опыт, ошеломительный, не сравнимый с тем, что связывал ее с Блоками и Сарверами. Внутри События, свидетелями которого все они стали в ту июльскую пятницу, было и второе событие, пережитое лишь некоторыми. И хотя приветствовать таким образом совершенно незнакомого человека, к тому же священника, было почти неприлично, Джинджер бросилась к отцу Кронину и обняла его.
Но извинения не требовались: отец Кронин явно испытывал такие же чувства. Он без колебаний ответил на ее объятие, и несколько мгновений они стояли, обнимая друг друга — не как чужие люди, а как брат и сестра, встретившиеся после долгой разлуки.
— Отец Кронин, — сказал Доминик, когда Джинджер отошла в сторону; он тоже приблизился к священнику и обнял его.
— Не стоит называть меня «отец». В настоящий момент я не хочу и не заслуживаю того, чтобы считаться священником. Пожалуйста, зовите меня Бренданом.
Эрни позвал сверху Неда и Сэнди, а потом сам вышел из-за стойки вслед за Фей. Брендан пожал руку Эрни и обнял Фей, явно чувствуя к ним симпатию, хотя и не настолько сильную и необъяснимую, как неодолимое эмоциональное влечение к Доминику и Джинджер. Когда со второго этажа спустились Нед и Сэнди, он поздоровался с ними так же, как с Эрни и Фей.
Брендан чуть ли не в точности повторил слова Джинджер, сказанные день назад:
— У меня такое чудесное чувство, будто я в окружении семьи. Вы все чувствуете то же самое, правда? Мы словно пережили вместе самые главные моменты нашей жизни… прошли через то, что навсегда сделало нас непохожими на других людей.
Хотя Брендан Кронин настаивал на том, что не заслуживает почтительности, которой удостаиваются священники, его окружала какая-то глубоко духовная аура. Пухлое лицо Брендана, искорки в глазах, широкая, теплая улыбка излучали радость; он двигался среди собравшихся, прикасался к ним, разговаривал с заразительной энергией, которая поднимала настроение Джинджер.
— То, что я ощущаю в этой комнате, — добавил Брендан, — лишний раз убеждает меня, что я принял правильное решение, приехав сюда. Я должен быть с вами. Здесь что-то произойдет, и оно преображает нас, уже начало преображать. Ведь вы это чувствуете? Правда чувствуете?
От мягкого голоса священника по спине Джинджер побежало приятное тепло, наполнив ее неописуемым восторгом — вроде того, который она впервые испытала студенткой, стоя в операционной и видя вскрытую грудную клетку пациента, кожу, удерживаемую хирургическими ретракторами, пульсирующее, таинственно-сложное человеческое сердце, во всем его багровом великолепии.
— Зов, — сказал Брендан. Это слово, произнесенное тихим голосом, призрачным эхом разнеслось по комнате. — Мы все его услышали. Зов этого места.
— Смотрите! — сказал Доминик, и эти три слога заменили целую изумленную речь.
Он поднял руки и раздвинул пальцы, показывая красные кольца распухшей плоти на своих ладонях.
Удивленный Брендан тоже поднял руки, на которых появилось такое же странное клеймо. Мужчины изумленно смотрели друг на друга, воздух в комнате меж тем сгущался, наполнялся неизвестной энергией. Вчера по телефону отец Вайкезик сказал Доминику, что в чудесных исцелениях и других событиях, изменивших недавно жизнь молодого священника, по мнению Брендана, нет ничего религиозного. И все же Джинджер казалось, что конторка наполнилась силой, которая, может, и не является сверхъестественной, но лежит за пределами человеческого понимания.
— Зов, — повторил Брендан.
У Джинджер перехватило дыхание от ожидания чего-то грандиозного. Она посмотрела на Эрни: тот стоял позади Фей, положив руки ей на плечи, на лицах обоих застыло выражение беспокойного ожидания. Нед и Сэнди, держась за руки и широко раскрыв глаза, стояли у стойки с открытками.
Джинджер почувствовала, как ей покалывает затылок. Что-то случится, подумала она, и, пока эта мысль оформлялась, кое-что и в самом деле случилось.
В конторке, из-за страха Эрни перед темнотой, горели все лампы, но теперь в комнате вдруг намного посветлело. Помещение наполнилось молочным светом, который неожиданно, волшебным образом возник из воздуха. Он мерцал повсюду, но в основном струился с потолка серебристым туманом. Джинджер поняла, что этот же свет присутствовал в ее забытых снах про луну. Она повернулась, огляделась, подняла голову, посмотрела сквозь украшенные блестками занавеси ослепительного и в то же время мягкого сияния, не ища источник света, а лишь надеясь вспомнить свой сон и через него — события давно ушедшего в прошлое летнего вечера, вызвавшего ее сны.
Джинджер увидела, что и Сэнди тянется рукой к мерцающему воздуху, словно хочет схватить горсть чудесного света. На лице Неда появилась осторожная улыбка. Фей тоже улыбалась, а детское удивление на грубо высеченном лице Эрни было почти что забавно-нелепым.
— Луна, — сказал Эрни.
— Луна, — эхом отозвался Доминик, с рук которого все еще не сошли стигмы.
На один захватывающий миг Джинджер Вайс совсем вплотную подошла к пониманию. Черная безликая мембрана блока в ее памяти завибрировала, откровение настойчиво рвалось наружу. Казалось, мембрана вот-вот лопнет и изнутри хлынет то, что перекрывала плотина блока.
Но потом свет из лунно-бледного стал кроваво-красным, другим сделалось и настроение: ожидание чуда и растущая радость сменились страхом. Джинджер больше не искала откровения, а боялась его, не стремилась к пониманию, а в ужасе и отвращении отворачивалась от него.
Джинджер попятилась в кровавом свете и ударилась о входную дверь. На другом конце комнаты Сэнди Сарвер, стоявшая за Домиником и Бренданом, перестала тянуться за горстью света и теперь крепко держалась за Неда, улыбка которого превратилась в гримасу отвращения. Фей и Эрни отступили, упершись в стойку регистрации.
Алое свечение, словно жидкость, втекало в комнату и заполняло ее без остатка; это ошеломляющее визуальное явление сопровождалось звуком. Джинджер удивленно подпрыгнула, когда громкий трехчастный удар сотряс багровый воздух, подпрыгнула еще раз, когда звук повторился, а когда раздался еще один, лишь дернулась. У звука было сходство с сердечным ритмом, он напоминал громоподобный бой гигантского сердца, хотя один удар был лишним: ЛУБ-ДУБ-дуб, ЛУБ-ДУБ-дуб, ЛУБ-ДУБ-дуб… Джинджер сразу же поняла, что это тот самый потусторонний звук, о котором говорил отец Вайкезик в телефонном разговоре с Домиником, — шум, который возникал в спальне Брендана Кронина и сотрясал церковь святой Бернадетты.
И еще она знала, что слышала этот звук прежде. Все это — луноподобный свет, кроваво-красное сияние, шум — было частью чего-то случившегося позапрошлым летом.
ЛУБ-ДУБ-дуб… ЛУБ-ДУБ-дуб…