Чужие
Часть 61 из 97 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Они разными ключами открыли замок, чтобы вытащить ячейку из стены хранилища, после чего женщина ушла. Оставшись в одиночестве, Джек снял крышку с ячейки и, потрясенный, уставился на ее содержимое. Прямоугольный металлический контейнер содержал то, чего он туда не клал, но это было невозможно: только Джек знал о существовании этой ячейки, только у него был главный ключ.
Там должны были находиться пять белых конвертов, в каждом — по пять тысяч долларов в стодолларовых и двадцатидолларовых купюрах; деньги и в самом деле лежали тут, нетронутые. Всего в городе у него было одиннадцать таких тайников. Тем утром Джек намеревался извлечь по пятнадцать тысяч из каждого конверта, в общей сложности — сто шестьдесят пять тысяч, которые он собирался раздать. Открыв по очереди все пять конвертов, Джек дрожащими руками пересчитал их содержимое. Ни одной купюры не пропало.
Но Джек не почувствовал ни малейшего облегчения. Хотя деньги остались на месте, присутствие другого предмета доказывало, что его фальшивая личность разоблачена, его приватность нарушена, его свобода под угрозой. Кто-то знал о подлинном имени Грегори Фарнема, и предмет, оставленный в ячейке, откровенно указывал на то, что его тщательно проработанная легенда разоблачена.
В ячейке лежала открытка. Без послания, пустая, но одно ее присутствие говорило о многом. На ней была фотография мотеля «Транквилити».
Позапрошлым летом, после того как он, Бранч Поллард и еще один человек проникли в дом Эйврила Макалистера в округе Марин, к северу от Сан-Франциско, и после прибыльного визита Джека в Рино он взял напрокат машину и поехал на восток. В первую ночь он остановился в мотеле «Транквилити» на восьмидесятой федеральной трассе. С тех пор он не вспоминал об этом местечке, но, как только увидел открытку, сразу его узнал.
Кто мог знать, что он останавливался в этом мотеле? Бранч Поллард? Нет. Он не рассказывал Бранчу о Рино и о своем решении ехать в Нью-Йорк на машине. Третий подельник, парень по имени Сал Финроу из Лос-Анджелеса? Нет. После того как они разделили жалкий доход от операции, Джек его не видел.
И тут Джек понял, что как минимум три его фальшивые личности разоблачены. Он снял эту ячейку на имя Фарнема, но в «Транквилити» записался как Торнтон Уэйнрайт. Оба имени были раскрыты, и произойти это могло только в том случае, если Джека связали с Филипом Делоном: под этим именем он жил в квартире на Пятой авеню. Значит, и это имя теперь было известно.
Господи Исусе!
Ошарашенный, он сидел в банковском отсеке; мозг при этом работал на полную катушку — надо было понять, кто его враг. Явно не полиция, не ФБР, не другая государственная структура: они бы просто арестовали его, имея столько улик, и не стали бы играть с ним в такие игры. Явно не один из его подельников, ведь он принимал все меры предосторожности, чтобы его знакомцы из преступного мира не догадывались о его жизни на Пятой авеню. Никто из них не знал, где он живет. Если они находили хорошую работу, для которой требовались его способности к планированию, то могли отыскать его только через ряд почтовых ящиков или цепочку телефонов с автоответчиком, записанных на вымышленные имена. В эффективности этих мер он не сомневался. Кроме того, если бы кто-нибудь из этих деятелей проник в его ячейку, он бы не оставил там двадцать пять тысяч баксов, а забрал бы все до последнего доллара.
Кто же мог наведаться в ячейку? — недоумевал Джек.
Он подумал о мафиози, чей склад он, Морт и Томми Сун ограбили 4 декабря. Неужели мафия вышла на его след? Когда эти ребята хотели кого-нибудь найти, у них было больше контактов, источников, решимости и терпения, чем у ФБР. Мафиози, скорее всего, не забрали бы двадцать пять тысяч, оставили бы их на месте — зловещее объявление о том, что им нужны вовсе не деньги, украденные Джеком. Подложить таинственную пугалку, вроде почтовой открытки, тоже было в духе мафии: эти парни любили, чтобы жертва жила в холодном поту, пока они не нажали на спусковой крючок.
В то же время, даже если мафиози выследили его и узнали о других преступлениях, о том, кто еще стал жертвой его ограблений, они не стали бы заморачиваться поисками открыток с видом «Транквилити», чтобы напугать Джека до смерти. Если они захотели бы оставить пугалку в банковской ячейке, то положили бы туда фотографию ограбленного им склада в Нью-Джерси.
Значит, мафия ни при чем. Тогда кто? Черт побери, кто?
Крохотная каморка вдруг показалась ему еще более тесной, чем была на самом деле. Джек испытал что-то вроде приступа клаустрофобии, почувствовал собственную уязвимость. Пока он находился в банке, бежать было некуда, прятаться негде. Он рассовал двадцать пять тысяч по карманам куртки, уже не собираясь их раздавать: внезапно они стали его деньгами на экстренный случай. Сунув открытку в бумажник, он закрыл пустую ячейку и позвонил, вызывая сотрудницу банка.
Две минуты спустя он вышел на улицу, несколько раз глубоко вдохнул морозный январский воздух, разглядывая людей на Пятой авеню: кто из них сядет ему на хвост? Но никого подозрительного не увидел.
Несколько секунд он стоял как скала в потоке людей, текущем мимо него. Он хотел поскорее уехать из города и штата, бежать туда, где «они», кто бы это ни были, не искали бы его. Но в то же время он не был уверен, что бегство настолько уж обязательно. Когда он проходил рейнджерскую подготовку, его научили не приступать к действию, пока он не поймет, почему совершает его и чего хочет добиться. И потом, к страху перед безликим врагом примешивалось любопытство: Джек хотел знать, кто ему противостоит, как им удалось проникнуть через многочисленные хитрые заслоны, поставленные им, и чего они хотят от него.
У «Ситибанка» Джек взял такси и поехал на угол Уолл-стрит и Уильям-стрит, в самое сердце финансового района, где хранил деньги в ячейках шести банков. Он обошел четыре из них, взяв в каждом двадцать пять тысяч долларов и открытку с видом «Транквилити».
После четвертого банка он решил остановиться потому, что карманы его куртки и без того уже топорщились от ста двадцати пяти тысяч долларов — достаточно опасная сумма, чтобы носить ее в карманах, — и потому, что он теперь не сомневался: все его фальшивые личности и тайные схроны стали известны. Денег было достаточно для путешествия, и его не слишком беспокоила судьба ста пятидесяти тысяч, оставшихся в других ячейках. Во-первых, на швейцарских счетах Джека хранилось четыре миллиона, а во-вторых, тот, кто раскладывал открытки по его ячейкам, уже взял бы лежавшие там деньги, если бы это входило в его намерения.
Появилось время, чтобы подумать о невадском мотеле, и Джек начал понимать: в его пребывании там было что-то странное. Он оставался в мотеле три дня, расслаблялся, наслаждался тишиной и пейзажем. Но сейчас ему впервые показалось, что ничего такого он не делал. Да и как можно было расслабляться, когда в багажнике его машины лежала такая куча денег? И как он мог торчать там столько времени, если уже две недели находился вдали от Нью-Йорка и от Дженни? Из Рино он наверняка помчался бы прямо домой, без остановок. Теперь, когда ему пришлось задуматься над всем этим, трехдневная остановка в мотеле «Транквилити» казалась лишенной всякого смысла.
Он остановил еще одно такси и около одиннадцати был дома на Пятой авеню. Из квартиры Джек сразу же позвонил в «Элит флайтс», компанию, осуществлявшую чартерные рейсы на бизнес-джетах, с которой уже имел дело прежде. Он с облегчением узнал, что по счастливой случайности у них есть свободный самолет — «лир», который доставит его, куда нужно.
Он взял двадцать пять тысяч из тайника в гардеробной. Вместе с деньгами из банковских ячеек у него было сто пятьдесят тысяч наличными — достаточно, чтобы преодолеть любые препятствия.
Джек поспешно собрал три чемодана — положил в каждый немного одежды, но бо́льшую часть места оставил для другого. Среди взятого им были два пистолета «смит-вессон» модели 19, «комбат магнум», способные стрелять со значительно меньшей отдачей специальными патронами тридцать восьмого калибра, короткоствольная «беретта» модели 70 тридцать второго калибра с резьбой под глушитель трубчатого типа (Джек взял два глушителя). Еще он прихватил автомат «узи», который незаконно модифицировал под полностью автоматическую стрельбу, и много патронов.
Новообретенное чувство вины значительно изменило Джека за прошедшие двое суток, но не настолько, чтобы он стал неспособным на насилие по отношению к тем, кто мог применить насилие к нему. Его решимость стать честным и правильным гражданином никак не повлияла на его инстинкт самосохранения. А с учетом его прошлого никто не был лучше готов к самосохранению, чем Джек Твист.
К тому же после восьми лет отчуждения и одиночества он начал тянуться к людям, надеяться на нормальную жизнь. Он никому не позволит уничтожить свой — возможно, последний — шанс стать счастливым.
Еще он взял с собой портативный компьютер СЛИКС, который позапрошлой ночью он использовал в Коннектикуте для разблокировки сложного электронного замка на бронированной машине. Кроме того, он решил, что ему может понадобиться универсальная полицейская отмычка, которая могла мгновенно открыть любой цилиндрический замок — грибовидный, катушечный или обычный, не повредив механизма, и продавалась только правоохранительным органам, а также «Стартрон МК202А» — компактный прибор ночного видения, который можно было установить на винтовку. Прихватил он и еще кое-какие вещички.
Джек равномерно распределил тяжелое снаряжение по трем большим чемоданам, но, когда наконец закрыл их, запер и по очереди поднял, оказалось, что каждый весит довольно много. Любой, кто стал бы помогать ему с багажом, мог задуматься об их содержимом, но никто не начал бы задавать неудобные вопросы или поднимать тревогу. В этом состояло преимущество полета на чартерном «лире»: не надо проходить через кордон службы безопасности аэропорта и никто не осматривает багаж.
Из своей квартиры он поехал в аэропорт Ла Гуардия.
Ожидающий пассажира «лир» должен был доставить его в Солт-Лейк-Сити, штат Юта, — ближайший к Элко крупный аэропорт. Он был чуть ближе, чем Международный аэропорт Рино, и намного ближе, если учесть необходимость пролететь до Рино, а затем вернуться обратно на обычном самолете пригородного сообщения до Элко.
В «Элит флайтс» ему сказали, что в Рино ожидается сильная снежная буря и аэропорт, возможно, закроют во второй половине дня. То же самое прогнозировалось для двух малых аэропортов в южном Айдахо, способных принимать самолеты размера «лира». Но прогноз для Солт-Лейк-Сити был хорошим на весь день. По просьбе Джека сотрудники «Элит» уже договорились с одной компанией в Юте, что они доставят Джека обычным винтовым самолетом из Солт-Лейк-Сити в Элко, где был маленький окружной аэропорт. Элко находился на востоке Невады, но жил по тихоокеанскому времени, а значит, Джек выиграл бы три часа, хотя вряд ли добрался бы туда намного раньше наступления ночи.
Но его это устраивало. Для того, что он запланировал, требовалась темнота.
Издевательские открытки в сейфовых ячейках поведали Джеку о том, что в Неваде есть люди, узнавшие о его преступной жизни все, что стоило узнать. Открытки, казалось, сообщали ему, что он может добраться до этих людей через мотель «Транквилити», а то и найти их там. Открытка была приглашением. Или повесткой. Игнорировать ее было рискованно.
Он не знал, проследили ли за ним до Ла Гуардии, — не дал себе труда проверить. Если телефон в его квартире прослушивался, они знали о его отлете с той минуты, когда он позвонил в «Элит». Джек хотел, чтобы они видели: он ничуть не скрывается. Тогда по его прибытии в Элко они, возможно, будут не слишком бдительны, а он неожиданно оторвется от них и уйдет в подполье.
Утром в понедельник, после завтрака, Доминик и Джинджер отправились в Элко, в редакцию «Эко сентинел», единственной газеты округа. В Элко, самом большом городе округа, проживало меньше десяти тысяч человек, и поэтому редакция размещалась не в сияющей стеклом высотке, а на тихой улице, в скромном одноэтажном здании из бетона.
Как и большинство газет, «Сентинел» предоставляла доступ к своим архивам любому, кто имел законные основания пользоваться ими. Впрочем, разрешения выдавались с большой осмотрительностью.
Несмотря на финансовый успех своего первого романа, Доминик еще не научился говорить: «Я — писатель». Для него это звучало претенциозно и фальшиво, хотя он и понимал, что его неловкость — наследие тех дней, когда он страдал от чрезмерного самоуничижения.
Секретарша Бренда Хеннерлинг не узнала его фамилию, но, когда он упомянул название своего романа, только что доставленного издательством «Рэндом-хаус» в магазины, она сказала:
— Книжный клуб назвал этот роман лучшей книгой месяца. Это вы его написали? Правда?
Она заказала его роман месяц назад в Литературной гильдии, и почта только что его доставила. Бренда была, по ее словам, заядлым читателем, по две книги в неделю, и пришла в восторг от встречи с настоящим писателем. Ее энтузиазм еще больше смутил Доминика. Тот разделял мнение Роберта Луиса Стивенсона: «Важна история, хорошо рассказанная история, а не тот, кто ее рассказывает».
Архив «Сентинел» находился в узкой комнате без окон, где стояли два стола, пишущие машинки, аппарат для чтения микрофильмов, шкаф с катушками микрофильмов и шесть высоких шкафов с номерами газеты, которые еще не перевели на пленку. Не закрытые шкафами бетонные стенки имели светло-серую окраску, серым был и потолок, обитый звукопоглощающей плиткой, флуоресцентные лампы тоже излучали холодный серый свет. У Доминика возникло странное ощущение, что они находятся в подводной лодке, глубоко под поверхностью моря.
После того как Бренда Хеннерлинг объяснила им систему хранения и оставила их вдвоем, Джинджер сказала:
— Я совсем увязла в наших проблемах и забыла, что вы знаменитый писатель.
— И я тоже забыл, — сказал Доминик, читая надписи на шкафах с номерами «Сентинел». — Но я, конечно, не знаменит.
— Скоро будете. Позор какой — из-за того, что происходит с нами, вы не можете насладиться выходом своего первого романа.
Он пожал плечами:
— Для всех нас это не пикник. У вас под угрозой карьера.
— Да, но теперь я знаю, что смогу вернуться в медицину, когда мы докопаемся до сути того, что с нами случилось, — сказала Джинджер, словно в их победе не было никаких сомнений. К этому времени Доминик уже знал, что убежденность и решительность были таким же неотъемлемым ее свойством, как и голубизна глаз. — Но это же ваша первая книга.
Доминик, встреченный секретаршей как знаменитость, еще не пришел в себя от смущения. Теперь добрые слова Джинджер вызвали краску на его щеках. Но причиной было не смущение, а удовольствие оттого, что он был небезразличен Джинджер. Ни одна женщина не влияла на него так, как она.
Оба подошли к ящикам и извлекли нужные номера «Сентинел». Устройство для чтения микрофильмов не понадобилось — эти номера на два года отставали от переведенных на пленку. Они достали газеты за всю неделю начиная с субботы, 7 июля, и сели за один из столов, придвинув к нему стулья.
Не сохранившееся в их памяти событие и возможное загрязнение, а также перекрытие восьмидесятой федеральной трассы случились вечером в пятницу, но в субботнем номере никаких сообщений об этом не обнаружилось. «Сентинел» помещала в основном новости округа и штата, порой — федеральные и международные, а экстренные известия газету не интересовали. В коридорах редакции никогда бы не зазвучал драматический крик: «Остановите печать!» Никакие изменения на первой полосе в последнюю минуту были невозможны. Округ Элко жил в неторопливом, расслабленном, благоразумном сельском ритме, и никто не испытывал жгучей потребности быть в курсе последних событий. «Сентинел» заканчивали печатать поздно вечером, чтобы распространить утром. Поскольку в воскресенье газету не выпускали, история о разливе токсичного вещества и перекрытии восьмидесятой федеральной появилась только в понедельник, 9 июля.
Но зато выпуски понедельника и вторника пестрели заголовками: «ИЗ-ЗА РАЗЛИВА ТОКСИЧНОГО ВЕЩЕСТВА ПЕРЕКРЫТА ВОСЬМИДЕСЯТАЯ», «АРМИЯ УСТАНАВЛИВАЕТ КАРАНТИННУЮ ЗОНУ», «НЕРВНО-ПАРАЛИТИЧЕСКИЙ ГАЗ ВЫТЕКАЕТ ИЗ ПОВРЕЖДЕННОГО КОНТЕЙНЕРА?», «ВОЕННЫЕ УТВЕРЖДАЮТ, ЧТО ИЗ ОПАСНОЙ ЗОНЫ ЭВАКУИРОВАНЫ ВСЕ ЛЮДИ», «ГДЕ ЭВАКУИРОВАННЫЕ?», «ИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ АРМЕЙСКИЙ ПОЛИГОН В ШЕНКФИЛДЕ: ЧТО ТАМ ПРОИСХОДИТ НА САМОМ ДЕЛЕ?», «ВОСЬМИДЕСЯТАЯ ПЕРЕКРЫТА УЖЕ ЧЕТЫРЕ ДНЯ», «ОЧИСТКА ПОЧТИ ЗАКОНЧИЛАСЬ: ТРАССА ОТКРЫВАЕТСЯ В ПОЛДЕНЬ».
Доминик и Джинджер с жутковатым чувством читали о происходивших в те дни событиях, которых не помнили, зная только, что в это время тихо отдыхали в «Транквилити». Читая о том кризисе, Доминик убеждался, что теория Джинджер верна: специалистам по промывке мозгов, очевидно, понадобилась бы еще неделя или две, чтобы включить эту тщательно продуманную историю о токсичном разливе в фальшивые воспоминания не только местных жителей, но и случайных гостей. Но они никак не могли перекрыть трассу и изолировать целый округ на такое длительное время.
Выпуск от среды, 11 июля, продолжил сагу: «ФЕДЕРАЛЬНАЯ ВОСЬМИДЕСЯТАЯ ОТКРЫВАЕТСЯ!», «КАРАНТИН СНЯТ: ЗАГРЯЗНЕНИЕ ЛИКВИДИРОВАНО», «ОБНАРУЖЕНЫ ПЕРВЫЕ ЭВАКУИРОВАННЫЕ: ОНИ НИЧЕГО НЕ ВИДЕЛИ».
Номера «Сентинел», типичной газеты маленького городка, имели от шестнадцати до тридцати двух полос. В течение тех июльских дней бо́льшая часть места была отдана сообщениям о кризисе с разливом токсичных веществ, потому что это событие привлекло репортеров со всей страны, и скромная «Сентинел» оказалась вдруг в центре яркой истории. Размышляя над этой кучей сведений, Доминик и Джинджер выделили много того, что относилось к их поискам, и эти материалы должны были помочь им в планировании следующего шага.
Начать с того, что уровень безопасности, установленный армией США, почти не позволял судить о том, в какой степени будет приподнята завеса над тайной. Хотя, строго говоря, это выходило за пределы их полномочий, армейские подразделения, прикрепленные к Шенкфилду, после происшествия перекрыли восьмидесятую на десятимильном участке и даже не уведомили о кризисе шерифа округа Элко или полицию штата Невада, пока не установили карантинную зону. Это было скандальным нарушением стандартной процедуры. Во время чрезвычайной ситуации шериф и полиция штата со все возраставшей горячностью протестовали против того, что армия не допускает их к участию в разрешении кризиса и узурпирует гражданскую власть. Местная полиция и полиция штата не были привлечены к обеспечению карантина, с ними не консультировались относительно выработки мер по ликвидации чрезвычайной ситуации, с учетом вероятности усиления ветра или других факторов, которые могли привести к распространению токсичного вещества за пределы первоначальной зоны карантина. Военные явно не доверяли никому, считая, что посторонние расскажут правду о случившемся в зоне карантина.
После двух дней бесполезных споров Фостер Хэнкс, шериф округа Элко, посетовал репортеру «Сентинел»: «Это моя сфера компетенции, говорю я вам, люди выбрали меня для поддержания порядка. У нас не военная диктатура. Если армия не будет сотрудничать со мной, завтра утром я пойду в суд и получу судебный приказ, который заставит их уважать нашу законную юрисдикцию в этом деле». В следующем выпуске «Сентинел» сообщила, что Хэнкс и в самом деле отправился в суд, но, прежде чем было выписано судебное постановление, кризис сошел на нет, и спор о юрисдикции был прекращен.
Доминик перелистнул полосу, и Джинджер сказала:
— Значит, мы можем не беспокоиться о том, что будто бы все власти единым фронтом выступают против нас. Местная полиция и полиция штата в этом не участвовали. Нашим единственным противником является всего лишь…
— Армия Соединенных Штатов, — закончил Доминик и рассмеялся над подсознательно проскользнувшим кладбищенским юмором в ее размышлениях насчет врага.
Джинджер тоже горько рассмеялась:
— Мы — и армия США. Даже полиция штата и округа не участвуют в сражении. Вряд ли это честный матч, как вы думаете?
Как писала «Сентинел», армия, и только она, держала под строжайшим контролем федеральную трассу — единственную удобную дорогу, проходившую через запретную территорию, — а также закрыла восемь миль окружной дороги Север-Юг. Полеты гражданских самолетов над зараженным участком запретили, и летчики были вынуждены отклоняться от прямых маршрутов, армия же постоянно патрулировала закрытую территорию при помощи вертолетов. Очевидно, что для установления карантина на площади в восемьдесят квадратных миль требовалось немало живой силы, но, невзирая на трудности, военные были исполнены решимости останавливать всех, кто проникал в опасную зону пешком, верхом или на автомобилях. Вертолеты летали и днем, и в темноте, освещая зону карантина прожекторами. Ходили слухи, что группы солдат, оснащенные приборами ночного видения, тоже патрулировали территорию по ночам в поисках нарушителей, которые могли проникнуть в закрытую зону, ускользнув от лучей прожекторов.
— Нервно-паралитические газы относятся к самым смертоносным веществам, известным людям, — сказала Джинджер, когда Доминик перевернул газетную полосу. — И все равно такие меры безопасности кажутся чрезмерными. И хотя я не специалист по химическому оружию, не могу поверить, что нервно-паралитический газ может представлять угрозу на таких расстояниях от единственной точки выброса. Что я имею в виду? По словам военных, это был только один баллон газа, это не запредельное количество, не целая цистерна, как запомнили Эрни и Фей. А газ по своей природе способен рассеиваться, расширяться при высвобождении. К тому времени, когда ядовитое вещество распространилось на две-три мили, оно было разрежено до такой степени, что в воздухе содержалось несколько частей газа на миллиард. На расстоянии в три мили от очага не будет уже и одной части на миллиард. Недостаточно, чтобы угрожать чьей-нибудь жизни.
— Это подтверждает вашу теорию: речь идет о биологическом заражении.
— Может быть, — сказала Джинджер. — Утверждать что-либо пока еще рано, но ситуация была гораздо серьезнее, чем выдуманная ими история о нервно-паралитическом газе.
К субботе, 7 июля, менее чем день спустя после перекрытия федеральной трассы, один внимательный репортер отметил, что на форме многих солдат в зоне карантина — в дополнение к знакам различия и стандартным символам родов войск — присутствует необычная нашивка, эмблема роты, к которой они приписаны: черный кружок с изумрудной звездой в центре. На форме военнослужащих Шенкфилдского испытательного полигона был другой опознавательный знак. Среди тех, кто носил изумрудную звезду, было много офицеров. Когда представителю вооруженных сил задали вопрос, тот ответил, что военные с изумрудной звездой принадлежат к малоизвестной суперэлитной роте сил специального назначения. «Мы называем их СРВЧС — Служба реагирования на внутренние чрезвычайные ситуации, — сказал пресс-секретарь, на которого ссылалась „Сентинел“. — Люди из СРВЧС имеют превосходную подготовку, обширный опыт, полученный в самых разных боевых ситуациях, и доступ к совершенно секретной информации. Все это крайне важно, потому что их могут отправлять на секретные территории, где они становятся свидетелями тяжелых сцен».
Доминик перевел это на человеческий язык: в СРВЧС принимают среди прочего за способность и готовность держать язык за зубами.
Дальше пресс-секретарь сказал: «Это лучшие наши военные из числа начинающих карьеру, и многие из них, естественно, дослужились до сержантов, прежде чем подать заявление в СРВЧС. Наша цель — создать прекрасно подготовленное подразделение, чтобы использовать его в чрезвычайных обстоятельствах, например в случае террористической атаки на военные объекты внутри страны, ядерной тревоги на базах, где имеется атомное оружие, и в других нестандартных ситуациях. Я не хочу сказать, что в данной ситуации мы имеем дело с терроризмом. Ядерной тревоги тоже нет. Но несколько рот СРВЧС расположены неподалеку, и поскольку одна из них размещена совсем рядом от места утечки газа, было решено для обеспечения общественной безопасности использовать лучших из лучших». Он отказался сообщить журналистам, где размещена данная рота, как далеко ей пришлось лететь и сколько человек задействовано в операции. «Это секретная информация».
Никто из военнослужащих СРВЧС не пожелал разговаривать с прессой.
Джинджер поморщилась и воскликнула:
— Шмонцы!
Доминик моргнул:
— Что?
— Вся эта история, — сказала Джинджер, затем откинулась на спинку стула и принялась мотать головой из стороны в сторону, чтобы прогнать судорогу. — Все это шмонцы.
— Но что такое шмонцы?
Там должны были находиться пять белых конвертов, в каждом — по пять тысяч долларов в стодолларовых и двадцатидолларовых купюрах; деньги и в самом деле лежали тут, нетронутые. Всего в городе у него было одиннадцать таких тайников. Тем утром Джек намеревался извлечь по пятнадцать тысяч из каждого конверта, в общей сложности — сто шестьдесят пять тысяч, которые он собирался раздать. Открыв по очереди все пять конвертов, Джек дрожащими руками пересчитал их содержимое. Ни одной купюры не пропало.
Но Джек не почувствовал ни малейшего облегчения. Хотя деньги остались на месте, присутствие другого предмета доказывало, что его фальшивая личность разоблачена, его приватность нарушена, его свобода под угрозой. Кто-то знал о подлинном имени Грегори Фарнема, и предмет, оставленный в ячейке, откровенно указывал на то, что его тщательно проработанная легенда разоблачена.
В ячейке лежала открытка. Без послания, пустая, но одно ее присутствие говорило о многом. На ней была фотография мотеля «Транквилити».
Позапрошлым летом, после того как он, Бранч Поллард и еще один человек проникли в дом Эйврила Макалистера в округе Марин, к северу от Сан-Франциско, и после прибыльного визита Джека в Рино он взял напрокат машину и поехал на восток. В первую ночь он остановился в мотеле «Транквилити» на восьмидесятой федеральной трассе. С тех пор он не вспоминал об этом местечке, но, как только увидел открытку, сразу его узнал.
Кто мог знать, что он останавливался в этом мотеле? Бранч Поллард? Нет. Он не рассказывал Бранчу о Рино и о своем решении ехать в Нью-Йорк на машине. Третий подельник, парень по имени Сал Финроу из Лос-Анджелеса? Нет. После того как они разделили жалкий доход от операции, Джек его не видел.
И тут Джек понял, что как минимум три его фальшивые личности разоблачены. Он снял эту ячейку на имя Фарнема, но в «Транквилити» записался как Торнтон Уэйнрайт. Оба имени были раскрыты, и произойти это могло только в том случае, если Джека связали с Филипом Делоном: под этим именем он жил в квартире на Пятой авеню. Значит, и это имя теперь было известно.
Господи Исусе!
Ошарашенный, он сидел в банковском отсеке; мозг при этом работал на полную катушку — надо было понять, кто его враг. Явно не полиция, не ФБР, не другая государственная структура: они бы просто арестовали его, имея столько улик, и не стали бы играть с ним в такие игры. Явно не один из его подельников, ведь он принимал все меры предосторожности, чтобы его знакомцы из преступного мира не догадывались о его жизни на Пятой авеню. Никто из них не знал, где он живет. Если они находили хорошую работу, для которой требовались его способности к планированию, то могли отыскать его только через ряд почтовых ящиков или цепочку телефонов с автоответчиком, записанных на вымышленные имена. В эффективности этих мер он не сомневался. Кроме того, если бы кто-нибудь из этих деятелей проник в его ячейку, он бы не оставил там двадцать пять тысяч баксов, а забрал бы все до последнего доллара.
Кто же мог наведаться в ячейку? — недоумевал Джек.
Он подумал о мафиози, чей склад он, Морт и Томми Сун ограбили 4 декабря. Неужели мафия вышла на его след? Когда эти ребята хотели кого-нибудь найти, у них было больше контактов, источников, решимости и терпения, чем у ФБР. Мафиози, скорее всего, не забрали бы двадцать пять тысяч, оставили бы их на месте — зловещее объявление о том, что им нужны вовсе не деньги, украденные Джеком. Подложить таинственную пугалку, вроде почтовой открытки, тоже было в духе мафии: эти парни любили, чтобы жертва жила в холодном поту, пока они не нажали на спусковой крючок.
В то же время, даже если мафиози выследили его и узнали о других преступлениях, о том, кто еще стал жертвой его ограблений, они не стали бы заморачиваться поисками открыток с видом «Транквилити», чтобы напугать Джека до смерти. Если они захотели бы оставить пугалку в банковской ячейке, то положили бы туда фотографию ограбленного им склада в Нью-Джерси.
Значит, мафия ни при чем. Тогда кто? Черт побери, кто?
Крохотная каморка вдруг показалась ему еще более тесной, чем была на самом деле. Джек испытал что-то вроде приступа клаустрофобии, почувствовал собственную уязвимость. Пока он находился в банке, бежать было некуда, прятаться негде. Он рассовал двадцать пять тысяч по карманам куртки, уже не собираясь их раздавать: внезапно они стали его деньгами на экстренный случай. Сунув открытку в бумажник, он закрыл пустую ячейку и позвонил, вызывая сотрудницу банка.
Две минуты спустя он вышел на улицу, несколько раз глубоко вдохнул морозный январский воздух, разглядывая людей на Пятой авеню: кто из них сядет ему на хвост? Но никого подозрительного не увидел.
Несколько секунд он стоял как скала в потоке людей, текущем мимо него. Он хотел поскорее уехать из города и штата, бежать туда, где «они», кто бы это ни были, не искали бы его. Но в то же время он не был уверен, что бегство настолько уж обязательно. Когда он проходил рейнджерскую подготовку, его научили не приступать к действию, пока он не поймет, почему совершает его и чего хочет добиться. И потом, к страху перед безликим врагом примешивалось любопытство: Джек хотел знать, кто ему противостоит, как им удалось проникнуть через многочисленные хитрые заслоны, поставленные им, и чего они хотят от него.
У «Ситибанка» Джек взял такси и поехал на угол Уолл-стрит и Уильям-стрит, в самое сердце финансового района, где хранил деньги в ячейках шести банков. Он обошел четыре из них, взяв в каждом двадцать пять тысяч долларов и открытку с видом «Транквилити».
После четвертого банка он решил остановиться потому, что карманы его куртки и без того уже топорщились от ста двадцати пяти тысяч долларов — достаточно опасная сумма, чтобы носить ее в карманах, — и потому, что он теперь не сомневался: все его фальшивые личности и тайные схроны стали известны. Денег было достаточно для путешествия, и его не слишком беспокоила судьба ста пятидесяти тысяч, оставшихся в других ячейках. Во-первых, на швейцарских счетах Джека хранилось четыре миллиона, а во-вторых, тот, кто раскладывал открытки по его ячейкам, уже взял бы лежавшие там деньги, если бы это входило в его намерения.
Появилось время, чтобы подумать о невадском мотеле, и Джек начал понимать: в его пребывании там было что-то странное. Он оставался в мотеле три дня, расслаблялся, наслаждался тишиной и пейзажем. Но сейчас ему впервые показалось, что ничего такого он не делал. Да и как можно было расслабляться, когда в багажнике его машины лежала такая куча денег? И как он мог торчать там столько времени, если уже две недели находился вдали от Нью-Йорка и от Дженни? Из Рино он наверняка помчался бы прямо домой, без остановок. Теперь, когда ему пришлось задуматься над всем этим, трехдневная остановка в мотеле «Транквилити» казалась лишенной всякого смысла.
Он остановил еще одно такси и около одиннадцати был дома на Пятой авеню. Из квартиры Джек сразу же позвонил в «Элит флайтс», компанию, осуществлявшую чартерные рейсы на бизнес-джетах, с которой уже имел дело прежде. Он с облегчением узнал, что по счастливой случайности у них есть свободный самолет — «лир», который доставит его, куда нужно.
Он взял двадцать пять тысяч из тайника в гардеробной. Вместе с деньгами из банковских ячеек у него было сто пятьдесят тысяч наличными — достаточно, чтобы преодолеть любые препятствия.
Джек поспешно собрал три чемодана — положил в каждый немного одежды, но бо́льшую часть места оставил для другого. Среди взятого им были два пистолета «смит-вессон» модели 19, «комбат магнум», способные стрелять со значительно меньшей отдачей специальными патронами тридцать восьмого калибра, короткоствольная «беретта» модели 70 тридцать второго калибра с резьбой под глушитель трубчатого типа (Джек взял два глушителя). Еще он прихватил автомат «узи», который незаконно модифицировал под полностью автоматическую стрельбу, и много патронов.
Новообретенное чувство вины значительно изменило Джека за прошедшие двое суток, но не настолько, чтобы он стал неспособным на насилие по отношению к тем, кто мог применить насилие к нему. Его решимость стать честным и правильным гражданином никак не повлияла на его инстинкт самосохранения. А с учетом его прошлого никто не был лучше готов к самосохранению, чем Джек Твист.
К тому же после восьми лет отчуждения и одиночества он начал тянуться к людям, надеяться на нормальную жизнь. Он никому не позволит уничтожить свой — возможно, последний — шанс стать счастливым.
Еще он взял с собой портативный компьютер СЛИКС, который позапрошлой ночью он использовал в Коннектикуте для разблокировки сложного электронного замка на бронированной машине. Кроме того, он решил, что ему может понадобиться универсальная полицейская отмычка, которая могла мгновенно открыть любой цилиндрический замок — грибовидный, катушечный или обычный, не повредив механизма, и продавалась только правоохранительным органам, а также «Стартрон МК202А» — компактный прибор ночного видения, который можно было установить на винтовку. Прихватил он и еще кое-какие вещички.
Джек равномерно распределил тяжелое снаряжение по трем большим чемоданам, но, когда наконец закрыл их, запер и по очереди поднял, оказалось, что каждый весит довольно много. Любой, кто стал бы помогать ему с багажом, мог задуматься об их содержимом, но никто не начал бы задавать неудобные вопросы или поднимать тревогу. В этом состояло преимущество полета на чартерном «лире»: не надо проходить через кордон службы безопасности аэропорта и никто не осматривает багаж.
Из своей квартиры он поехал в аэропорт Ла Гуардия.
Ожидающий пассажира «лир» должен был доставить его в Солт-Лейк-Сити, штат Юта, — ближайший к Элко крупный аэропорт. Он был чуть ближе, чем Международный аэропорт Рино, и намного ближе, если учесть необходимость пролететь до Рино, а затем вернуться обратно на обычном самолете пригородного сообщения до Элко.
В «Элит флайтс» ему сказали, что в Рино ожидается сильная снежная буря и аэропорт, возможно, закроют во второй половине дня. То же самое прогнозировалось для двух малых аэропортов в южном Айдахо, способных принимать самолеты размера «лира». Но прогноз для Солт-Лейк-Сити был хорошим на весь день. По просьбе Джека сотрудники «Элит» уже договорились с одной компанией в Юте, что они доставят Джека обычным винтовым самолетом из Солт-Лейк-Сити в Элко, где был маленький окружной аэропорт. Элко находился на востоке Невады, но жил по тихоокеанскому времени, а значит, Джек выиграл бы три часа, хотя вряд ли добрался бы туда намного раньше наступления ночи.
Но его это устраивало. Для того, что он запланировал, требовалась темнота.
Издевательские открытки в сейфовых ячейках поведали Джеку о том, что в Неваде есть люди, узнавшие о его преступной жизни все, что стоило узнать. Открытки, казалось, сообщали ему, что он может добраться до этих людей через мотель «Транквилити», а то и найти их там. Открытка была приглашением. Или повесткой. Игнорировать ее было рискованно.
Он не знал, проследили ли за ним до Ла Гуардии, — не дал себе труда проверить. Если телефон в его квартире прослушивался, они знали о его отлете с той минуты, когда он позвонил в «Элит». Джек хотел, чтобы они видели: он ничуть не скрывается. Тогда по его прибытии в Элко они, возможно, будут не слишком бдительны, а он неожиданно оторвется от них и уйдет в подполье.
Утром в понедельник, после завтрака, Доминик и Джинджер отправились в Элко, в редакцию «Эко сентинел», единственной газеты округа. В Элко, самом большом городе округа, проживало меньше десяти тысяч человек, и поэтому редакция размещалась не в сияющей стеклом высотке, а на тихой улице, в скромном одноэтажном здании из бетона.
Как и большинство газет, «Сентинел» предоставляла доступ к своим архивам любому, кто имел законные основания пользоваться ими. Впрочем, разрешения выдавались с большой осмотрительностью.
Несмотря на финансовый успех своего первого романа, Доминик еще не научился говорить: «Я — писатель». Для него это звучало претенциозно и фальшиво, хотя он и понимал, что его неловкость — наследие тех дней, когда он страдал от чрезмерного самоуничижения.
Секретарша Бренда Хеннерлинг не узнала его фамилию, но, когда он упомянул название своего романа, только что доставленного издательством «Рэндом-хаус» в магазины, она сказала:
— Книжный клуб назвал этот роман лучшей книгой месяца. Это вы его написали? Правда?
Она заказала его роман месяц назад в Литературной гильдии, и почта только что его доставила. Бренда была, по ее словам, заядлым читателем, по две книги в неделю, и пришла в восторг от встречи с настоящим писателем. Ее энтузиазм еще больше смутил Доминика. Тот разделял мнение Роберта Луиса Стивенсона: «Важна история, хорошо рассказанная история, а не тот, кто ее рассказывает».
Архив «Сентинел» находился в узкой комнате без окон, где стояли два стола, пишущие машинки, аппарат для чтения микрофильмов, шкаф с катушками микрофильмов и шесть высоких шкафов с номерами газеты, которые еще не перевели на пленку. Не закрытые шкафами бетонные стенки имели светло-серую окраску, серым был и потолок, обитый звукопоглощающей плиткой, флуоресцентные лампы тоже излучали холодный серый свет. У Доминика возникло странное ощущение, что они находятся в подводной лодке, глубоко под поверхностью моря.
После того как Бренда Хеннерлинг объяснила им систему хранения и оставила их вдвоем, Джинджер сказала:
— Я совсем увязла в наших проблемах и забыла, что вы знаменитый писатель.
— И я тоже забыл, — сказал Доминик, читая надписи на шкафах с номерами «Сентинел». — Но я, конечно, не знаменит.
— Скоро будете. Позор какой — из-за того, что происходит с нами, вы не можете насладиться выходом своего первого романа.
Он пожал плечами:
— Для всех нас это не пикник. У вас под угрозой карьера.
— Да, но теперь я знаю, что смогу вернуться в медицину, когда мы докопаемся до сути того, что с нами случилось, — сказала Джинджер, словно в их победе не было никаких сомнений. К этому времени Доминик уже знал, что убежденность и решительность были таким же неотъемлемым ее свойством, как и голубизна глаз. — Но это же ваша первая книга.
Доминик, встреченный секретаршей как знаменитость, еще не пришел в себя от смущения. Теперь добрые слова Джинджер вызвали краску на его щеках. Но причиной было не смущение, а удовольствие оттого, что он был небезразличен Джинджер. Ни одна женщина не влияла на него так, как она.
Оба подошли к ящикам и извлекли нужные номера «Сентинел». Устройство для чтения микрофильмов не понадобилось — эти номера на два года отставали от переведенных на пленку. Они достали газеты за всю неделю начиная с субботы, 7 июля, и сели за один из столов, придвинув к нему стулья.
Не сохранившееся в их памяти событие и возможное загрязнение, а также перекрытие восьмидесятой федеральной трассы случились вечером в пятницу, но в субботнем номере никаких сообщений об этом не обнаружилось. «Сентинел» помещала в основном новости округа и штата, порой — федеральные и международные, а экстренные известия газету не интересовали. В коридорах редакции никогда бы не зазвучал драматический крик: «Остановите печать!» Никакие изменения на первой полосе в последнюю минуту были невозможны. Округ Элко жил в неторопливом, расслабленном, благоразумном сельском ритме, и никто не испытывал жгучей потребности быть в курсе последних событий. «Сентинел» заканчивали печатать поздно вечером, чтобы распространить утром. Поскольку в воскресенье газету не выпускали, история о разливе токсичного вещества и перекрытии восьмидесятой федеральной появилась только в понедельник, 9 июля.
Но зато выпуски понедельника и вторника пестрели заголовками: «ИЗ-ЗА РАЗЛИВА ТОКСИЧНОГО ВЕЩЕСТВА ПЕРЕКРЫТА ВОСЬМИДЕСЯТАЯ», «АРМИЯ УСТАНАВЛИВАЕТ КАРАНТИННУЮ ЗОНУ», «НЕРВНО-ПАРАЛИТИЧЕСКИЙ ГАЗ ВЫТЕКАЕТ ИЗ ПОВРЕЖДЕННОГО КОНТЕЙНЕРА?», «ВОЕННЫЕ УТВЕРЖДАЮТ, ЧТО ИЗ ОПАСНОЙ ЗОНЫ ЭВАКУИРОВАНЫ ВСЕ ЛЮДИ», «ГДЕ ЭВАКУИРОВАННЫЕ?», «ИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ АРМЕЙСКИЙ ПОЛИГОН В ШЕНКФИЛДЕ: ЧТО ТАМ ПРОИСХОДИТ НА САМОМ ДЕЛЕ?», «ВОСЬМИДЕСЯТАЯ ПЕРЕКРЫТА УЖЕ ЧЕТЫРЕ ДНЯ», «ОЧИСТКА ПОЧТИ ЗАКОНЧИЛАСЬ: ТРАССА ОТКРЫВАЕТСЯ В ПОЛДЕНЬ».
Доминик и Джинджер с жутковатым чувством читали о происходивших в те дни событиях, которых не помнили, зная только, что в это время тихо отдыхали в «Транквилити». Читая о том кризисе, Доминик убеждался, что теория Джинджер верна: специалистам по промывке мозгов, очевидно, понадобилась бы еще неделя или две, чтобы включить эту тщательно продуманную историю о токсичном разливе в фальшивые воспоминания не только местных жителей, но и случайных гостей. Но они никак не могли перекрыть трассу и изолировать целый округ на такое длительное время.
Выпуск от среды, 11 июля, продолжил сагу: «ФЕДЕРАЛЬНАЯ ВОСЬМИДЕСЯТАЯ ОТКРЫВАЕТСЯ!», «КАРАНТИН СНЯТ: ЗАГРЯЗНЕНИЕ ЛИКВИДИРОВАНО», «ОБНАРУЖЕНЫ ПЕРВЫЕ ЭВАКУИРОВАННЫЕ: ОНИ НИЧЕГО НЕ ВИДЕЛИ».
Номера «Сентинел», типичной газеты маленького городка, имели от шестнадцати до тридцати двух полос. В течение тех июльских дней бо́льшая часть места была отдана сообщениям о кризисе с разливом токсичных веществ, потому что это событие привлекло репортеров со всей страны, и скромная «Сентинел» оказалась вдруг в центре яркой истории. Размышляя над этой кучей сведений, Доминик и Джинджер выделили много того, что относилось к их поискам, и эти материалы должны были помочь им в планировании следующего шага.
Начать с того, что уровень безопасности, установленный армией США, почти не позволял судить о том, в какой степени будет приподнята завеса над тайной. Хотя, строго говоря, это выходило за пределы их полномочий, армейские подразделения, прикрепленные к Шенкфилду, после происшествия перекрыли восьмидесятую на десятимильном участке и даже не уведомили о кризисе шерифа округа Элко или полицию штата Невада, пока не установили карантинную зону. Это было скандальным нарушением стандартной процедуры. Во время чрезвычайной ситуации шериф и полиция штата со все возраставшей горячностью протестовали против того, что армия не допускает их к участию в разрешении кризиса и узурпирует гражданскую власть. Местная полиция и полиция штата не были привлечены к обеспечению карантина, с ними не консультировались относительно выработки мер по ликвидации чрезвычайной ситуации, с учетом вероятности усиления ветра или других факторов, которые могли привести к распространению токсичного вещества за пределы первоначальной зоны карантина. Военные явно не доверяли никому, считая, что посторонние расскажут правду о случившемся в зоне карантина.
После двух дней бесполезных споров Фостер Хэнкс, шериф округа Элко, посетовал репортеру «Сентинел»: «Это моя сфера компетенции, говорю я вам, люди выбрали меня для поддержания порядка. У нас не военная диктатура. Если армия не будет сотрудничать со мной, завтра утром я пойду в суд и получу судебный приказ, который заставит их уважать нашу законную юрисдикцию в этом деле». В следующем выпуске «Сентинел» сообщила, что Хэнкс и в самом деле отправился в суд, но, прежде чем было выписано судебное постановление, кризис сошел на нет, и спор о юрисдикции был прекращен.
Доминик перелистнул полосу, и Джинджер сказала:
— Значит, мы можем не беспокоиться о том, что будто бы все власти единым фронтом выступают против нас. Местная полиция и полиция штата в этом не участвовали. Нашим единственным противником является всего лишь…
— Армия Соединенных Штатов, — закончил Доминик и рассмеялся над подсознательно проскользнувшим кладбищенским юмором в ее размышлениях насчет врага.
Джинджер тоже горько рассмеялась:
— Мы — и армия США. Даже полиция штата и округа не участвуют в сражении. Вряд ли это честный матч, как вы думаете?
Как писала «Сентинел», армия, и только она, держала под строжайшим контролем федеральную трассу — единственную удобную дорогу, проходившую через запретную территорию, — а также закрыла восемь миль окружной дороги Север-Юг. Полеты гражданских самолетов над зараженным участком запретили, и летчики были вынуждены отклоняться от прямых маршрутов, армия же постоянно патрулировала закрытую территорию при помощи вертолетов. Очевидно, что для установления карантина на площади в восемьдесят квадратных миль требовалось немало живой силы, но, невзирая на трудности, военные были исполнены решимости останавливать всех, кто проникал в опасную зону пешком, верхом или на автомобилях. Вертолеты летали и днем, и в темноте, освещая зону карантина прожекторами. Ходили слухи, что группы солдат, оснащенные приборами ночного видения, тоже патрулировали территорию по ночам в поисках нарушителей, которые могли проникнуть в закрытую зону, ускользнув от лучей прожекторов.
— Нервно-паралитические газы относятся к самым смертоносным веществам, известным людям, — сказала Джинджер, когда Доминик перевернул газетную полосу. — И все равно такие меры безопасности кажутся чрезмерными. И хотя я не специалист по химическому оружию, не могу поверить, что нервно-паралитический газ может представлять угрозу на таких расстояниях от единственной точки выброса. Что я имею в виду? По словам военных, это был только один баллон газа, это не запредельное количество, не целая цистерна, как запомнили Эрни и Фей. А газ по своей природе способен рассеиваться, расширяться при высвобождении. К тому времени, когда ядовитое вещество распространилось на две-три мили, оно было разрежено до такой степени, что в воздухе содержалось несколько частей газа на миллиард. На расстоянии в три мили от очага не будет уже и одной части на миллиард. Недостаточно, чтобы угрожать чьей-нибудь жизни.
— Это подтверждает вашу теорию: речь идет о биологическом заражении.
— Может быть, — сказала Джинджер. — Утверждать что-либо пока еще рано, но ситуация была гораздо серьезнее, чем выдуманная ими история о нервно-паралитическом газе.
К субботе, 7 июля, менее чем день спустя после перекрытия федеральной трассы, один внимательный репортер отметил, что на форме многих солдат в зоне карантина — в дополнение к знакам различия и стандартным символам родов войск — присутствует необычная нашивка, эмблема роты, к которой они приписаны: черный кружок с изумрудной звездой в центре. На форме военнослужащих Шенкфилдского испытательного полигона был другой опознавательный знак. Среди тех, кто носил изумрудную звезду, было много офицеров. Когда представителю вооруженных сил задали вопрос, тот ответил, что военные с изумрудной звездой принадлежат к малоизвестной суперэлитной роте сил специального назначения. «Мы называем их СРВЧС — Служба реагирования на внутренние чрезвычайные ситуации, — сказал пресс-секретарь, на которого ссылалась „Сентинел“. — Люди из СРВЧС имеют превосходную подготовку, обширный опыт, полученный в самых разных боевых ситуациях, и доступ к совершенно секретной информации. Все это крайне важно, потому что их могут отправлять на секретные территории, где они становятся свидетелями тяжелых сцен».
Доминик перевел это на человеческий язык: в СРВЧС принимают среди прочего за способность и готовность держать язык за зубами.
Дальше пресс-секретарь сказал: «Это лучшие наши военные из числа начинающих карьеру, и многие из них, естественно, дослужились до сержантов, прежде чем подать заявление в СРВЧС. Наша цель — создать прекрасно подготовленное подразделение, чтобы использовать его в чрезвычайных обстоятельствах, например в случае террористической атаки на военные объекты внутри страны, ядерной тревоги на базах, где имеется атомное оружие, и в других нестандартных ситуациях. Я не хочу сказать, что в данной ситуации мы имеем дело с терроризмом. Ядерной тревоги тоже нет. Но несколько рот СРВЧС расположены неподалеку, и поскольку одна из них размещена совсем рядом от места утечки газа, было решено для обеспечения общественной безопасности использовать лучших из лучших». Он отказался сообщить журналистам, где размещена данная рота, как далеко ей пришлось лететь и сколько человек задействовано в операции. «Это секретная информация».
Никто из военнослужащих СРВЧС не пожелал разговаривать с прессой.
Джинджер поморщилась и воскликнула:
— Шмонцы!
Доминик моргнул:
— Что?
— Вся эта история, — сказала Джинджер, затем откинулась на спинку стула и принялась мотать головой из стороны в сторону, чтобы прогнать судорогу. — Все это шмонцы.
— Но что такое шмонцы?