Чужие
Часть 55 из 97 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Луна, — согласилась она. — Я никогда не помню своих снов, но они, вероятно, включают луну, потому что я просыпаюсь с криком про луну.
Он рассказал ей про человека по имени Ломак из Рино, про самоубийцу, которого довела до смерти одержимость луной.
Джинджер почувствовала под собой бездонную пропасть, вызывающую страх неизвестность.
— Нам промыли мозги, — выпалила она. — Все эти проблемы, с которыми мы сталкиваемся, являются результатом вытесненных воспоминаний, пытающихся всплыть на поверхность.
На несколько секунд в трубке воцарилось ошеломленное молчание. Потом писатель сказал:
— Такой была моя гипотеза, но вы, похоже, в ней не сомневаетесь.
— Не сомневаюсь. Я прошла несколько сеансов гипнотической регрессионной терапии, после того как написала вам, и мы обнаружили свидетельства подавления памяти.
— Что-то случилось с нами позапрошлым летом, — сказал он.
— Да! Позапрошлым летом. Мотель «Транквилити» в Неваде.
— Из этого мотеля я вам и звоню.
— Вы сейчас там? — испуганно спросила она.
— Да. Если сможете, обязательно приезжайте сюда. Случилось много всего такого, о чем я не могу говорить по телефону.
— Кто они? — разочарованно спросила она. — Что они скрывают?
— У нас будет возможность узнать об этом, когда мы все станем действовать вместе.
— Я буду. Завтра, если мне удастся купить билет на ближайший рейс.
Рита начала было возражать: Джинджер не в состоянии сейчас никуда лететь. В многоцветном свете лампы от Тиффани лицо Джорджа помрачнело.
— Я дам вам знать, как и когда появлюсь у вас, — сказала Джинджер Корвейсису.
Когда Джинджер повесила трубку, Джордж сказал:
— В нынешнем состоянии вы не можете лететь в такую даль.
— Что, если у вас в самолете случится приступ? — сказала Рита.
— Не случится.
— Дорогая, с вами в понедельник случились три приступа подряд, один за другим.
Джинджер вздохнула и откинулась на спинку зеленого кожаного кресла:
— Рита, Джордж, вы так замечательно относитесь ко мне, и я никогда не смогу отплатить вам за вашу доброту. Я вас люблю, очень люблю. Но я вот уже пять недель живу у вас, ощущая свою полную беспомощность, пять недель, и за это время я стала скорее зависимым ребенком, чем взрослым. Я просто не могу жить так дальше. Я должна лететь в Неваду. У меня нет других вариантов. Должна, и все.
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
На расстоянии двух-трех кварталов от пресвитерианской церкви Джек снова остановился — теперь у епископальной церкви Святого Фомы. В нефе он зачарованно уставился на громадную запрестольную перегородку из данвильского камня. Он ловил странно-зловещие взгляды статуй в темных нишах вдоль стен — святые, апостолы, непорочная дева, Христос, — и к нему приходило понимание: главная цель религии состоит в искуплении вины, предоставлении людям прощения за то, что они не такие значительные, какими должны быть. Человечество, казалось, было не в состоянии пользоваться сполна своими возможностями, а некоторые могли сойти с ума от чувства вины, если бы не верили, что бог — Иисус, Яхве, Мохаммед, или кто-то другой — смотрит на них благожелательно, невзирая на все их грехи. Джек, однако, не получил в церкви Святого Фомы ни утешения, ни искупления своих грехов, даже когда оставил двадцать тысяч долларов в ящике для пожертвований.
Он снова сел в «камаро» и исполнился решимости избавиться от остальных денег, взятых из «гардмастера», но не потому, что это искупило бы его вину, — ведь раздача украденного не являлась нравственным эквивалентом искупления. На нем было слишком много грехов, и он не ожидал, что зачеркнет их за одну ночь. В деньгах он больше не нуждался, не хотел их, но не мог просто выбросить в мусорный бачок, и раздача проклятых бумажек была единственным доступным ему способом избавиться от них.
Он останавливался у других церквей и храмов. Одни были открыты, другие — нет. Если ему удавалось попасть внутрь, он оставлял там деньги.
Он доехал до Бауэри-стрит и передал сорок тысяч долларов ночному дежурному в миссии Армии спасения. На Бейард-стрит в соседнем китайском квартале Джек увидел вывеску в окне второго этажа, которая гласила, как китайскими иероглифами, так и по-английски: «Союз против угнетения китайских меньшинств». Этот союз располагался над странной аптекой, которая специализировалась на травах и измельченных корнях — традиционных китайских лекарствах. Аптека была закрыта, но в окнах союза горел свет. Джек нажал кнопку звонка на двери, потом еще и еще раз. Наконец по лестнице спустился пожилой, высохший китаец и стал говорить с ним через маленькую решетку. Когда Джек убедился, что главным текущим проектом союза является спасение подвергающихся насилию китайских семей из Вьетнама (и переселение их в Штаты), он передал через решетку двадцать тысяч долларов. Китаец в удивлении заговорил на своем родном языке и вышел на холодный зимний воздух, непременно желая пожать Джеку руку.
— Друг, — сказал он, — вы и представить себе не можете, сколько страданий облегчит ваш дар.
Джек эхом отозвался на слова старика: «Друг». В одном этом слове и теплом рукопожатии мозолистой руки почтенного азиата Джек обрел нечто такое, что, как ему думалось, утратил навсегда: чувство сопричастности, общности, товарищества.
Вернувшись в машину, он поехал по Бейард-стрит к Мотт-стрит, свернул направо, и ему пришлось остановиться у тротуара — слезы туманили взгляд.
Он не помнил, чтобы его когда-нибудь охватывало такое смущение. Он плакал, потому что вина — по крайней мере в это мгновение — казалась несмываемой отметиной на его душе. Но в какой-то мере это были слезы радости: его вдруг переполнило ощущение братства. Бо́льшую часть десятилетия он находился вне общества, дистанцировался от него душой, если не телом. Но теперь, впервые после Центральной Америки, у Джека Твиста появились потребность, желание и способность протянуть руку людям вокруг себя, подружиться с ними. Ожесточение вело в тупик. Ненависть причиняла ущерб тому, кто ее вынашивал. Вином отчуждения было одиночество.
В течение восьми последних лет он часто плакал по Дженни, а иногда плакал в приступе жалости к самому себе. Но сегодняшние слезы отличались от всех, что он лил прежде: это были слезы очищения, слезы искупления, которые вымывали из него всю ярость, все негодование.
Он все еще не понимал причины такой крутой и быстрой перемены, но чувствовал, что его превращение из отверженного преступника в законопослушного гражданина не закончилось и принесет еще несколько сюрпризов. Куда он направляется и как доберется туда — вот что занимало его мысли.
Той ночью в Чайна-тауне надежда вернулась в его мир, как летний ветерок, доносящий музыкальный перезвон колокольчиков.
Округ Элко, Невада
Нед и Сэнди Сарвер своими силами управлялись в кафе: оба привыкли много трудиться, меню включало только простые блюда, а Нед научился готовить в армии, где был поваром. Чтобы гриль-кафе работало без перебоев, не требуя чрезмерных усилий, они прибегали ко множеству хитростей.
И все же к концу дня Нед всегда радовался, что Эрни и Фей по утрам разносят гостям бесплатный легкий завтрак и открывать кафе можно не раньше полудня.
В субботу вечером, поджаривая на гриле бургеры, готовя картошку фри и подавая сосиски с чили, Нед поглядывал на работающую Сэнди. Он все еще не мог привыкнуть к перемене, произошедшей с ней, к этому неожиданному расцвету. Она прибавила десять фунтов, ее фигура приобрела соблазнительную женственную округлость, которой никогда раньше не было. И она больше не ходила по кафе, шаркая и сутулясь, а двигалась с изящной грацией и разговаривала с бойким, добрым юмором, который, на взгляд Неда, обладал необыкновенной притягательностью. Он был не единственным, кто не сводил глаз с новой Сэнди. Некоторые дальнобойщики наблюдали, как она двигает бедрами и ягодицами, проходя через комнату с тарелками еды или бутылками холодного пива. До недавнего времени Сэнди вела себя с клиентами безукоризненно вежливо, но была не слишком разговорчивой. Теперь и это изменилось. Она оставалась застенчивой, но отвечала на заигрывания дальнобойщиков и даже слегка флиртовала с ними, а иногда находила чертовски ироничные ответы.
Впервые за восемь лет их брака Нед Сарвер стал опасаться, что может потерять Сэнди. Он знал, что жена его любит, и говорил себе, что перемены в ее внешности и характере не должны повлечь за собой перемен в их отношениях. Но именно этого он и боялся.
Этим утром Сэнди отправилась в Элко встречать Эрни и Фей в аэропорту, и Нед забеспокоился — вернется ли она? Может быть, она будет ехать по шоссе, пока не найдет места получше, чем Невада, пока не встретит мужчину привлекательнее, богаче и умнее Неда. Он знал, что мучиться такими подозрениями — значит быть несправедливым к Сэнди, не способной на неверность или жестокость. Может быть, его страх проистекал из того обстоятельства, что он всегда считал Сэнди достойной лучшего.
В девять тридцать, когда осталось только семь клиентов, в кафе пришли Фей и Эрни с тем темноволосым привлекательным парнем, который устроил чуть раньше странную сцену в зале: вошел в дверь, словно во сне, а потом развернулся и бросился наутек, будто за ним гнались адские псы. Что это за парень, спрашивал себя Нед, откуда он знает Фей и Эрни, известно ли им, что их знакомый — немного чокнутый?
Бледный Эрни нетвердо держался на ногах, и Неду показалось, что его босс изо всех сил старается не стоять лицом к окнам. Когда тот поднял руку, приветствуя Неда, рука у него дрожала.
Фей и незнакомец сели за столик лицом друг к другу, и по тому, как они поглядывали на Эрни, было понятно, что они беспокоятся за него. Они и сами выглядели не лучшим образом.
Происходило что-то странное. Заинтригованный состоянием Эрни, Нед на короткое время отвлекся от мыслей о том, что Сэнди может его бросить.
Сэнди остановилась перед их столиком и так долго принимала заказ, что тревога снова обуяла Неда. Со своего места за прилавком — рядом шумно шипели на огне бургер и яичница — он не мог слышать, о чем они разговаривают, но его преследовала мысль, что незнакомец проявляет чрезмерный интерес к Сэнди, а та отвечает на его словесные заигрывания. Глупая ревность, конечно. Но парень отличался красотой, был моложе Неда, ближе к Сэнди по возрасту и явно добился успехов в жизни: как раз такой, с которым она могла бы убежать, — Нед никогда не будет для нее так же хорош, как он.
Нед Сарвер считал, что ему нечем особо похвастаться. Он не был уродом, но и красавцем его никто бы не назвал. Каштановые волосы образовывали выступ на лбу, а если ты не Джек Николсон, такая прическа вовсе не выглядит сексуально. У него были светло-серые глаза — возможно, завораживавшие и привлекательные в молодости, но с годами начавшие придавать ему усталый и изможденный вид. Богатства он не накопил, и в будущем ему это тоже не светило. И потом, в сорок два года Нед Сарвер, который был на десять лет старше жены, вряд ли испытал бы внезапное желание добиться в жизни чего-нибудь еще.
Переживая приступ самокритики, он увидел, что Сэнди наконец отошла от столика с незнакомцем и направилась к прилавку. Со странным и взволнованным видом она протянула ему бумажку с заказом и спросила:
— Когда мы закрываемся? В десять или десять тридцать?
— В десять. — Показав на малочисленных клиентов, Нед добавил: — Прибылью сегодня не пахнет.
Она кивнула и вернулась к Фей, Эрни и незнакомцу.
Немногословность Сэнди и поспешность, с которой она вернулась туда, усилили его беспокойство. Насколько понимал Нед, у него имелось всего три качества, которые могли удержать Сэнди. Во-первых, он всегда мог обеспечить ей достойную жизнь как специалист по приготовлению быстрого питания, потому что хорошо умел это делать. Во-вторых, он был мастером на все руки, независимо от того, имел ли дело с неодушевленными предметами или с живыми существами. Если ломались тостер, блендер или радио, Нед садился за работу и вскоре возвращал устройство к жизни. Точно так же, если ему попадалась охваченная паникой птица со сломанным крылом, он гладил ее, пока та не успокаивалась, брал домой, вылечивал и отпускал на свободу. Этот талант мастера, казалось, тоже мог удержать Сэнди, и Нед гордился этим своим даром. В-третьих, он любил Сэнди всем телом, умом и сердцем.
Готовя заказ для Фей, Эрни и незнакомца, Нед постоянно поглядывал на Сэнди и удивился, когда они с Фей двинулись по залу, закрывая жалюзи «Леволор» на окнах.
Происходило что-то необычное. Сэнди вернулась к столику Эрни и, наклонившись к симпатичному незнакомцу, завела с ним какой-то серьезный разговор.
Была некая ирония судьбы в том, что он опасался потерять Сэнди, ведь во многом благодаря его таланту мастера на все руки она превратилась из утенка в лебедя. Когда Нед познакомился с ней в закусочной в Тусоне, где они работали, Сэнди была не просто застенчивой и робкой, но болезненно-застенчивой и боязливой. Она усердствовала в работе, всегда была готова помогать другим официанткам, если те опаздывали со своими заказами, но совершенно не умела налаживать личное общение. Бледная, избегавшая всяких проблем (в свои двадцать три она казалась больше девочкой, чем женщиной), Сэнди никому не дарила свою дружбу из страха довериться человеку, который может ее обидеть. Внешне она напоминала серую мышку, безответную, побитую жизнью, и как только Нед увидел ее, он исполнился решимости навести порядок в ее существовании. С огромным терпением начал он работать над Сэнди, делая это так незаметно, что поначалу она даже не видела его интереса к ней.
Девять месяцев спустя они поженились, хотя ремонтные работы Неда еще были далеки от завершения. Сэнди была переломана гораздо сильнее всего, с чем Нед сталкивался прежде, и порой он с отчаянием думал, что при всем своем таланте не сможет вернуть ее к нормальному состоянию: придется всю оставшуюся жизнь лудить и паять без особого прока.
Однако в течение первых шести лет их брака он наблюдал за медленным, мучительно-неспешным исцелением жены, бесившим его своей неспешностью. Обладая живым умом, Сэнди отличалась явной эмоциональной неразвитостью и лишь ценой громадных усилий училась принимать и дарить любовь — так умственно отсталый ребенок изо всех сил старается научиться считать до десяти.
Первым свидетельством происходивших в Сэнди серьезных перемен для Неда стал неожиданный и бурный рост ее сексуального аппетита. Этот поворот случился позапрошлым летом, в конце августа.
Сэнди никогда не испытывала неуверенности в постели, имея обширные познания в плотских делах, но занималась любовью, как машина, а не как женщина, изведавшая сладострастие. Нед никогда не встречал женщин, настолько безмолвных в постели, и подозревал, что в этом виновато нечто, случившееся в детстве, то же самое происшествие, которое надломило ее душевно. Он пытался разговорить ее, но Сэнди твердо решила навсегда похоронить прошлое. Настойчивость Неда могла привести к их расставанию, и он перестал задавать вопросы, хотя починить вещь трудно, если ты не можешь добраться до сломанной детали.
Но вот в августе позапрошлого лета она легла в супружескую постель с заметно изменившимся настроением. Поначалу не происходило ничего особенного, никакого неожиданного выброса накопившихся за годы и долго сдерживаемых страстей. Разве что Сэнди стала чуть раскрепощеннее. Иногда она улыбалась и произносила его имя во время занятий любовью.
Мало-помалу она расцветала и к Рождеству, через четыре месяца после начала перемен, больше не лежала в постели словно бревно: пыталась откликаться на ритм движений Неда, искала удовлетворения, которое все еще ускользало от нее.
Мало-помалу в ней высвобождалась потаенная эротическая энергия. Наконец 7 апреля прошлого года, в ночь, которую Нед никогда не забудет, у Сэнди случился первый оргазм. Она испытала страсть такой силы, что на мгновение Нед даже испугался. После она плакала от счастья и прижималась к нему с такой благодарностью, любовью и доверием, что он тоже расплакался.
Нед думал, что после этого прорыва жена расскажет ему о своей боли, которую так долго скрывала. Но когда он осторожно задал этот вопрос, Сэнди ответила отказом:
— Прошлое есть прошлое, Нед. Никакой пользы не будет, если мы возвратимся туда… если я начну говорить о нем, оно может снова завладеть мной.
Весной, летом и в начале осени Сэнди стала все чаще получать удовлетворение, а начиная с сентября почти каждое соитие доставляло ей оргазм. К Рождеству, меньше трех недель назад, стало ясно, что сексуальное созревание — не единственная произошедшая в ней перемена: Сэнди обрела неведомое ей прежде чувство собственного достоинства.
Изменения касались не только сексуальной сферы. Сэнди научилась получать удовольствие от езды — занятия, которое прежде считала даже еще более неприятным, чем секс. Поначалу она пожелала вести машину, когда они ехали на работу от своего трейлера, стоявшего близ деревни Беовейв. А вскоре начала совершать одиночные поездки. Иногда Нед стоял у окна, смотря, как улетает прочь его птичка, выпущенная из клетки: он наблюдал за каждым ее полетом с удовольствием и одновременно — с необъяснимым беспокойством.
После Нового года беспокойство перешло в страх, который не отпускал его круглые сутки. К тому времени стали понятны причины этого страха. Нед боялся, что Сэнди улетит от него навсегда.
Может быть, с этим незнакомцем, который заявился в компании Эрни и Фей.
«Наверно, я слишком драматизирую, — подумал Нед, укладывая на гриль три котлеты для бургеров. — И я прекрасно знаю, что драматизирую».