Чужие
Часть 54 из 97 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Снаружи, спускаясь по гранитным ступенькам церкви, он вдруг резко остановился и моргнул, глядя на окутанный ночью город: на Пятой авеню произошли какие-то изменения. Несколько громадных снежинок неторопливо падали на землю в мерцании уличных фонарей и в свете автомобильных фар. Стало понятно, что город вернул себе ту часть блеска, величия и тайны, которые Джек всегда видел в нем до отъезда в Центральную Америку и которые отсутствовали черт знает сколько времени. Город казался теперь чище — Джек давно не видел его таким, — а воздух посвежел, стал содержать меньше примесей.
Удивленно оглядываясь, Джек медленно осознавал, что город претерпел метаморфозу не в последние несколько минут. Таким же он был и час назад, и вчера. Но Джек вернулся из Центральной Америки другим человеком, непохожим на того, что уезжал отсюда. По возвращении он не мог увидеть ничего хорошего ни в городе, ни в обществе, которое возненавидел. Безотрадность и упадок Большого Яблока[27] во многом были всего лишь отражением его собственного взорванного, выжженного, искореженного внутреннего ландшафта.
Джек вернулся в свой «камаро», поехал на запад до Шестой авеню, затем на север, до Центрального парка, повернул направо, потом еще раз направо на Пятую авеню, направляясь на юг, не зная, куда едет, пока не добрался до пресвитерианской церкви на Пятой авеню. Он опять припарковался в запрещенном месте, достал деньги из багажника и вошел в церковь. Кружек для пожертвований здесь, в отличие от собора, не было, но он нашел молодого священника, закрывавшего церковь на ночь. Из разных карманов Джек достал пачки двадцати- и десятидолларовых купюр и отдал их перепуганному клирику, сказав, что крупно выиграл в казино в Атлантик-Сити.
За две остановки он раздал тридцать тысяч. Но это не составляло даже одной десятой того, что он привез из Коннектикута, и эти пожертвования ничуть не умаляли его вины. Напротив, новообретенный стыд с каждой минутой становился все сильнее. Для Джека мешок с деньгами в багажнике был сродни сердцу-обличителю, захороненному под досками пола в рассказе Эдгара По, пульсирующему разоблачителю вины героя, и он спешил избавиться от него, как рассказчик у По спешил заглушить обвиняющий стук сердца его расчлененной жертвы.
У него осталось 330 тысяч долларов. Для некоторых ньюйоркцев Рождество наступало с опозданием в две с половиной недели.
Округ Элко, Невада
Позапрошлым летом Доминик останавливался в двадцатом номере. Он хорошо помнил: это был последний номер в левом крыле L-образного мотеля.
Любопытство Эрни Блока оказалось сильнее его никтофобии, поэтому он решил дойти до комнаты вместе с Фей и Домиником, которые держали его под руки. Во время короткой прогулки под навесом Доминик, ощущая леденящий ночной ветер, похвалил себя за то, что взял куртку на овчине. Эрни, которого больше беспокоила тьма, чем мороз, шел, крепко закрыв глаза.
Фей вошла первой, включила свет, задернула шторы. Доминик последовал за Эрни, который открыл глаза не раньше, чем Фей затворила дверь.
Как только Доминик вошел в комнату, его наполнили дурные предчувствия. Он подошел к двуспальной кровати, уставился на нее, попытался вспомнить, как лежал здесь, накачанный наркотиками и беспомощный.
— Покрывало, конечно, уже другое, — сказала Фей.
На фотографии был виден уголок покрывала с цветочным рисунком. Нынешнее было коричневым, с синими полосками.
— А кровать та же, как и вся мебель, — добавил Эрни.
Мягкое изголовье было обтянуто грубоватой коричневой тканью, чуть потертой и изношенной. В изголовье стояли незамысловатые ночные тумбочки с двумя ящиками, имевшие ламинированное покрытие под орех. Основания ламп напоминали большие фонари типа «летучая мышь» — из черного металла, с двумя матовыми стеклами янтарного цвета на каждой стороне. Матерчатые абажуры были янтарными, как и стекла в основании. В каждом из этих осветительных приборов устанавливалось две лампы: главная, под абажуром, давала основное освещение, вторая, в основании, имела форму свечного пламени и испускала слабое мерцающее сияние в подражание настоящему пламени — чисто декоративная деталь, увеличивавшая сходство с настоящим фонарем этого вида.
Стоя в номере, Доминик вспомнил все подробности, и ему показалось, что множество призраков, дразнясь, порхают по комнате, оставаясь на периферии его зрения. Призраки были дурными воспоминаниями, а не духами и явились не в комнату, а в темные уголки его разума.
— Вспоминаете что-нибудь? — спросил Эрни. — Оно возвращается?
— Я хочу заглянуть в ванную.
Ванная с плиточным полом в крапинку и столом с износостойкой пластиковой поверхностью, вообще-то, была душевой.
Доминика заинтересовала раковина: этот предмет часто встречался в его кошмарах. Заглянув в нее, он удивился при виде механической заглушки. А дренаж слива состоял из трех круглых отверстий — более современная конструкция, чем шесть наклонных ромбовидных дырок в раковине его сновидений.
— Это другая раковина, — сказал он. — Та была старой, с резиновой заглушкой на цепочке, которая висела на кране холодной воды.
— Мы постоянно что-нибудь обновляем, — сказал Эрни от двери.
— Мы заменили раковину восемь или девять месяцев назад, — объяснила Фей. — Тогда же заменили и пластик, хотя цвет оставили прежний.
Доминик почувствовал разочарование, потому что был убежден: по крайней мере часть воспоминаний о потерянных днях начнет возвращаться к нему, когда он прикоснется к раковине. Судя по абсолютному ужасу его кошмаров, что-то особенно страшное случилось с ним в этом самом месте. Поэтому он предполагал, что раковина может подействовать на него как выпускной клапан котла высокого давления. В темноте подсознания плавают воспоминания — если клапан сработает, они вырвутся на свободу. Доминик оперся руками на новую раковину, но не почувствовал ничего, кроме холода фарфора.
— Есть что-нибудь? — снова спросил Эрни.
— Нет, — ответил Доминик. — Никаких воспоминаний… правда, есть негативные вибрации. Если дать им время, эта комната, думаю, может разрушить барьеры. Я останусь здесь на ночь, пусть она поработает надо мной… Если вы не против.
— Да, конечно оставайтесь, — сказала Фей. — Номер ваш.
— У меня такое предчувствие, что в этом месте кошмар будет хуже всех прежних, — сказал Доминик.
Лагуна-Бич, Калифорния
Хотя Паркер Фейн был одним из самых уважаемых американских художников, хотя его полотна усердно скупались ведущими музеями, хотя он получал заказы от президента Соединенных Штатов и других знаменитостей, он был не слишком стар и определенно не страдал чрезмерным самомнением, чтобы испытывать трепет от интриги, в которую он ввязался по дружбе с Домиником Корвейсисом. Чтобы быть успешным художником, нужны зрелость, восприимчивость взрослого человека, его чуткость и преданность искусству, но еще нужно сохранять детское любопытство, способность удивляться, невинность и чувство юмора. В Паркере все это проявлялось сильнее, чем в большинстве художников, поэтому он играл свою роль в планах Доминика и настроился на приключения.
Каждый день, забирая почту Доминика, Паркер делал вид, что занимается своим делом и нисколько не подозревает, что за ним могут вести наблюдение, но при этом украдкой внимательно обшаривал взглядом пространство вокруг себя — не обнаружатся ли шпики-наблюдатели, копы или кто там еще. Он ни разу не видел, чтобы за ним наблюдали, ни разу не обнаружил хвоста.
И каждый вечер, выходя из дому, он отправлялся к новому таксофону, где ждал условленного звонка от Доминика. Он проезжал несколько миль в сторону, потом возвращался на нужный маршрут, делал резкие повороты, чтобы оторваться от хвоста, пока не убеждался, что его никто не преследует.
В субботу вечером, за несколько минут до девяти, Паркер обычным изворотливым способом добрался до телефонной будки рядом с заправкой Юнион-76. Шел сильный дождь, струи текли по плексигласовым стенкам, искажая мир и пряча Паркера от любопытных глаз.
На нем были спортивный плащ и водонепроницаемая шапка цвета хаки с отогнутыми вниз полями, чтобы вода стекала беспрепятственно. Он чувствовал себя героем какого-нибудь из романов Джона Ле Карре. Ему нравилось.
Ровно в девять телефон зазвонил.
— Все идет по плану, я в мотеле «Транквилити», — раздался голос Доминика. — То самое место, Паркер.
Доминику нужно было многое рассказать: тревожный опыт, пережитый им в гриль-кафе, никтофобия Эрни Блока… Он дал понять, не говоря об этом прямо, что Блоки тоже получили странные поляроидные фотографии.
Осторожность имела первостепенное значение: если мотель «Транквилити» и в самом деле был эпицентром забытых событий позапрошлого лета, то телефоны Блоков, вероятно, прослушивались. Если бы те, кто контролировал разговоры, услышали о фотографиях, то догадались бы о предателе в их рядах и наверняка нашли бы его. А это означало бы, что ни записок, ни фотографий больше не будет.
— У меня тоже есть новости, — сказал Паркер. — Вайкомб, твой редактор, наговорила сообщение тебе на автоответчик. «Сумерки в Вавилоне» допечатаны, сто тысяч экземпляров уже ушли в магазины.
— Господи боже, я совсем забыл о книге! После посещения дома Ломака четыре дня назад я не думал ни о чем, только об этом сумасшествии.
— У Вайкомб есть для тебя и другая хорошая новость. Позвони ей, как только будет возможность.
— Хорошо. А пока… видел ли ты какие-нибудь интересные картинки? — спросил Доминик, желая спросить, не появились ли новые поляроидные фотографии.
— Нет. И забавных писулек никаких. — Свет фар проезжавшей машины пронзил кабинку, тонкая пелена дождя на стенках вспыхнула яркой рябью и тут же погасла. — Но кое-что пришло-таки по почте, — сказал Паркер. — Приготовься, сейчас ты из штанов выпрыгнешь. Ты установил три имени на постерах Ломака. Хотел бы узнать, кому принадлежит четвертое?
— Джинджер? Я забыл тебе сказать. Ее имя есть в регистрационном журнале мотеля. Доктор Джинджер Вайс из Бостона. Я собираюсь позвонить ей завтра.
— Ты украл у меня лавры. Ты удивишься, но тебе пришло письмо от доктора Вайс. Она отправила его в «Рэндом-хаус» двадцать шестого декабря, но оно застряло в их бюрократических коридорах. В общем, она уже дошла до ручки, но тут прочла твою книгу и увидела твою фотографию. Ей кажется, что она где-то тебя видела и ты — часть того, что происходит с нею.
— Письмо у тебя с собой? — взволнованно спросил Доминик.
Паркер давно держал письмо в ожидании этого момента и теперь стал читать, время от времени поглядывая в темноту за будкой.
— Я должен немедленно ей позвонить, — сказал Доминик, когда Паркер кончил читать. — Не могу ждать до завтрашнего утра. Свяжусь с тобой завтра. В девять вечера.
— Если будешь звонить из мотеля, где телефоны все равно прослушиваются, я могу не бегать в будку.
— Хорошо. Позвоню на домашний. Будь, — сказал Доминик.
— И тебе того же.
Паркер со смешанным чувством повесил трубку, испытывая облегчение, оттого что неудобные вечерние поездки к таксофону закончились, и в то же время понимая, что ему будет не хватать интриги.
Он вышел под дождь и почти испытал разочарование оттого, что никто в него не выстрелил.
Бостон, Массачусетс
Пабло Джексона похоронили утром, но весь день и вечер он оставался с Джинджер Вайс. Память о нем преследовала ее: он был призраком, улыбчивым привидением в пространстве сознания.
Оставаясь одна в гостевой комнате «Бейвотча», она пыталась читать, но не могла сосредоточиться. Когда воспоминания о старом иллюзионисте не занимали ее целиком, ее поедало беспокойство, мысли о том, что будет с ней.
Она легла в постель после полуночи и уже потянулась к выключателю, чтобы погасить свет, когда пришла Рита Ханнаби и сказала, что звонит Доминик Корвейсис. Можно пройти в кабинет Джорджа рядом с хозяйской спальней и ответить. Возбужденная и встревоженная, Джинджер натянула халат на пижаму.
Дубовые панели кабинета способствовали созданию теплой и таинственной атмосферы. На полу лежал бежевый с зеленью китайский ковер, лампа с витражным стеклом была либо подлинником от Тиффани, либо превосходной копией.
По отекшим глазам Джорджа было ясно, что звонок разбудил его. Он по большей части начинал оперировать ранним утром, а спать ложился не позже половины десятого.
— Извините, — сказала Джинджер.
— Нет нужды извиняться, — ответил Джордж. — Мы на это надеялись.
— Может быть, — произнесла она, не желая пробуждать в себе напрасные надежды.
— Мы не будем вам мешать, — сказала Рита.
— Нет, — возразила Джинджер. — Пожалуйста, останьтесь. — Она подошла к столу, взяла трубку. — Алло? Мистер Корвейсис?
— Доктор Вайс? — у него был сильный, но мелодичный голос. — Написать мне письмо — лучшее, что вы могли сделать. Я не думаю, что вы сошли с ума. Потому что вы не одна, доктор. Есть еще несколько человек с такими же странными проблемами.
Джинджер попыталась ответить, но ее голос срывался. Она откашлялась.
— Я… я прошу прощения… я… я не… я обычно не плачу.
— Не пытайтесь говорить, пока не будете готовы, — сказал Корвейсис. — Я вам расскажу о своей проблеме, о сомнамбулизме. И о моих снах… про луну.
Она испытывала душевный трепет, ощущение, которое складывалось наполовину из ледяного страха, наполовину из восторга.
Удивленно оглядываясь, Джек медленно осознавал, что город претерпел метаморфозу не в последние несколько минут. Таким же он был и час назад, и вчера. Но Джек вернулся из Центральной Америки другим человеком, непохожим на того, что уезжал отсюда. По возвращении он не мог увидеть ничего хорошего ни в городе, ни в обществе, которое возненавидел. Безотрадность и упадок Большого Яблока[27] во многом были всего лишь отражением его собственного взорванного, выжженного, искореженного внутреннего ландшафта.
Джек вернулся в свой «камаро», поехал на запад до Шестой авеню, затем на север, до Центрального парка, повернул направо, потом еще раз направо на Пятую авеню, направляясь на юг, не зная, куда едет, пока не добрался до пресвитерианской церкви на Пятой авеню. Он опять припарковался в запрещенном месте, достал деньги из багажника и вошел в церковь. Кружек для пожертвований здесь, в отличие от собора, не было, но он нашел молодого священника, закрывавшего церковь на ночь. Из разных карманов Джек достал пачки двадцати- и десятидолларовых купюр и отдал их перепуганному клирику, сказав, что крупно выиграл в казино в Атлантик-Сити.
За две остановки он раздал тридцать тысяч. Но это не составляло даже одной десятой того, что он привез из Коннектикута, и эти пожертвования ничуть не умаляли его вины. Напротив, новообретенный стыд с каждой минутой становился все сильнее. Для Джека мешок с деньгами в багажнике был сродни сердцу-обличителю, захороненному под досками пола в рассказе Эдгара По, пульсирующему разоблачителю вины героя, и он спешил избавиться от него, как рассказчик у По спешил заглушить обвиняющий стук сердца его расчлененной жертвы.
У него осталось 330 тысяч долларов. Для некоторых ньюйоркцев Рождество наступало с опозданием в две с половиной недели.
Округ Элко, Невада
Позапрошлым летом Доминик останавливался в двадцатом номере. Он хорошо помнил: это был последний номер в левом крыле L-образного мотеля.
Любопытство Эрни Блока оказалось сильнее его никтофобии, поэтому он решил дойти до комнаты вместе с Фей и Домиником, которые держали его под руки. Во время короткой прогулки под навесом Доминик, ощущая леденящий ночной ветер, похвалил себя за то, что взял куртку на овчине. Эрни, которого больше беспокоила тьма, чем мороз, шел, крепко закрыв глаза.
Фей вошла первой, включила свет, задернула шторы. Доминик последовал за Эрни, который открыл глаза не раньше, чем Фей затворила дверь.
Как только Доминик вошел в комнату, его наполнили дурные предчувствия. Он подошел к двуспальной кровати, уставился на нее, попытался вспомнить, как лежал здесь, накачанный наркотиками и беспомощный.
— Покрывало, конечно, уже другое, — сказала Фей.
На фотографии был виден уголок покрывала с цветочным рисунком. Нынешнее было коричневым, с синими полосками.
— А кровать та же, как и вся мебель, — добавил Эрни.
Мягкое изголовье было обтянуто грубоватой коричневой тканью, чуть потертой и изношенной. В изголовье стояли незамысловатые ночные тумбочки с двумя ящиками, имевшие ламинированное покрытие под орех. Основания ламп напоминали большие фонари типа «летучая мышь» — из черного металла, с двумя матовыми стеклами янтарного цвета на каждой стороне. Матерчатые абажуры были янтарными, как и стекла в основании. В каждом из этих осветительных приборов устанавливалось две лампы: главная, под абажуром, давала основное освещение, вторая, в основании, имела форму свечного пламени и испускала слабое мерцающее сияние в подражание настоящему пламени — чисто декоративная деталь, увеличивавшая сходство с настоящим фонарем этого вида.
Стоя в номере, Доминик вспомнил все подробности, и ему показалось, что множество призраков, дразнясь, порхают по комнате, оставаясь на периферии его зрения. Призраки были дурными воспоминаниями, а не духами и явились не в комнату, а в темные уголки его разума.
— Вспоминаете что-нибудь? — спросил Эрни. — Оно возвращается?
— Я хочу заглянуть в ванную.
Ванная с плиточным полом в крапинку и столом с износостойкой пластиковой поверхностью, вообще-то, была душевой.
Доминика заинтересовала раковина: этот предмет часто встречался в его кошмарах. Заглянув в нее, он удивился при виде механической заглушки. А дренаж слива состоял из трех круглых отверстий — более современная конструкция, чем шесть наклонных ромбовидных дырок в раковине его сновидений.
— Это другая раковина, — сказал он. — Та была старой, с резиновой заглушкой на цепочке, которая висела на кране холодной воды.
— Мы постоянно что-нибудь обновляем, — сказал Эрни от двери.
— Мы заменили раковину восемь или девять месяцев назад, — объяснила Фей. — Тогда же заменили и пластик, хотя цвет оставили прежний.
Доминик почувствовал разочарование, потому что был убежден: по крайней мере часть воспоминаний о потерянных днях начнет возвращаться к нему, когда он прикоснется к раковине. Судя по абсолютному ужасу его кошмаров, что-то особенно страшное случилось с ним в этом самом месте. Поэтому он предполагал, что раковина может подействовать на него как выпускной клапан котла высокого давления. В темноте подсознания плавают воспоминания — если клапан сработает, они вырвутся на свободу. Доминик оперся руками на новую раковину, но не почувствовал ничего, кроме холода фарфора.
— Есть что-нибудь? — снова спросил Эрни.
— Нет, — ответил Доминик. — Никаких воспоминаний… правда, есть негативные вибрации. Если дать им время, эта комната, думаю, может разрушить барьеры. Я останусь здесь на ночь, пусть она поработает надо мной… Если вы не против.
— Да, конечно оставайтесь, — сказала Фей. — Номер ваш.
— У меня такое предчувствие, что в этом месте кошмар будет хуже всех прежних, — сказал Доминик.
Лагуна-Бич, Калифорния
Хотя Паркер Фейн был одним из самых уважаемых американских художников, хотя его полотна усердно скупались ведущими музеями, хотя он получал заказы от президента Соединенных Штатов и других знаменитостей, он был не слишком стар и определенно не страдал чрезмерным самомнением, чтобы испытывать трепет от интриги, в которую он ввязался по дружбе с Домиником Корвейсисом. Чтобы быть успешным художником, нужны зрелость, восприимчивость взрослого человека, его чуткость и преданность искусству, но еще нужно сохранять детское любопытство, способность удивляться, невинность и чувство юмора. В Паркере все это проявлялось сильнее, чем в большинстве художников, поэтому он играл свою роль в планах Доминика и настроился на приключения.
Каждый день, забирая почту Доминика, Паркер делал вид, что занимается своим делом и нисколько не подозревает, что за ним могут вести наблюдение, но при этом украдкой внимательно обшаривал взглядом пространство вокруг себя — не обнаружатся ли шпики-наблюдатели, копы или кто там еще. Он ни разу не видел, чтобы за ним наблюдали, ни разу не обнаружил хвоста.
И каждый вечер, выходя из дому, он отправлялся к новому таксофону, где ждал условленного звонка от Доминика. Он проезжал несколько миль в сторону, потом возвращался на нужный маршрут, делал резкие повороты, чтобы оторваться от хвоста, пока не убеждался, что его никто не преследует.
В субботу вечером, за несколько минут до девяти, Паркер обычным изворотливым способом добрался до телефонной будки рядом с заправкой Юнион-76. Шел сильный дождь, струи текли по плексигласовым стенкам, искажая мир и пряча Паркера от любопытных глаз.
На нем были спортивный плащ и водонепроницаемая шапка цвета хаки с отогнутыми вниз полями, чтобы вода стекала беспрепятственно. Он чувствовал себя героем какого-нибудь из романов Джона Ле Карре. Ему нравилось.
Ровно в девять телефон зазвонил.
— Все идет по плану, я в мотеле «Транквилити», — раздался голос Доминика. — То самое место, Паркер.
Доминику нужно было многое рассказать: тревожный опыт, пережитый им в гриль-кафе, никтофобия Эрни Блока… Он дал понять, не говоря об этом прямо, что Блоки тоже получили странные поляроидные фотографии.
Осторожность имела первостепенное значение: если мотель «Транквилити» и в самом деле был эпицентром забытых событий позапрошлого лета, то телефоны Блоков, вероятно, прослушивались. Если бы те, кто контролировал разговоры, услышали о фотографиях, то догадались бы о предателе в их рядах и наверняка нашли бы его. А это означало бы, что ни записок, ни фотографий больше не будет.
— У меня тоже есть новости, — сказал Паркер. — Вайкомб, твой редактор, наговорила сообщение тебе на автоответчик. «Сумерки в Вавилоне» допечатаны, сто тысяч экземпляров уже ушли в магазины.
— Господи боже, я совсем забыл о книге! После посещения дома Ломака четыре дня назад я не думал ни о чем, только об этом сумасшествии.
— У Вайкомб есть для тебя и другая хорошая новость. Позвони ей, как только будет возможность.
— Хорошо. А пока… видел ли ты какие-нибудь интересные картинки? — спросил Доминик, желая спросить, не появились ли новые поляроидные фотографии.
— Нет. И забавных писулек никаких. — Свет фар проезжавшей машины пронзил кабинку, тонкая пелена дождя на стенках вспыхнула яркой рябью и тут же погасла. — Но кое-что пришло-таки по почте, — сказал Паркер. — Приготовься, сейчас ты из штанов выпрыгнешь. Ты установил три имени на постерах Ломака. Хотел бы узнать, кому принадлежит четвертое?
— Джинджер? Я забыл тебе сказать. Ее имя есть в регистрационном журнале мотеля. Доктор Джинджер Вайс из Бостона. Я собираюсь позвонить ей завтра.
— Ты украл у меня лавры. Ты удивишься, но тебе пришло письмо от доктора Вайс. Она отправила его в «Рэндом-хаус» двадцать шестого декабря, но оно застряло в их бюрократических коридорах. В общем, она уже дошла до ручки, но тут прочла твою книгу и увидела твою фотографию. Ей кажется, что она где-то тебя видела и ты — часть того, что происходит с нею.
— Письмо у тебя с собой? — взволнованно спросил Доминик.
Паркер давно держал письмо в ожидании этого момента и теперь стал читать, время от времени поглядывая в темноту за будкой.
— Я должен немедленно ей позвонить, — сказал Доминик, когда Паркер кончил читать. — Не могу ждать до завтрашнего утра. Свяжусь с тобой завтра. В девять вечера.
— Если будешь звонить из мотеля, где телефоны все равно прослушиваются, я могу не бегать в будку.
— Хорошо. Позвоню на домашний. Будь, — сказал Доминик.
— И тебе того же.
Паркер со смешанным чувством повесил трубку, испытывая облегчение, оттого что неудобные вечерние поездки к таксофону закончились, и в то же время понимая, что ему будет не хватать интриги.
Он вышел под дождь и почти испытал разочарование оттого, что никто в него не выстрелил.
Бостон, Массачусетс
Пабло Джексона похоронили утром, но весь день и вечер он оставался с Джинджер Вайс. Память о нем преследовала ее: он был призраком, улыбчивым привидением в пространстве сознания.
Оставаясь одна в гостевой комнате «Бейвотча», она пыталась читать, но не могла сосредоточиться. Когда воспоминания о старом иллюзионисте не занимали ее целиком, ее поедало беспокойство, мысли о том, что будет с ней.
Она легла в постель после полуночи и уже потянулась к выключателю, чтобы погасить свет, когда пришла Рита Ханнаби и сказала, что звонит Доминик Корвейсис. Можно пройти в кабинет Джорджа рядом с хозяйской спальней и ответить. Возбужденная и встревоженная, Джинджер натянула халат на пижаму.
Дубовые панели кабинета способствовали созданию теплой и таинственной атмосферы. На полу лежал бежевый с зеленью китайский ковер, лампа с витражным стеклом была либо подлинником от Тиффани, либо превосходной копией.
По отекшим глазам Джорджа было ясно, что звонок разбудил его. Он по большей части начинал оперировать ранним утром, а спать ложился не позже половины десятого.
— Извините, — сказала Джинджер.
— Нет нужды извиняться, — ответил Джордж. — Мы на это надеялись.
— Может быть, — произнесла она, не желая пробуждать в себе напрасные надежды.
— Мы не будем вам мешать, — сказала Рита.
— Нет, — возразила Джинджер. — Пожалуйста, останьтесь. — Она подошла к столу, взяла трубку. — Алло? Мистер Корвейсис?
— Доктор Вайс? — у него был сильный, но мелодичный голос. — Написать мне письмо — лучшее, что вы могли сделать. Я не думаю, что вы сошли с ума. Потому что вы не одна, доктор. Есть еще несколько человек с такими же странными проблемами.
Джинджер попыталась ответить, но ее голос срывался. Она откашлялась.
— Я… я прошу прощения… я… я не… я обычно не плачу.
— Не пытайтесь говорить, пока не будете готовы, — сказал Корвейсис. — Я вам расскажу о своей проблеме, о сомнамбулизме. И о моих снах… про луну.
Она испытывала душевный трепет, ощущение, которое складывалось наполовину из ледяного страха, наполовину из восторга.