Чужая кожа

— Все равно это ничего не меняет. Все идет так, как оно есть.

— А Комаровский? — мой голос дрожал, — Почему ты убил Комаровского?

— Комаровский был совершенно другой историей. Он сам сделал свой выбор. Его мне не было жаль.

— Не жаль?

— Ты проницательна. Но все равно другого выбора у меня не было. Если ты хочешь услышать, я расскажу. Комар был моей семьей. Единственной семьей, которая была у меня долгие годы. Ты, наверное, не сможешь это понять.

— Я понимаю.

— Тем лучше. Он был моей единственной опорой. И всегда получал то, что хотел получить я. Так было все время до одного дня. Однажды он не получил то, что хотел, это и стало причиной его смерти. Именно Комар сделал меня богатым. Он вел меня за собой. Когда он был чем-то вроде заместителя начальника бригады (если перевести на приличный современный язык… Ты, конечно, поняла, что речь идет не о строительной бригаде), он поставил меня за собой так, чтобы я выдвинулся и стал делать то, что хотел. Видишь ли, никто не хотел быть палачом. А мне было легко. В мире криминала я хотел делать только это. Когда же я стал профессионалом, уже Комар прикрывал мой тыл, старался прикрыть меня сразу по всем направлениям. Ты не поверишь, но очень долго он пытался скрывать то, как именно я убивал. И самое интересное то, что ему действительно удавалось это сделать.

Комар помог мне стать очень богатым. На меня, детдомовского мальчишку, привыкшего к самой страшной нищете, вдруг обрушились колоссальные деньги. Деньги означали роскошную еду, удобное жилье, дорогую одежду, молодых, красивых и готовых на все женщин. Деньги обрушились на меня, как лавина снега, и погребли под собой так, что я уже не мог высунуть голову. Деньги стали причиной того, что я пустился во все тяжкие. И я не спился, не стал наркоманом только благодаря тому, что у меня было творчество. Я продолжал снимать, я все время продолжал снимать. Я как одержимый с головой погружался в работу. Именно это меня и спасло. У Комара же не было такого стержня, и деньги его испортили. Постепенно он стал достаточном мерзким типом.

Он погрузился в скотство, скатываясь все ниже. Я заметил это, когда мы достаточно долго путешествовали по всему миру. В Париже я обошел все музеи, не вылезал из Лувра, из Версаля. Его же интересовали только наркотики, пьянство и извращенный разврат.

Во Флоренции я погружался в чарующую атмосферу старинного города и великих произведений искусства. В Шотландии бродил по мистическим развалинам замков. В Стамбуле сутками пропадал в Топ-Капы, знаменитых храмах, мечетях. В Венеции наслаждался романтической красотой кружевных дворцов над зеленоватой стоячей водой. Я словно вдыхал открывшийся передо мною мир вбирая в себя все самое прекрасное. Так проводил свое свободное время я. Комара же сопровождали наркотики, времяпрепровождение в барах с крепким алкоголем и самые отвратительные оргии, настолько мерзкие, что даже меня, привыкшего ко всему, начинало тошнить. Чтобы тебе было понятней, скажу, что однажды я вытаскивал его из оргии в гнусном борделе, где он сношался с овчаркой. Это был какой-то кошмар.

Именно тогда я понял, что хочу прекратить эту жизнь и заниматься только своим искусством, фотографиями. Когда мы вернулись в Киев, мне повезло. Авторитет, под крышей которого мы работали, был до смерти напуган моими методами работы. Он был готов на все, чтобы я ушел, и одновременно не хотел меня убивать. Он раздумал меня убить, когда я сделал его фотопортрет. На этом мистическом портрете он был прекрасным и солидным, как греческий бог, и после этого он сам решил покончить с криминалом, легализовать часть бизнеса и перевести его за границу.

Он согласился спонсировать начало моей карьеры. Был твердо уверен в том, что очень скоро я начну зарабатывать большие деньги. Так и произошло. Мои же личные деньги, заработанные криминалом, я довольно удачно вложил в ресторанный бизнес. У меня не было специального образования, но мне повезло. Бизнес стал процветать, у меня появилась сеть ресторанов. Бизнес стал приносить хороший доход.

Что же Комар? Последовав примеру авторитета, он легализовал часть бизнеса и уехал за границу. Потом продолжил развивать криминальные связи за рубежом и достаточно хорошо на этом заработал. Вернулся сюда, снова уехал, и стал жить между нескольких стран. Но, погрязнув в низменных развлечениях, он не мыслил уже своей жизни без всех этих оргий.

Он предложил мне организовать тайное общество с довольно-таки кровавым уставом. Я согласился, и устав придумал сам. Мы стали развлекаться различными оргиями, кровавыми ритуалами. Я мог даже продавать часть той кожи, которая оставалась после моей работы, и мне уже не подходила.

Идея выглядела для меня привлекательно, и я согласился на предложение Комара, потому что смертельно скучал. Мне все приелось, в моей жизни не было ничего нового, а тут я мог развлекаться на полную катушку.

Когда Комар женился на Мальвине (конечно, звали ее совершенно иначе, но Комар называл ее только так, да и в моей памяти она осталась как кукольный образ, девочка с голубыми волосами), я сначала обрадовался. Думал, Комар образумится. Но все вышло еще хуже.

Отвратительный характер Мальвины сделал его еще худшим. Хотя до того момента я думал, что хуже просто не может быть. С ним становилось тяжело. Комар под наркотиками делал ошибку за ошибкой, и нам на хвост села полиция. Про наше тайное общество стали болтать. Я страстно мечтал избавиться от Мальвины, но не мог сделать это из-за Комара. Он безумно ее любил.

А потом узнал, что Мальвина спит с его деловым партнером уже достаточно долго, и вместе с ним ворует его, Комара, деньги. Тогда он принял решение избавиться от нее таким жутким способом, что у меня до сих пор мурашки по коже.

Он подбросил Мальвине наркотики и отправил ее в Таиланд. Там ее арестовали, приговорили к смертной казни и расстреляли с помощью расстрельной машины. Сплошной фильм «Бангкок — Хилтон», не иначе. Комар сделал все так, чтобы никто не помочь Мальвине. И она умерла жуткой смертью.

Второй женой Комара стала милая, интеллигентная, но абсолютно никчемная девочка-модель по имени Илона. Она абсолютно ничего из себя не представляла — этакая ходячая фарфоровая кукла, пустое место. Никто не понимал, почему Комар женился на Илоне, и в первую очередь не понимал он сам.

Он хотел забыть Мальвину, но очень скоро понял, что с такой, как эта Илона, ничего не сможет. Разочаровался он в девочке почти сразу. Кроме того, наивную девочку привели в жуткий ужас дикие оргии и странные развлечения ее муженька, она никак не могла их переносить. Поэтому Комар решил избавиться от Илоны.

Но вместо того, чтобы дать ей развод и отправить к родителям, как поступают все нормальные люди, он превратил ее в инвалида, в умственно отсталое существо, дав ей жуткий химикат производства спецслужб пирил, который почти полностью выжег ей мозги.

После этого в жизни Комара были разные женщины, но ни одну из них он не бросал нормально. Они либо превращались в инвалидов, либо с ними происходили страшные несчастные случаи. Он словно развлекался таким жутким образом, уничтожая очередную женскую жизнь. Он мстил тем женщинам, которых привлекали его деньги.

А потом Комар заинтересовался женщиной. Он встретил ее на моей выставке. Беда была в том, что внешне эта женщина очень сильно походила на Мальвину. Хотя, честно говоря, сам я поначалу это как-то не заметил, может, потому, что образ Мальвины выветрился из моей памяти, стерся в ней. Комар же буквально потерял голову. Он поверил, что это вторая Мальвина, которую прислали ему с того света. И буквально с ножом к горлу подступил ко мне, чтобы я отдал эту женщину ему. Отдал в буквальном смысле слова. Просто взял и насильно привез в его дом (кстати, мой дом, в котором жил Комар, что еще больше подчеркивало нанесенное мне оскорбление). Комар дошел до такой подлости, что стал шантажировать меня, угрожая, что сольет некую тайную информацию про меня спецслужбам, и они наконец-то смогут меня арестовать.

Комар не блефовал — он действительно владел фактами, благодаря которым мне могли бы выдвинуть очень серьезное обвинение, может, даже посадить пожизненно.

Что касается этой женщины, то можно было не сомневаться в том, какая судьба ее ждет. Комар поигрался бы с ней некоторое время, а потом уничтожил бы так, как уничтожил уже многих. Такая была у него натура. Поступить иначе я не мог. Что касается этой женщины, то я испытывал за нее некую ответственность. Ты уже поняла, кто эта женщина?

— Возможно.

— Эта женщина — ты.

Мне вдруг показалось, что на моих губах заледенели кончики моих же собственных слов. Хотя это не было для меня неожиданностью. Ведь я уже знала, что похожа на Мальвину. О том же, что я знаю про Мальвину и видела ее фотографию, Вирг Сафин ничего не знал.

— Мне пришлось убить Комаровского, иначе он выдал бы меня спецслужбам. И я не мог отдать ему тебя. Ни в коем случае не мог. Мне пришлось от него избавиться, хотя это было достаточно больно. Он уже не был моей семьей.





Глава 22




Было слышно, как сквозняк перебирает шелковым порогом. В огромном пространстве этого зала под сводчатым потолком гулял ветер. Молчание, наступившее следом за словами Вирга Сафина, поразило нас обоих. Мы вдруг замолчали оба, словно прислушиваясь к чему-то, разлитому в холодном воздухе, касающемуся исключительно нас двоих.

Его признание адским пламенем жгло мою душу. Он убил Комаровского ради меня. Он убил, чтобы спасти меня. Так, наверное, решали свои проблемы первобытные люди. Почему, ну почему абсолютно ничего не изменилось на протяжении всех этих веков?

Я не знала, что делать. Мне хотелось плакать. Я так страдала, что толком не могла говорить.


— Я не хотел убивать Комаровского, — его голос звучал так, как звучал всегда — равнодушно, спокойно, словно он пересказывал мне прогноз погоды, — но мне пришлось это сделать, иначе его распущенность убила бы меня.

Распущенность! Меня буквально убило это слово! И это говорил человек, который делал шокирующие фотографии с помощью кожи, снятой со своих жертв.

— Ты слышала, что одну из своих фотографий я продал в Америке за 1,5 миллиона долларов? Так вот: пленкой на этой фотографии была кожа Витольда Комаровского, человеческая кожа. Но никто не разгадал этот секрет потому, что мысль о коже просто никому не пришла в голову. Никто не мог до этого додуматься. И ты бы никогда в жизни не додумалась, если бы ничего об этом не знала. А фотография была великой. Старуха, которая прядет нить — нить пряжи жизни. Старая богиня судьбы, парка, в лице которой предстала сама судьба. Это фотография так очаровала одного частного коллекционера, что он буквально сразу выложил за нее 1, 5 миллиона долларов. Какие же еще доказательства нужны в том, что я всегда поступал правильно? С помощью такой грязной личности, как Комар, я сотворил великое искусство. Разве может существовать лучший памятник человеческой жизни? Жизнь исчезает. Она короткая, как рыдание. В том же, что делаю я, эта жизнь будет существовать. Вечно.

Я не знала, по каким критериям его оценивать. Он был сумасшедшим, маньяком, давно потерявшим человеческое достоинство. Но одновременно с этим он был великим художником. Может быть, величайшим из всех, кто когда-либо жил на земле. И я преклоняла колени и разум перед этим величайшим трагическим даром, бывшим одновременно и вселенским величием, и неземной высотой, и величайшей трагедией из всех, которые только могут существовать.

Я смотрела на капли пота на его обнаженной коже. На жесткие завитки черных, как смоль, вьющихся у висков волос. И в моей душе в тот самый миг начиналось мучительное перерождение. В моей душе происходили такие серьезные процессы, в результате которых откровением на свет божий появлялся настоящий смысл. Умирая в мучительных судорогах, моя душа как бы возрождалась к жизни, перерождалась в совершенно новом качестве. Откровением, которое я уже не могла побороть.

Это откровение было простое, как жизнь. Жизнь, которая, по словам Вирга Сафина, коротка, как рыдание. И так же проста во всей своей жестокости и красоте.

Я не смогу жить без этого человека. Я никогда не смогу спать с кем-то другим. До конца моих дней он останется для меня единственным мужчиной на этой планете. Все другие автоматически просто прекратили свое существование, вымерли как динозавры, как мамонты, с тем, чтобы глаза мои не видели их никогда.

Я не смогу жить без этого человека. Я не смогу жить с этим человеком. Я умру без него. Я умру с ним. Я перестану дышать, глаза мои перестанут смотреть на солнце, если он уйдет из моей жизни. Я перестану дышать, глаза мои перестанут смотреть на солнце, если он останется в моей жизни. И все, что осталось для меня отныне и навсегда — этот мучительный разброд, раздирающий меня на куски. Я никогда не смогу его предать. Я буду вынуждена предать его, чтобы остановить его преступления. Он убийца, маньяк, но только с ним я познала высшую степень, самое глубинное таинство настоящей любви. Сафин улыбался.

— Посмотри, — в руке его был маленький, почти невесомый предмет, — посмотри, как играют лучи света! Они с нами играют. Возьми. Это тебе.

Он разжал ладонь. В его руке лежал маленький объектив от фотокамеры, покрытый желтоватой пленкой. Я задрожала так, словно меня истязал приступ жестокой тропической малярии. Но Сафин словно не видел моих страданий. Улыбаясь широко, как-то по-детски, он властным жестом взял мою руку, вложил страшный предмет.

Я машинально поднесла к глазам. Миллионы, миллиарды ярчайших лучей, тропическое сияние, брызнувшее из глубин тощего электрического света. Сама жизнь искрилась самой ярчайшей радугой, словно растекаясь по трещинкам — крошечным рекам, прорезающим объектив. Никогда за всю жизнь мне не приходилось видеть ничего подобного. У меня не было слов, чтобы это описать. Новая жизнь другого мира сверкала в уникальном открытии этого страшного зрелища. И если отбросить все предрассудки и броню общепринятых взглядов, сковавших мою душу агонией страха, я понимала, что это искривление светящихся лучей на самом деле — грандиозное открытие. Грандиозное открытие, то есть катастрофа. Мне стало так страшно, что как можно скорее я поспешила убрать жуткий предмет от своих глаз.

— Такой объектив фотокамеры — это моя жизнь, — тихо сказал Вирг Сафин, и я прекрасно поняла то, что он хотел сказать.

— Мне можно оставить… это? — я уже не хотела избавляться от этого страшного пророчества, которое легло и на мою ладонь, и на мою жизнь невыносимым грузом.

— Конечно, оставь его себе. Я рад. Я и сам хотел тебе его подарить в знак тайны, которая теперь навсегда связала наши жизни. Пусть это будет мое обручальное кольцо.

Встретив мой осмысленный взгляд, Сафин вздохнул с облегчением.

— Принести тебе воды?

— Да, принеси.

— Я мигом, — с резвостью, не свойственной ему, Сафин вскочил с кровати, — я сейчас принесу. Ты полежи так спокойно. Только никуда не уходи.

Он не закрыл за собой дверь. Когда его шаги исчезли в глубине коридора, я поднялась с кровати и достала из тумбочки маленький серебряный нож. Затем, крепко сжав нож в руке, пошла к своей комнате.

Я шла по коридору, распятая в своей собственной нирване. До крови растворенная в ней. Коридор был полон призраков, порожденных моим собственным разумом. Я шла в другой жизни, посреди собственного позора, и бесцветные глаза окружавших меня призраков наблюдали за мной.

Я видела глаза сына. Я видела глаза мамы. Глаза моего бывшего мужа и той девки, к которой он от меня ушел. Глаза Виталия Кораблева. Глаза его спутницы, которую видела только на фотографиях. Глаза Беликовой. Глаза Комаровского. Глаза всех жертв Вирга Сафина. Они стояли, держа в вытянутых руках свою кожу. И эти шелковые знамена смерти развевались за мной.

Они пытались говорить со мной. Они что-то кричали, но я больше не разбирала слов. Я забыла язык земли. Все мои счеты с землей были закончены. И теперь мне предстояло оплатить мой самый последний счет.

Я просила у них прощения. Я не могла плакать. С земным миром для меня было покончено.

Зашла в свою комнату и заперла за собой дверь. Распахнула дверь ванной и включила горячую воду, наполняя ванну. Я не зажигала свет. Все, что мне было нужно, — только темнота, исключительно темнота.

Ванна была моим спасением. Ванна была моим ласковым морем. Когда я погрузилась в теплую воду, по всему моему телу прошла мягкая, приятная дрожь. Мои губы что-то шептали. Очень скоро я разобрала собственные слова.

— Виргин… Меня зовут Виргин… Вирджиния… Мое новое имя… Новое после всего, через что я прошла.

Подняв нож, я полоснула себя по руке, по запястью одной руки, по второй, думая, как в темной воде расплываются невидимые мне темные змеи, почти не испытывая боль. Я зажмурилась и откинулась головой на жесткий фаянс ванны. В быстро наступающей темноте мне все чудилось, что за мной пристально наблюдают глаза Вирга Сафина. Они были единственным, что я забирала с собой.

Двое суток я провела в реанимации в состоянии искусственного сна. Сон специально поддерживали самые современные препараты. Это было ноу-хау той больницы, в которую я попала. Наверное, в чем-то они были правы.

Позже я узнала, что мое состояние было очень тяжелым. Из пяти литров крови, существующей в человеческом теле, я потеряла почти четыре. А смертельной считается потеря трех. Никто из врачей так и не понял, как я выжила. Про себя они назвали это каким-то чудом. Поначалу все было очень плохо, и врачи практически отчаялись меня вытащить. Мне сделали два срочных переливания крови и погрузили в состояние искусственного сна. Медленно и неуклонно я погружалась в темный коридор времени, в конце которого меня ждала смерть. Я мало что запомнила из этих двух суток. Почти ничего.

К концу вторых суток, открыв глаза, я разглядела белый потолок больничной палаты и какие-то тонкие провода, тянущиеся к моей руке — провода капельницы. Разглядела массивную бутылку, из которой в руку мою капала темная жидкость. Слегка пошевелив рукой, почувствовала сильную боль, а, опустив глаза, увидела, что запястья мои туго перебинтованы.

Потом я увидела лицо женщины. Оно возникло сразу, как только я впервые испытала физическую боль и поняла, что жива. Лицо было белое, массивное, оно возникло передо мной из ниоткуда заполонило разом всю комнату и показалось мне невероятно объемным.

Женщина наклонилась ко мне, и я утонула в темном море огромных, очень знакомых мне сверкающих глаз — глаз, страшно напоминающих глаза одного человека. И, как у него, для меня были очень важны и значительны последствия этого темного взгляда. Сверкающие алмазы темной воды врывались в мою судьбу второй раз. Женщина наклонилась ко мне так низко, что я уловила терпкий, едва уловимый аромат ее духов.

— Все будет хорошо, милая девочка. Я здесь для того, чтобы тебя спасти.

Ее неожиданные слова, вполне ясно донесшиеся до меня сквозь вернувшееся сознание, вызвали у меня какой-то протест, и я попыталась пошевелиться. В тот же самый момент руки мои обожгла острая боль, тут же пригвоздившая к земле, и вместо слов из меня вырвался тихий, но мучительный стон.

— Лежи спокойно. Ты должна вести себя тихо. Я здесь, чтобы тебя спасти. Но никто не должен знать, что я здесь. У нас очень мало времени. Поэтому лежи тихо. И помни: я единственный человек, который может тебя спасти.

В этот момент послышались шаги в коридоре. Женщина приложила палец у губам. Собственно, я и не собиралась ничего говорить. Я рассматривала ее очень внимательно. Лицо ее, в котором я пыталась разглядеть каждую черту, играло со мной странные шутки. Иногда мне казалось, что я знаю ее, что я не раз уже ее видела. А в другой — что нет, что передо мной находится совершенно незнакомый человек. Но один только взгляд, один поворот головы, наклон лица в сторону, и передо мной вновь играли знакомые, привычные черты, пока я не начинала думать о том, что все происходящее со мной — совсем не игра ее лица, а последствия снотворного, которым меня накачивали.

Она совсем не была молодой, да и не пыталась молодиться. У нее были седые, совсем белые волосы, красиво уложенные в элегантную короткую стрижку. Ясные черные глаза, умело наложенный макияж в пастельных тонах. В изящных ушах сверкали камушки — я определила небольшие бриллианты. Ее изящную, совсем тонкую фигуру облекал черный брючный костюм. Белая блузка красиво подчеркивала ее белые волосы. Одета она была невероятно элегантно и совсем не дешево, что быстро определил мой наметанный на тусовках с Сафиным глаз. Ей было приблизительно 60 лет. Но даже в своем возрасте эта женщина казалась очень красивой. Должно быть, в молодости она просто сводила с ума.

Шаги приближались. Еще раз приложив палец к губам, женщина с молниеносной скоростью вскочили с моей кровати и скрылась за какой-то боковой дверью справа, за которой я угадала ванную. Дверь палаты открылась, и на пороге появился врач.