Чужая кожа

Почувствовав мой взгляд, он оторвал лицо от склоненных рук.

— Я люблю тебя, Мара-призрак, — сказал Вирг Сафин, — я очень сильно тебя люблю.

Я пошевелилась, пытаясь встать. Чтобы остановить меня, он положил на мое плечо свою руку. Она была тяжелой, как бетон, и холодной, как лед. Прикосновение его руки вызвало мучительную дрожь во всем теле. Меня лихорадило так, словно мучительный приступ тропической лихорадки. Я чувствовала себя больной.

— Тебе не нужно меня бояться, — голос Вирга Сафина зазвучал отстраненно — так, словно он говорил со стеной, — я никогда не причиню тебе зла. Хотел причинить, это правда. Но не смог. Ты ведь и сама это знаешь. Не смог.

Этот голос словно отрезвил меня и вернул к жизни. Я перестала дрожать. Он до сих пор имел надо мной чудовищную мистическую власть — этот голос. На самом деле для меня он был важнее всего.

— Я не знаю, как и что ты сделала, и как это получилось, — продолжал Вирг Сафин, — когда ты только приехала ко мне, ты мне даже не нравилась внешне. Мне казалось, что в тебе нет ничего особенного, ничего привлекательного. Да и по уму ты казалась настоящей дурочкой — вот так запросто взять и приехать ко мне, не зная, к кому, не зная, куда. Но потом что-то произошло. Что-то пошло не так. И когда все это пошло не так, я вдруг понял, что ты стала моим миром. Для меня, для человека, который никогда не влюблялся в женщину, ты взяла и заменила целый мир. И тогда я понял, что мы с тобой всегда будем одним целым. Я никогда не смогу причинить тебе вред. Я люблю тебя, Мара. Помни об этом. Что бы ни произошло, помни, что я тебя люблю.

— Я хочу уйти в свою комнату… Пожалуйста… — это было единственным, что мне удалось сказать.

— Нет, Мара. Ты пойдешь в свою комнату, но только позже. Сейчас мы с тобою должны поговорить.

— Потом… Пожалуйста… Мне плохо…

— Нет, Мара. Потом будет слишком поздно. Мы должны поговорить сейчас. Я должен убедиться в том, что ты не причинишь мне никакого вреда. Я хочу убедиться в том, что ты не доставишь мне неприятностей. Поэтому мы поговорим сейчас. Нам есть о чем поговорить.

— Тебе? Неприятности?

— Я хочу, чтобы ты осталась со мной. Чтобы ты была моей. Навсегда.

— Это как?

— Я уже объяснил. Я слишком много сил положил на то, чтобы сохранить свою тайну. И я хочу убедиться в том, что и ты будешь ее хранить. Что ты не убьешь меня, не выдашь, не причинишь мне вреда. Что ты не уйдешь из этого дома, не вздумаешь меня оставить. Я хочу, чтобы все осталось, как прежде. Так, как было всегда.

— Ты убиваешь людей. Ты убил людей…

— Нет, Мара. Я дарил этим людям бессмертие. Их жизнь не прошла напрасно. Я подарил им вечность.

Я во все глаза смотрела на Вирга Сафина. Чудовищный оскал жуткой моей любви и божественное красивое лицо убийцы отныне и навсегда слились для меня в целое. Я хотела понять, что он видит, понимает, чувствует. И прекрасно осознавала, что не пойму это никогда.

Он убивал людей и делал прекрасно чудовищные фотографии из их кожи. Гений он или монстр? Гений, рождаемый однажды в столетие, или чудовищное проявление адской бездны? В принципе, это было одно и то же. Слившись воедино, два лица этого человека превратились для меня в маску божественного чудовища, связанную навсегда с утлой лодкой моей простой и бесплодной жизни. Я готова была отдать всю свою кровь, по капле выдавливая из своего тела, только за то, чтобы каждый день смотреть в эти глаза, уставившиеся на меня непроницаемой броней, черной тенью, выражение которых я не могла ни разгадать, ни понять.

Я лежала, почти не дыша, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть эту иллюзию откровения — откровения, обрушившегося страшной правдой на мои плечи, и навсегда пригвоздившего меня к земле. Я так сильно боялась нарушить атмосферу этих минут, что внезапно, неожиданно поняла главную истину: он хочет говорить со мной, выговориться так сильно, как я понять.

Он пошевелился, резкая дрожь мгновенно прошла по моему телу. Откровением, яркой вспышкой сознания передо мной встало ужасающее откровение, пережитое в глухой сибирской деревушке, в тайге. Только теперь я поняла это откровение от точки до точки. Бледное, холодное, полное лицо женщины из потустороннего мира. Моя собственная судьба, отраженная в морозном стекле.

Что сказала мне та женщина, жуткая убийца, явившаяся из ада? В тот самый момент, когда я еще не знала, даже не догадывалась о том, что любой ад померкнет по сравнению с тем, во что превратилась моя жизнь?

Все было просто. Не ткань. Разумеется, не ткань. Человеческая кожа. Нож — следует положить конец этим убийствам. Я должна убить Вирга Сафина. Нож выпал из моей руки. Не смогу убить. Я никогда не причиню ему вреда.

Ему — нет. А себе? Разве для меня эта тайна не является вредом? Разве, сохраняя ее, я не причиняю вред себе? По лицу Вирга Сафина прошла мимолетная тень. Он снова пошевельнулся, вздрогнул всем телом — он явно не мог ждать так долго. Было понятно, что он хочет услышать от меня свой приговор.

— Мара, не молчи, — Сафин передернул плечом, — я больше не могу переносить это молчание. Я же прекрасно понимаю, что ты хочешь знать, хочешь говорить. Спрашивай. Говори, что угодно, только не лежи вот так, молча. Я не привык видеть тебя такой.

Но я молчала. Я не могла заставить себя произнести хоть слово. По сравнению с тем, что я открыла, что узнала, меркли все земные слова. Я не понимала, как он оказался там, в студии, ведь я вколола ему снотворное. Как он мог идти за мной по пятам?

Словно читая мои мысли, Сафин сказал:

— Я знал, что ты нашла потайную дверь в мою студию, когда оставалась здесь сама. После того, как ты ушла, я тщательно все обыскал и нашел шприц. Я понял, что ты собираешься уколоть меня снотворным и тайком пробраться в башню, в студию. Поэтому заменил снотворное в шприце на обыкновенную воду и притворился спящим. А до этого намеренно открыл тебе дверь. Я сам хотел, чтобы ты туда вошла и узнала правду. Поэтому я с такой легкостью и застукал тебя на горячем. А когда ты потеряла сознание от ужаса, перенес сюда.

Он выглядел как человек, не совершающий ничего страшного и не понимающий, как можно потерять сознание от ужаса, увидев простые фотографии на стенах. Как если бы все это было действительно так…

Тогда я решилась.

— Почему Вирг? Почему ты Вирг Сафин?

— Сафин — красивая восточная фамилия, подходящий псевдоним для творческого человека. Звучит и мужественно, и интригующе. А Вирг… Вирг — почти Вирджин. Virgin. Английское слово «девственница». Все это относится ко мне. Я не изученная, девственная часть старого мира. Я создаю новый мир, который не будет изучен никогда. И я создаю это со святостью, потому что в любой девственности есть святость. Я строю свой, особенный, девственный мир. Он идет рядом с этим, привычным и старым миром. Но входить в него не будет никто. Я прикасаюсь к святыне и создаю что-то новое. Я дарю человеку иллюзию свободы. И я единственный в мире, кто может это. Вирг — от Virgin. Потому и Вирг Сафин.

— Иллюзия свободы? Святыня? — его слова так сильно поразили меня, что я даже чуть-чуть приподнялась на локтях, — о какой святости и свободе ты говоришь? Ты?

— Я скажу тебе одну вещь. Кожа — единственное, что по-настоящему принадлежит человеку, и единственное, что остается с ним после смерти. Кожа — это то, что делает человека привязанным к человеческому виду, к человечеству. Освобождая его от этого тягостного покрова, от его единственного имущества, я делаю его абсолютно свободным. Бессмертным и бесплотным. Как Ангел.

— Ангел? Тот самый ангел, что висит у тебя на стене?

— Именно. Это был горький Ангел моего откровения. Я был в бездне отчаяния. Я пал духом. И тогда Ангел сказал: то, что ввергло тебя в отчаяние, сделает тебя бессмертным. Отнимая кожу твоего единственного любимого человека, я дарю ее тебе, и тогда ты станешь причиной человеческого бессмертия, а человек, благодаря тебе, станет абсолютно свободным. Разве то, что я делал, не заслуживает бессмертия?

— Нет. То, что ты делаешь, — смерть.

— А что такое смерть, как не переход из одного мира в другой? Даже самые маленькие несмышленые дети понимают, что глупо бояться смерти. Смерть — это свобода, переход ступеньки, граница нового мира. Я совершенно не боялся смерти, когда был ребенком.

— Ты не был ребенком. Оттуда вся твоя боль.


— Ты сама не понимаешь, что говоришь.

— Понимаю. Поэтому мне так больно.

— Тебе больно совсем не поэтому. Тебе больно потому, что грани твоего примитивного мышления расширяются, пытаясь открыть для тебя новые истины, а ты изо всех сил сопротивляешься и искусственно пытаешься их сузить. Это и причиняет тебе физическую боль. Я же перестал сопротивляться, как только горький Ангел познания постучал в мои двери. Я разрешил изменить мое мышление и с тех пор прекратил испытывать боль.

— А если я все-таки не буду так думать, что ты сделаешь? Убьешь меня?

— Я никогда не убью тебя, Мара. Я просто постараюсь сделать все для того, чтобы ты думала, как я.

— Я не смогу. Ты другой. Ты… из другого мира.

— Вот это ты правильно сказала. Я из другого мира. Но знаешь, я даже не подозревал, сколько всего обрушится на меня в мире этом, когда я попытаюсь применить к нему мой. Эти фотографии принесли мне деньги и славу. Я сам был потрясен. Значит, этот мир способен воспринимать то, что я делаю.

— Просто в нем никто не знает правду. Если бы кто-то ее узнал, от тебя отвернулись бы с ужасом и содроганием.

— Разве от того, что фотографии мои сделаны из человеческой кожи и с помощью человеческой кожи, они становятся менее прекрасными?

Я задохнулась от ужаса. Вирг Сафин насмешливо улыбнулся:

— Кстати, хочу тебе сказать, что я не убийца. Когда был в криминале — да, убивал. Сейчас же, когда стал знаменитым Виргом Сафиным, мировой звездой фотографии и современного искусства, я прекратил убивать.

— Что? — глаза мои полезли на лоб, — что ты сказал?

— Я убил только пытавшегося обмануть меня поддонка Кораблева, его дешевую девицу Марию и Комаровского, своего бывшего друга. Поверь, для них у меня была серьезная причина. Все они заслуживали такой казни. Кораблев пытался меня ограбить. Его девица смеялась надо мной. Мария предала меня, изменяя мне с моим же наемным работником. А Комаровский… Он тоже пытался меня предать. То же, что ты видела развешанным в студии на крюках… Эту кожу я купил в морге. Я стараюсь покупать кожу в морге. В подпольном, разумеется. Есть такой морг.

— Ты хочешь сказать, что убил не всех?

— Нет. Но я не невинный ягненочек. Кстати, если тебя интересует, убил ли я Алису Голубеву (я уверен, что ты про нее знаешь), то нет. Алиса убила себя сама. Она покончила с собой, так как была больна раком. Она завещала мне свою кожу. И еще — сделать так, чтобы никто даже не догадался о ее самоубийстве. Я так и сделал. Я забрал ее кожу, а потом расчленил части тела и разбросал их в разных местах чтобы, когда их найдут, никто и не стал бы допытываться об истинной причине ее смерти. Так, собственно, и произошло.

— Ты лжешь. Это не правда, да?

— Кое-что, конечно, не правда, ты угадала. Но во всех этих словах есть самая настоящая правда: Алису я действительно не убивал.

— Но ведь тебе пришло в голову снять с нее кожу…

— Это был Ангел. Виноват во всем был исключительно Ангел. Он заставил меня это сделать. Это было послание.

— Я не хочу тебя слушать!

— Все равно, тебе придется. Другого выбора у тебя нет. Если в современном искусстве в инсталляции можно использовать все, то почему нельзя делать фотографии из фотоаппарата, который покрыт частями человеческого тела? Почему тело человека нельзя использовать для того, чтобы снимать людей? Почему нельзя использовать то, что сделает эти фотографии самым прекрасным на свете?

— Прекрасным? Прекрасным потому, что ты использовал кожу тех, кого любил?

— Вроде того, — Сафин окинул меня тяжелым взглядом, — ты как-то странно выразилась. Но вроде того.

— Ты любил эту девочку, Марию Беликову?

— Женщины!.. Какая разница — любил, не любил? В самом начале — возможно. Потом — нет. По своему она была привлекательна. И в ней было то, чего нет в тебе. Какое-то особое сексуальное очарование невинности, что ли. Но, поверь, это быстро приедается. Поэтому все так и произошло. А вообще я не способен к любви. Я не предназначен любить.

— Тогда почему ты ее убил?

— Я ее не убивал. Это была случайность. Мария Беликова покончила с собой.

— Лжешь! Ты все лжешь! Это неправда!

— Может быть, и лгу. Тебе-то что?

— Если ты начал этот разговор, я хочу услышать правду.

— Ты хочешь знать правду? Хорошо. Ты ее услышишь, черт с тобой, даже если тебе не понравится. А правда заключается в том, что Марию Беликову я убил вместо тебя. Ты ведь нашла медальон, правда? Это была именно ты! Я хотел тебя убить, для этого и вызвал в Москву. Ты должна была умереть вместо Беликовой. Я тебя к тому и готовил. Помнишь, как в самом начале я не хотел с тобой спать? Я не должен был заниматься с тобой сексом. Мой интерес к тебе был чисто декорацией. Ты была предназначена на роль подручного материала. Но потом что-то пошло не так. Честно говоря, я упустил этот момент, когда что-то пошло не так. Не понял первоначально, не разобрался. А потом — стало поздно. Я не смог. Не смог тебя убить, и все тут. Это произошло так неожиданно, что я сам удивился. Вроде ты и не делала ничего особенного. Я не понимаю, как ты это сделала. Думаю, ты не понимаешь и сама. Сначала я испугался. А потом… Потом мне это даже понравилось. Но подручный материал мне все равно требовался для работы. Серия снимков раскупалась очень хорошо, и мне необходимо было продолжать. А снятая кожа имеет тенденцию стареть, выходить из строя, терять свежесть. Она тускнеет на объективе и выглядит уже не так, как мне нужно. Поэтому запас подручного материала нужно все время обновлять. И тогда я вспомнил, что моя девушка Мария Беликова закрутила любовь с директором моего же ресторана, нагло изменяет мне за моей спиной. И я решил от нее избавиться, а заодно и пополнить материал, одним махом! Тем более, что она перестала быть мне интересной после тебя. И тогда я сделал то, что сделал. Это был эксперимент. Оставить в живых тебя, а избавиться от девчонки, которую я знал уже несколько лет. И он прошел благополучно. Так что если тебя так сильно интересует судьба Марии Беликовой, то знай правду: она умерла вместо тебя.

— Я не понимаю… Что означает медальон? Почему?

— Я и сам не знаю, почему ты. Видишь ли, после того, как я побывал на тихоокеанских островах и узнал, что существует целое племя каннибалов, обожествляющих человеческую кожу, я понял, что не один такой. Я был в этой деревне, заплатил целое состояние проводнику. Ты не поверишь, что они делали! Они оббивали кожей врагов свои жилища, накладывали ее на свое тело и при этом изменялись внешне полностью, оббивали музыкальные инструменты, делали светильники… Превращая кожу в гладкий дубленный холст, они писали на этих холстах картины. Мир не видел еще таких шедевров! В них чувствовалось что-то божественное, как шепот ангелов, какая-то особенная рука провидения. Именно там я узнал про медальон — знак избранных, что ли. Эти медальоны специально одевали на того, кто был предназначен в жертву. Это были медальоны жертвы, судьбы. Время от времени, когда не было ни войн, ни междоусобиц, они выбирали претендентов из своего племени и тянули медальон как жребий. А потом того, кто случайно вытянул медальон, приносили в жертву богам. Причем тот, кого приносили в жертву, почитал это за великую честь! То, что именно он достал медальон, означало, что его выбрала сама судьба! Я сам видел, как дрались между собой претенденты на роль жертвы. Каждый хотел быть жертвой! Так вот: перед смертью жертва несколько дней носила на себе, на своей коже такой медальон.

Я подружился с каннибалами. И они подарили мне несколько таких медальонов. Они их делают сами, вручную. Тогда я придумал некую игру. Когда мне требовался подручный материал или хотелось сделать запас, я разбрасывал медальоны в тех местах, где должна была проходить моя выставка, или куда я собирался приехать. Конечно, я делал это не сам. Нанимал специального человека. Он даже не догадывался, в чем суть этой игры, думал, что это какой-то мистический ритуал. Делал он следующее: накануне открытия выставки он подбрасывал медальон под дверь галереи, где должно было состояться открытие. Тот, кто находил медальон — что ж, того и ожидала судьба. Это означало, что человек выбран судьбой на роль жертвы. Прямо воля богов. Ты не поверишь, но я бросал медальон 7 раз, и только 3 раза это было успешно. Четыре раза он вернулся ко мне, его просто никто не нашел. А три раза были удачны. Это были две женщины. Одна совсем молоденькая девчонка лет 17, и один раз женщина постарше — 43 года. И еще один раз был мальчишка, 20-летний студент. Надо ли говорить, что я внимательно отслеживал всех гостей выставки, где разбрасывал медальон. Я всегда делал это в небольших городах, чтобы никто не догадался. Особенно, когда люди, которые нашли медальон, исчезнут. Знаешь, а мне повезло. Никто не связал исчезновение этих людей без вести со мной. Никто не сопоставил исчезновение этих людей с находкой медальона. На сегодня все они числятся пропавшими без вести. Это была судьба, случай. Ты должна была стать четвертой. Я увидел тебя возле входа, потом вызвал сюда. Но не убил. Теперь ты знаешь.

Сафин замолчал. Молчала и я, пытаясь переварить страшную правду. Я знала, что меня ожидает что-то ужасное, когда намеренно вернулась к смерти Марии Беликовой. Но я не думала, что оно будет таким. Жуткие слова Вирга Сафина не укладывались у меня в голове. Его темные непроницаемые глаза, уставившиеся на меня в упор, были похожи на надгробные камни. Или камни жертвоприношения, обильно покрытые кровью. Я чувствовала исходящий от них холод.

— Да, я чудовище, — с каким-то странным удовлетворением Сафин мотнул головой, — но я рад, что теперь ты знаешь правду. Меня она тяготила. Особенно, когда ты стала моей потерей и одновременно моим приобретением. Ведь ты до сих пор носишь медальон.

Машинально я потянулась к шее, расстегнула жуткую полоску кожи, и бросила медальон на столик. Сафин усмехнулся: