Чужая кожа

— Понятно, — он кивнул, — вы хотите знать, какие люди используют этот нож и что грозит вам с человеком, который его использует. Можете не отвечать. Я и сам знаю, что это так. Вы знаете, что мои консультации платные?

Когда он назвал цену, я не торговалась, а мгновенно выложила деньги на стол. Он не скрыл своего удивления.

— Вижу, вас серьезно припекло. Ладно. Не буду томить дальше. Это ритуальный нож каннибалов из тихоокеанских племен. Это местные туземцы ряда тихоокеанских островов. Самое большое их обитание — остров рядом с Самоа. Туристов туда не возят. Даже за большие деньги.

— Разве каннибалы сохранились до сих пор?

— Теоретически нет. Официально все племена, практикующие каннибализм, давно отказались от своих ритуалов. Но кто может знать это точно? Кровь есть кровь. У них в крови убивать свои жертвы, есть их плоть и пить кровь. Вы думаете, тех, кто впитал это с молоком матери, может сильно изменить 21 век? Возможно, и сейчас существуют каннибалы. Только вот ритуалы свои они совершают тайком. Без посторонних. Ведь кто-то же привез с тихоокеанских островов этот нож.

— Что значит — привез?

— Такие предметы не продаются в нашей стране по той простой причине, что их никто не станет покупать. Видите, поверхность лезвия не стандартная. Края загнуты и закруглены. Этим ножом невозможно ничего разрезать. А желобок для стока крови вообще выглядит непонятно и зловеще. Думаю, никто не стал бы покупать такой непонятный предмет здесь, и уже тем более в глубинке. Похоже, его привез человек, любящий экзотику. Возможно, он привез несколько таких ножей. Видите, какой он легкий? Можно с легкостью провести в самолете несколько штук.

— Для чего он используется?

— А как вы думаете?

— Я… не знаю, — я судорожно сглотнула — к горлу подступил болезненный горький комок.

— Этот нож используется для своеобразного ритуала, существующего только в одном каннибальском племени. С помощью этого ножа с жертвы снимают кожу. Если сделать небольшой надрез, а потом поддеть края раны гранями ножа, кожу можно снять довольно легко и быстро.

— Но каннибалы не снимали кожу со своих жертв! — почти выкрикнула я, — они ели людей, варили их, жарили… Но не снимали с них кожу!

— Кто вам это сказал? Как раз то племя, о котором я хочу вам рассказать, действовало совсем наоборот. Они обожествляли человеческую кожу. Высушенная, выдубленная, она служила не только символом статуса, социального положения, верховной власти, но и для различных мистических ритуалов, в которых мы, европейцы, мало что можем понять. Многие народы древности обожествляли человеческую кожу. Считалось, что она обладает невероятными магическими свойствами. Верили в то, что человек может измениться, надев на себя кожу другого человека. Для племени, о котором я хочу вам рассказать, кожа человека считалась фетишем, божеством. Особенно ценилась кожа белых людей. Они считали, что у кожи белых людей магических свойств больше. Племя этих каннибалов носит сложное название для перевода на любой из языков. Но его можно перевести как «отражатели, трансформаторы, те, кто меняет». Считалось, что посредством кожи убитых людей члены племени могут изменяться, превращаться в других людей, становиться отражением другого человека, улучшать свою внешность и сохранять свою молодость.

Вы не должны этому удивляться. И это не дикость. Кожа — один из самых загадочных органов человеческого тела. И она не изучена до конца. Вы никогда не задумывались над тем, почему фашисты экспериментировали с человеческой кожей? Почему делали из человеческой кожи перчатки, покрытия для диванов, абажуры ламп? Потому, что предметы, изготовленные из человеческой кожи, обладают свойством изменять качества, свойства и форму предметов. Если взглянуть на обычную лампочку через такой абажур, то обыкновенный электрический свет предстает самым фантастическим в мире зрелищем. Вместо освещения появляется волшебство. А если сквозь человеческую кожу посмотреть на лицо старухи-уродины, изображение преломится так, что вместо привычного образа предстанет неземная красавица, божественное совершенство. Так происходит потому, что в частичках кожи содержатся органические волокна определенной формы, способные самым невероятным образом преломлять, трансформировать свет, получая в результате совершенно другое изображение. Хочу заметить, что таким магическим свойством обладает только человеческая кожа. Кожа животных — нет. Об этом никто не знает, так как говорить об этом вроде как ужасно и человеческой моралью запрещено. Но факт остается фактом: человеческая кожа обладает самыми невероятными свойствами, многие из которых не изучены до сих пор точно так же, как не изучена полностью деятельность человеческого мозга.

Но каннибалы «отражатели» из тихоокеанского племени это знали, а потому обожествляли человеческую кожу. Они считали, что для того, чтобы стать абсолютно неуязвимым, почти бессмертным, нужно съесть своего врага и завернуться в его кожу. Съешь врага, обернись его кожей, и ты неуязвим.

Этот нож — целая история каннибальского племени. А истории не случаются просто так. Хочу еще сказать о том, что, как вы правильно заметили, обычные плена каннибалов не обладают такими ритуалами и не практикуют их. Это древнее племя. Таинственное и почти первобытное. Но потомки их живут до сих пор. Внешне они, наверное, уже цивилизованы. А не внешне… Вы сами видите, нож изготовлен недавно, он современный. Неужели потомки каннибалов — «отражателей» изготовили такие ножи просто так?

Кстати, кроме ножа у них есть еще одна очень интересная символика. Посвященные, то есть прошедшие ритуал в племени, носили на себе своеобразный знак отличия в виде татуировки. Этот знак выжигался у них на груди. Сейчас, скорее всего, это просто медальон. Я уточню, как он выглядит, в документах, и нарисую его вам.

Он стал открывать в компьютере какие-то файлы, что-то читать. Затем принялся рисовать черной шариковой ручкой на обычном листке бумаги. Так прошло минут двадцать. Меня била дрожь. На протяжении этих двадцати минут у меня зуб на зуб не попадал. Я буквально истекала ледяным потом, и это несмотря на то, что в офисе было натоплено так же жарко, как в магазине.

Он протянул мне листок с рисунком. Вглядевшись в изображение (знакомое мне до боли, до слез, потому что видела его не один раз), я тут же выпустила бумагу из рук…

— Вы уже видели этот рисунок, да? — он был необычайно проницателен — в ответ я могла только кивнуть, — Что это было?

— Медальон.

— Как я вам и сказал. Настоящие каннибалы племени носили на груди татуировку. Но все равно, человек, который носит такой знак, скорее всего, знает о верованиях каннибальского племени, и так же, как они, обожествляет человеческую кожу. Нож и знак — две части одного целого.

— Нет, не знает.

— Вы о чем? — удивился он.

— Вот об этом, — потянув за полоску кожи, я достала из-под свитера медальон, — я ношу его, ничего не зная о том, что это за знак. Я не снимала его ни разу. Пыталась узнать, но никто не знал. Каждый раз что-то оказывалось не так…

— Боже, — он всплеснул руками, — где вы это взяли?

— Нашла. Просто нашла на земле. Этот медальон очень понравился мне своей необычной формой. И я решила его носить. А когда я его одела, произошло событие, которое переменило всю мою жизнь. Я познакомилась с одним важным для меня человеком. И с тех пор не снимала его ни разу.

— Разве вы не знали и никогда не слышали о том, что нельзя носить на себе незнакомый знак? Нельзя носить на себе медальон, если не знаешь его смысл?

— Нет. Я никогда не думала об этом. И так не считала.

— А если вам подбросили этот медальон специально? Если это какая-то секта, экспериментирующая с человеческими жертвоприношениями, и вам подбросили это, чтобы втянуть в неприятности?

— Сделать жертвой? Не думаю. Я ношу этот медальон уже не один месяц. И никакие сектанты в моей жизни не появлялись. И кожу, как вы видите, никто с меня не снял.

— Я настоятельно рекомендую вам его снять! Этот медальон — плохой знак. Он несет в себе очень плохую энергетику.

— Нет. К сожалению, это уже невозможно.

— Как знаете. Мое дело вас предупредить. Вы пришли ко мне за информацией — я вам ее дал. Остальное — ваше дело. Разрешите, я осмотрю медальон?

Я позволила. Он вертел его довольно долго, со всех сторон, даже достал специальную лупу. Затем вернул.

— Знаете, в чем странность? Я мог бы поклясться, что этот медальон сделали на заказ. И сделали совершенно недавно. Он новый. Вы правы, он из серебра. Но там, где серебро соприкасалось с телом, оно не успело потемнеть. Медальон очень хорошо сделан. Такая вещь стоит не мало. Похоже, его делали по эскизу, в специальной мастерской. Это не штампованное производство, а индивидуальная работа, что стоит очень дорого. Не мудрено, что он привлек ваше внимание. На вашем месте в все-таки его бы снял. Очень жаль, что не могу вас уговорить.

Когда я вышла из магазина, было уже темно. Снег все еще падал. Город стал белым. Под свитером медальон жег мою кожу, словно огнем. Снять его я уже не могла. Зазвонил мобильник — это был Вирг Сафин. Я сбросила звонок и медленно пошла вниз. Снег все падал и падал, белым саваном окутывая тени от электрических фонарей.






Глава 21




Это произошло через день после беседы с авторитетом по скайпу. Через день после беседы с консультантом Дмитрием. Через день после исполнения моего второго шага. Третий шаг. Последний. Прерывистое дыхание в моей груди. Пряный, терпкий, сводящий с ума аромат его кожи, чуть покрытой крошечными, как бисер, каплями пота. После любви в Фиолетовой комнате…

Я легко высвободилась из его объятий, стараясь не встречаться с ним взглядом. Мне было не совестно, вовсе нет, просто я до сих пор не могла переносить его взгляд.

Я осторожно опустила руку вниз, стараясь, чтобы он не заметил моих движений. Похоже, в предосторожностях нет смысла, он слишком увлечен мной. Я аккуратно опустила вниз руку и приоткрыла ящик тумбочки возле кровати. Среди прочих предметов быстро пальцами на ощупь нашла овальную гладкость шприца. Это последний, третий шаг. Это единственная правильная вещь, которую я должна сделать.

Затем, стараясь не встречаться с ним взглядом, размахнулась и изо всех сил всадила иглу ему в предплечье. С силой нажала поршень шприца.

Взгляд его стал тусклее, глаза померкли, как звезды, закрывающие облака. Веки упали вниз, по телу прошла легкая судорога. Я вскочила на ноги. Все мое тело била сильная, ледяная дрожь. Я стояла и смотрела, как начинает действовать снотворное. Тело его вытянулось в струну и замерло.

Из того же ящика я достала приготовленный заранее электрический фонарик и направилась вперед, в самый угол этого огромного пространства, где я обнаружила тайный ход в его студию.

Обнаружить вход в студию мне помогла простая случайность. То, что я принимала за натуральный камень (темные стены, отделанные камнем, как в самой настоящей темнице), оказались качественными обоями создающими такую оптическую иллюзию для глаз. И только в одном месте стены они чуть протерлись. Я обнаружила это совершенно случайно — по беловатому клочку материала, похожего на какую-то ткань. Царапнув это белое место ногтем и сорвав полоску обоев, я обнаружила, что лист обоев легко отделяется от стены и так же легко вставляется обратно, скрывая самую настоящую дверь.

Это и была дверь в его студию. Тайный ход, о котором не знала ни Вера, ни я. И вот теперь я шла туда, вооруженная всем, чтобы наконец-то войти внутрь и поставить точку. Шла босыми ступнями по камням пола. Меня сотрясала дрожь.

Но самое странное испытание ожидало меня, когда я все-таки приблизилась к месту. Дверь была не заперта. Все выглядело так, словно эта дверь действительно ждала меня.

Изнутри дверь была обита каким-то мягким и плотным материалом — звукоизоляция, чтобы наружу не прорвался ни один звук. Мягко упираясь пальцами в эту ткань, я потянула дверь к себе. Скрип, раздавшийся вслед за этим, вырвал мое сердце.

Нервы мои были напряжены, как натянутая струна. Было трудно дышать. Кровь молотом стучала в висках. Впереди виднелись узкие черные ступеньки витой лестницы. Эта мрачная лестница вела наверх в башню. Стала подниматься. Лестница была построена таким образом, что в ней не существовало перил. Перила заменяли стены из темного гладкого камня. Никаких отверстий, окон в этом подъеме не было. Точечное освещение под потолком заливало тусклым белесоватым светом ступеньки и стены. Свет включался автоматически, как только кто-то открывал дверь и начинал подниматься.

Я совсем не так представляла себе этот секретный ход в студию. Студия в моем воображении всегда представлялась огромным светлым пространством, где много воздуха, места и света, где можно легко дышать и творить. Здесь же все было мрачным. И этот мрачный ход наверх казался продолжением готического мрака Фиолетовой комнаты, свирепым прошлым какого-то средневекового замка, где среди толстых безмолвных камней творилось молчаливое тайное зло.

Если бы я так сильно не любила этого человека, если бы любовь к нему не стала моим кислородом, моей кровью, я сбежала бы с воплями из этого проклятого дома и уж ни в коем случае не поднималась бы наверх, чтобы стать безмолвной соучастницей его преступлений. Но я знала все, и должна была дойти до конца, чтобы разделить его судьбу, какой бы она ни была, даже если в конце этой мрачной лестницы меня ждала неумолимая смерть.

Мне казалось, что этот проход занимает целую вечность. Я преодолела первый виток лестницы, когда мне в ноздри ударил тошнотворный, удушающий смрад. Это был сладковатый запах гниения, смрад неумолимого времени, превращающего в груду гниющего тлена любую цветущую плоть. В этом запахе была какая-то острая сладость. Мне никогда не доводилось ощущать такого странного компонента. Словно это был последний всплеск сладости смертельно больной плоти, ведь прежде чем увянуть, особо острый и сладкий запах издают и цветы, и плоды.

После того как прошел первый порыв тошноты и я справилась с собой, сумев вдыхать этот странный воздух у меня возникла устойчивая ассоциация с персиком. Почему именно с персиком, я так и не смогла понять.

Персик все стоял перед моими глазами, когда, преодолев несколько завитков извивающейся, как змея, лестницы, я увидела его воочию. Это была фотография — разумеется, фотография Вирга Сафина. И, к моему огромному удивлению, цветная.

Она висела в самом конце лестницы, на стене наверху, и тот, кто до конца поднимался по этим ступенькам, оказывался лицом к лицу с ней. Девушка с черными волосами, развивающимися от ветра, раскатывала по обнаженному предплечью спелый плод. Бежевый свитер девушки был приспущен с одного плеча, одна рука обнажена полностью. Второй рукой девушка, смеясь, прижимала огромный сочный персик к предплечью, и словно катила его вниз по руке, прижимая так плотно, что персик вплотную соприкасался с ее кожей. Казалось, еще немного, и брызнет сок.

Несмотря на то, что в этой фотографии не было никакой обнаженной натуры, от нее буквально разило волнующим эротизмом. Нельзя было смотреть на этот снимок без дрожи. Но я не потому застыла напротив этой фотографии, как намертво вбитая в землю. Не потому на несколько секунд утратила способность дышать.

Девушка на фотографии была Мария Беликова, и она была мертвой. Она умерла не на пожаре. Теперь я знала, как. Фотография с персиком была тому подтверждением. Она подчеркивала мрачную тайну Вирга Сафина, в которой я пришла убедиться лично. По моей спине обильно заструился ледяной пот.

Дело было совсем не в том, что я зашла слишком далеко, и даже не в том, что когда-то я была предназначена разделить ее судьбу, была, как и она, предназначена на роль жертвы. И, уж конечно, дело было не в том, что Мария Беликова умерла от руки Вирга Сафина, а я осталась живой — от его же руки, а в том, что в этой фотографии, воистину сделанной великим художником, рожденным один раз в столетие, я увидела, почувствовала, поняла отголоски демона, которого я не смогу победить, не сможет победить никто.

Этого демона не смогут изгнать люди, потому что всегда будут ему поклоняться. Это демон гениальности или безумия. Одно и то же. И этим демоном постепенно стал он сам, приняв его личину и превратившись в его подобие, в живое воплощение темных сил на земле.

Я стояла и смотрела на фотографию. До конца оставалась одна точка. Мрачная решимость потребности в истине заставила меня сделать последний шаг — шаг вперед. В моих жилах леденела кровь. Я медленно перешагнула последнюю ступеньку и оказалась под небольшой аркой, ведущей в комнату — или зал.

Дверей в ней не было. Они были не нужны. Прежде, чем шагнуть вперед, я услышала тихий, едва уловимый шелест, и поняла, что усиливается сладковатый гниющий смрад.

Я вошла в комнату, потолок которой представлял собой сплошной свод с деревянными поперечными балками. С нескольких балок потолка на цепи свисали три железных, мощных крюка. А на них…

Я оказалась посередине комнаты, утопая в море мягкой бежевой ткани, прозрачной на ощупь и нежной, как шелк. Она обволакивала меня со всех сторон. Бежевая ткань, свисающая с железных крюков, издавала тихий, едва уловимый шелест, и именно от нее шел ужасающий запах. Крюки тихо поскрипывали, медленно раскачиваясь под потолком от легких дуновений ветра. Этот скрип способен был свести с ума.

И я сошла с ума. Я сошла с ума, всей грудью вдыхая сладковатый отравленный запах и ощущая мягкую ткань своими собственными пальцами. Я окончательно сошла с ума в тот самый момент, когда поняла, что бежевая мягкая ткань — это не шелк.

Я поняла, что отныне и навсегда, только один раз переступив порог этой комнаты, уже не смогу быть прежней. Жизнь покинула мое тело, а рассудок навсегда покинул мой мозг. Бежевая ткань на ощупь, как шелк, совсем не была ни тканью, ни шелком. Крик застрял в моем горле, крик жестокого откровения, объясняющий все.

Руки мои дрожали. Пальцы были скрючены, словно их свело судорогой. Я вцепилась в ткань, свисающую с самого ближнего ко мне крюка. На удивление этот жуткий материал оказался очень прочным. Я рванула его к себе, рванула вниз, пытаясь сорвать. Раздался чудовищный, страшный треск, навсегда уносящий мой мозг.

Бежевый материал не был тканью. Это была человеческая кожа. Самая настоящая человеческая кожа, которую я сорвала с крюка.

Бежевый покров упал вниз со страшным треском, жутким саваном обволакивая мои руки. Я не помню, кричала ли я в тот момент, и стала ли я кричать. Просто начала падать вниз, падать так, словно это мое тело сорвали с изуверского железного подвеса. Падая вниз, я потеряла сознание, окончательно погружаясь по мрак.

Пришла в себя от порывов ветра, обвивающих мое тело. Я лежала на спине, вытянувшись в струну. Вокруг был ветер. Его порывы раскачивали фиолетовый шелк полога, похожего на взбитую пену какого-то неимоверного лакомства, настолько перетертого и измененного, что было невозможно ощутить его первоначальный вкус.

Я поняла, что все еще нахожусь в Фиолетовой тайне, на кровати в фиолетовой комнате, в той части, что символизирует королевскую роскошь. Я посмотрела на безграничную бездну потолка.

На моей кровати рядом со мной сидел Вирг Сафин. Он уронил лицо в склоненные руки. Вся его поза символизировала печаль и отчаяние. Я же не испытывала ни страха, ни ненависти — только глубокую потаенную боль.