Чужая кожа
Часть 39 из 55 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Делать добро не делая добра — как вы думаете, что это может значить?
— Это же мои слова! Когда мальчик был избит до полусмерти, я устроила скандал. Грозилась дойти до городского начальства. Помню, физрука даже уволили после этого скандала. Побоялись, что ребенок умрет, а эти слова я кричала в кабинете директора. Так я говорила о поступке преподавателя, давшего детскую книжку сказок, но не понявшего, что ребенок мечтает об игрушечном мишке, которого не будет у него никогда. Вот, возьмите.
— Что? — я была вне себя от этого разговора. Старушка протягивала мне распечатанную пачку бумажных салфеток.
— Вытрите слезы. У вас все лицо в слезах.
Я даже не заметила, что плакала. Не помнила, сколько я плакала. Это произошло как-то непроизвольно. Слезы потоком лились по моим щекам. Слезы оказались сильнее меня.
Глава 19
— Что было дальше?
— Мальчика перевели в другой интернат, и я почти не знаю подробности его жизни там. Из нашего интерната его перевели в интернат в маленький городок Николаевку под Одессой. Но я слышала, что там у него были какие-то неприятности. Кажется, его усыновили, но он сбежал из приемной семьи.
— Усыновили?!
— Да, что-то в этом роде. Говорили о каком-то скандале, и серьезном, связанном с ним. Помню, наши преподаватели, еще радовались, что мы вовремя избавились от такой головной боли. Мол, втянул бы он нас в кучу проблем. Но я не знаю подробностей и больше никогда не видела Васю Сидоренко. Но думала о нем часто. Скажите мне, как сложилась его жизнь?
— Он… Ну… Он живет в небольшом городке в Киевской области. Работает фотографом… в районной газете. Характер у него сложный, в городке его не любят.
— А семья у него есть?
— Семьи у него нет. Он никогда не был женат.
— Это очень тяжело. Ведь сейчас ему должно быть 44 года. А не иметь семью в таком возрасте для мужчины это очень плохо. Что же Вася Комар не помог ему?
— Насколько я знаю, их пути разошлись. Комар разбогател, сменил свое имя на Витольд Комаровский, и давным-давно забыл своего интернатского друга. Слишком уж разными были их социальные круги. Комар вращался в высшем обществе. Его друг — нет.
Ложь далась мне легко. Несмотря на откровенность этой милой женщины, я вовсе не собиралась ей сообщать, что ее любимый ученик Вася Сидоренко, из которого она сформировала сексуального извращенца, стал самой загадочной звездой мира… Теперь всю правду о Вирге Сафине знала одна я. Василий Комар — Витольд Комаровский. Василий Сидоренко — Вирг Сафин. Почему он назвал себя так?
Я пока не знала ответа на этот вопрос. Где-то по дороге между жестоким прошлым и темным будущим воспитанник интерната Василий Сидоренко превратился в Вирга Сафина, но не убил Васю Сидоренко до конца. Об этом свидетельствовал бумажный мишка, вырезанный из книжки сказок, хранящийся в футляре из натурального серебра, стоящем больше, чем весь пожизненный заработок старой учительницы. И жестокие слова «делать добро не делая добра», услышанные от кого-то и так сильно поразившие его, что еще в детстве он их записал. Хранил всю жизнь. Как девиз, как последний призыв отчаяния. И, как я могла понимать, не изменил им никогда.
— А вы не знаете, в его жизни были другие родственники?
— Насколько я знала, нет. Его отец, кстати, тоже был интернатским. Мать — родом из какой-то деревни под Луганском. О других родственниках этого ребенка я не слышала никогда. Да его никто никогда и не искал.
— А вы не знаете, как он увлекся фотографией, научился фотографировать?
— Нет, про это я ничего не знаю. Наверное, это произошло позже, уже в другом интернате. У нас никакого фотоаппарата у него не было.
— А Василий Комар остался в интернате, когда Васю Сидоренко перевели в другой?
— Как же я вам не сказала! Просто вылетело из головы! Их же перевели вместе — в интернат в Николаевке. От Комара тоже рады были избавиться. Он был проблемным, но, конечно, не таким, как Вася Сидоренко. На его фоне он как-то терялся, всегда был в подчинении. Вася Сидоренко полностью подавил волю своего друга. Он умел влиять на людей, как никто другой.
В это я, конечно же, с легкостью могла поверить. Кому, как ни мне, было об этом знать? Я стала прощаться, так как узнала все, что хотела узнать.
— Пожалуйста, передайте привет Васе, если вы увидитесь с ним.
— Я не увижусь, — отрицательно покачала головой, — на самом деле я с ним почти не знакома. Я выясняю подробности о Василии Комаре. Это связано с его убийством.
Я не услышала уже ничего нового. Женщина поохала, но кто мог с таким зверством убить преуспевающего, богатого бизнесмена, конечно же, она не могла знать.
Поблагодарив за все, я выскользнула в душную ночь. Ночь, конечно же, не была душной, стоял приличный мороз, везде лежал снег, но мне не хватало воздуха. И мне его не хватало все время, пока я шла до убогой гостиницы, задыхаясь от слез от рассказа старой учительницы. К счастью, меня никто не видел. Закрывшись в номере, я могла плакать. Но слезы исчезли. Я проверила мобильник — пропущенных звонков не было. Тот, о ком я лила горькие, почти кровавые слезы, не звонил и не думал звонить.
* * *
Директором интерната в Николаевке оказался мужчина средних лет. Он ездил на джипе «БМВ Х6», носил фирменный костюм с иголочки и внешне был похож на преуспевающего адвоката или менеджера, но только не на директора провинциального интерната.
В своем кабинете он выслушал меня очень внимательно и сразу дал понять, что прогнил до мозга костей.
— Видите ли, милая девушка, вы ждете от меня неких сведений, а сведения стоят денег. Тем более что эту информацию не просто добыть. Я, конечно же, не работал здесь в то время. Мне придется поднимать архивные документы, расспрашивать знающих подробности людей. С чего вдруг я так бесплатно буду тратить свое драгоценное время? С другой стороны, если вы готовы компенсировать мне потерю времени, у нас с вами может получиться другой разговор. И учтите: за информационные услуги подобного рода я беру только евро. Ну, вы меня понимаете: информацию эту очень сложно добыть, но, кажется, я вам об этом сказал.
У него были связи. Его совершенно не интересовало, кто я, и откуда. Его интересовало только, смогу ли я заплатить. Он был настолько уверен в своей могущественности, что даже не опасался полицейской подставы или налоговой. Он был похож на жирного осьминога, густо запустившего свои щупальца в мутное интернатское дно.
— Сколько вы хотите?
— Тысячу евро.
— Пятьсот! Выпускник вашего интерната, о котором я хочу собрать сведения, стал всего лишь рабочим в провинциальном городке. У него есть судимость. С чего вдруг мне платить за него тысячу евро? Не хотите 500, обращусь к кому-то другому, и поверьте, за эти деньги я найду его в вашем же интернате — это и так щедрая цена.
Тут я сочинила про Вирга Сафина нечто совершенно другое. Я боялась упоминать фотографии, чтобы не натолкнуть этого хищника на след. Кажется, он поверил, потому что сказал:
— Бывший уголовник? Рабочий? Я думал — бизнесмен или депутат…
— Грузчик на хлебокомбинате. Два года назад вышел из тюрьмы, где провел девять лет. За решетку привел вооруженный разбой. Все руки в татуировках, и леченый туберкулез.
— Тогда зачем он вам?
— Не мне. Меня попросили узнать люди, которые ищут своего родственника. Но может выясниться, что это и не он. Мне не нужны секретные детали — только общие факты. Я им передам и все. Так что решать вам.
— Ладно, — директор покривился, — 500 так 500. В конце концов, за бывшего уголовника… задаток оставите?
— 100 евро — не больше. И учтите: сведения должны быть исчерпывающими и правдоподобными. Я найду возможность проверить, если вы сочините для меня какую-то красивую историю.
— Да вы меня просто обижаете!
Мы договорились встретиться через два дня. Все это время мне абсолютно нечем было заняться, и я провела их в плохонькой, убогой гостинице, похожей на предыдущее убожество, но только с той разницей, что дела гостиницы были так плохи, что в ней не хватало горничных, а потому остатки моей косметики некому было красть.
Через два дня директор открыл мне дверь хозяйственной пристройки интерната, и по его ухмылке я поняла, что мне не светит ничего хорошего. Был одиннадцатый час ночи. Он специально настоял встретиться так. Уже тогда у меня промелькнула мысль, что все это странно, но я даже не предполагала, что на столько.
Яркая лампа в белом плафоне осветила достаточно отчетливо нечто вроде маленького класса с четырьмя партами, столярным верстаком и почему-то мягким уголком (диван, два кресла) в углу.
— Изначально здесь планировалась столярная мастерская, — пояснил директор, поймав мой недоуменный взгляд, — но потом мы решили использовать это помещение в разных служебных целях.
Я сразу поняла, что здесь директор встречается с девицами и проворачивает различные тайные делишки.
Он указал мне на диван, сам умостился напротив, для какой-то цели выставив ноутбук Apple. Это меня заинтриговало, особенно когда он встал и проверил, заперта ли дверь на все запоры.
— Ну вы меня и втянули в криминал, — директор начал обвиняющим тоном, — да еще какой! Глухой криминал! Иначе не скажешь!
— Вы узнали? — для меня ничего не проясняли эти слова.
— Криминал, глухарь, висяк. Всего понемногу. Надо было брать с вас больше! Знал бы, во что ввязываюсь, ни за что бы не согласился!
— Вы узнали или нет? — он меня злил.
— Не спешите. Не все так быстро. Поверьте, нам с вами есть что обсудить.
— Что именно?
— Для вас у меня есть два рода информации. Первая — за которую вы заплатили. Когда поступил мальчик в школу, когда был передан в приемную семью и усыновлен, когда с громким скандалом сбежал из приемной семьи. Кстати, его никто после этого больше не видел. Это одного рода информация. Но есть и другая. Видите ли, я нашел одного старого человека, который работал завучем как раз в тот период времени, что вас интересует. Зовут его Соломон Яковлевич. Сейчас он живет в Израиле. И, поверьте, ему есть, что вам рассказать. Но этот разговор стоит денег. Еще 500 евро. Слишком большой риск. Если согласитесь, будете разговаривать с ним по скайпу. Если вы согласны оплатить эти сведения, мы сейчас же выйдем с ним на связь.
Это было похоже на мошенничество. Но это было похоже и на правду. Я задумалась.
— Давайте сначала то, за что я уже заплатила.
— Вот, пожалуйста. Здесь все отпечатано, — он протянул мне листок бумаги, — Василий Сидоренко поступил в наш интернат 27 августа 1983 года. Ему уже исполнилось 13 лет. Был сразу отправлен на медкомиссию — его проверял нарколог. Было подозрение, что он употребляет наркотики. Но подозрение не подтвердилось, наркотики он не употреблял. Вместо этого было диагностировано диссациативное расстройство личности. Короче, начальная стадия шизофрении. Предпосылки к началу шизофрении, которые могли развиться в серьезную болезнь. У него были серьезные психические личностные расстройства. Психопат с задатками шизофреника. Но не будем углубляться в сложные медицинские термины. Многие из преподавателей считали его умственно отсталым. Конечно, это было не так.
Есть интересные записи о его школьном хобби. На 14-летие ему от класса подарили фотоаппарат (помогли щедрые спонсоры), и он очень серьезно увлекся фотографией. Везде ходил с камерой. Снимки его были развешаны по всему интернату. И вот, посмотрите. Это были очень хорошие снимки. Ему пророчили большое будущее.
Он протянул мне старую черно-белую фотографию. И правда, в этом пейзаже школьного дворика стиль Вирга Сафина можно было легко узнать. Композиция и стиль совпадали, но не было шероховатости, зернистости, характерной расплывчатости предметов — изюминка сегодняшнего Вирга Сафина. Но и без изюминки фотографии выдавали талант.
— В январе 1985 года его усыновила семья из Одессы. Фамилия семьи — Сивковичи. Он — преуспевающий адвокат, она — стоматолог. Их единственный сын в 3-летнем возрасте утонул в море. И, как они говорили, Василий Сидоренко очень был на него похож. Это было странное усыновление. Во-первых, богатая еврейская семья — мальчик не был евреем. Во-вторых, усыновили отпетого хулигана, первого бандита во всем интернате. Они могли выбрать любого ребенка, даже младенца, но почему-то выбрали именно его. Этого никто не понимал. Все документы были оформлены, и мальчик уехал с ними. После этого он прожил в их семье несколько месяцев, пока не разразился скандал.
— Какой скандал?
— Вы заплатили только за официальную информацию. А официальная информация звучит так: в декабре 1985 года, как раз перед самым Новым годом, мальчик сбежал из дома, бросил приемную семью. Его искали милиция, госорганы, он числился в списке пропавших без вести, но никто не нашел. В семью он не вернулся. Для них это, наверное, было трагедией. Известно, что в 1992 году Сивковичи эмигрировали в Соединенные Штаты, в Калифорнию. Кажется, в Сан-Диего. Там они живут и сейчас. Это все. Да, еще могу добавить, что ко времени бегства подростка подозревали в очень тяжелом уголовном преступлении, но из-за его отсутствия никто ничего не смог доказать.
— В каком именно преступлении? Что он сделал?
— Об этом знает Соломон Яковлевич, — директор нагло развел руками, — не я.
Стоило ехать в такую даль за сведениями, которые открыто хранились в архиве школы! В них все было официально — поступил, усыновлен, сбежал. Это было совсем не то, что я искала. Не за этим я отправилась в такую даль. И я решилась.
— Черт с вами! Звоните! — и швырнула деньги на стол.
— Это же мои слова! Когда мальчик был избит до полусмерти, я устроила скандал. Грозилась дойти до городского начальства. Помню, физрука даже уволили после этого скандала. Побоялись, что ребенок умрет, а эти слова я кричала в кабинете директора. Так я говорила о поступке преподавателя, давшего детскую книжку сказок, но не понявшего, что ребенок мечтает об игрушечном мишке, которого не будет у него никогда. Вот, возьмите.
— Что? — я была вне себя от этого разговора. Старушка протягивала мне распечатанную пачку бумажных салфеток.
— Вытрите слезы. У вас все лицо в слезах.
Я даже не заметила, что плакала. Не помнила, сколько я плакала. Это произошло как-то непроизвольно. Слезы потоком лились по моим щекам. Слезы оказались сильнее меня.
Глава 19
— Что было дальше?
— Мальчика перевели в другой интернат, и я почти не знаю подробности его жизни там. Из нашего интерната его перевели в интернат в маленький городок Николаевку под Одессой. Но я слышала, что там у него были какие-то неприятности. Кажется, его усыновили, но он сбежал из приемной семьи.
— Усыновили?!
— Да, что-то в этом роде. Говорили о каком-то скандале, и серьезном, связанном с ним. Помню, наши преподаватели, еще радовались, что мы вовремя избавились от такой головной боли. Мол, втянул бы он нас в кучу проблем. Но я не знаю подробностей и больше никогда не видела Васю Сидоренко. Но думала о нем часто. Скажите мне, как сложилась его жизнь?
— Он… Ну… Он живет в небольшом городке в Киевской области. Работает фотографом… в районной газете. Характер у него сложный, в городке его не любят.
— А семья у него есть?
— Семьи у него нет. Он никогда не был женат.
— Это очень тяжело. Ведь сейчас ему должно быть 44 года. А не иметь семью в таком возрасте для мужчины это очень плохо. Что же Вася Комар не помог ему?
— Насколько я знаю, их пути разошлись. Комар разбогател, сменил свое имя на Витольд Комаровский, и давным-давно забыл своего интернатского друга. Слишком уж разными были их социальные круги. Комар вращался в высшем обществе. Его друг — нет.
Ложь далась мне легко. Несмотря на откровенность этой милой женщины, я вовсе не собиралась ей сообщать, что ее любимый ученик Вася Сидоренко, из которого она сформировала сексуального извращенца, стал самой загадочной звездой мира… Теперь всю правду о Вирге Сафине знала одна я. Василий Комар — Витольд Комаровский. Василий Сидоренко — Вирг Сафин. Почему он назвал себя так?
Я пока не знала ответа на этот вопрос. Где-то по дороге между жестоким прошлым и темным будущим воспитанник интерната Василий Сидоренко превратился в Вирга Сафина, но не убил Васю Сидоренко до конца. Об этом свидетельствовал бумажный мишка, вырезанный из книжки сказок, хранящийся в футляре из натурального серебра, стоящем больше, чем весь пожизненный заработок старой учительницы. И жестокие слова «делать добро не делая добра», услышанные от кого-то и так сильно поразившие его, что еще в детстве он их записал. Хранил всю жизнь. Как девиз, как последний призыв отчаяния. И, как я могла понимать, не изменил им никогда.
— А вы не знаете, в его жизни были другие родственники?
— Насколько я знала, нет. Его отец, кстати, тоже был интернатским. Мать — родом из какой-то деревни под Луганском. О других родственниках этого ребенка я не слышала никогда. Да его никто никогда и не искал.
— А вы не знаете, как он увлекся фотографией, научился фотографировать?
— Нет, про это я ничего не знаю. Наверное, это произошло позже, уже в другом интернате. У нас никакого фотоаппарата у него не было.
— А Василий Комар остался в интернате, когда Васю Сидоренко перевели в другой?
— Как же я вам не сказала! Просто вылетело из головы! Их же перевели вместе — в интернат в Николаевке. От Комара тоже рады были избавиться. Он был проблемным, но, конечно, не таким, как Вася Сидоренко. На его фоне он как-то терялся, всегда был в подчинении. Вася Сидоренко полностью подавил волю своего друга. Он умел влиять на людей, как никто другой.
В это я, конечно же, с легкостью могла поверить. Кому, как ни мне, было об этом знать? Я стала прощаться, так как узнала все, что хотела узнать.
— Пожалуйста, передайте привет Васе, если вы увидитесь с ним.
— Я не увижусь, — отрицательно покачала головой, — на самом деле я с ним почти не знакома. Я выясняю подробности о Василии Комаре. Это связано с его убийством.
Я не услышала уже ничего нового. Женщина поохала, но кто мог с таким зверством убить преуспевающего, богатого бизнесмена, конечно же, она не могла знать.
Поблагодарив за все, я выскользнула в душную ночь. Ночь, конечно же, не была душной, стоял приличный мороз, везде лежал снег, но мне не хватало воздуха. И мне его не хватало все время, пока я шла до убогой гостиницы, задыхаясь от слез от рассказа старой учительницы. К счастью, меня никто не видел. Закрывшись в номере, я могла плакать. Но слезы исчезли. Я проверила мобильник — пропущенных звонков не было. Тот, о ком я лила горькие, почти кровавые слезы, не звонил и не думал звонить.
* * *
Директором интерната в Николаевке оказался мужчина средних лет. Он ездил на джипе «БМВ Х6», носил фирменный костюм с иголочки и внешне был похож на преуспевающего адвоката или менеджера, но только не на директора провинциального интерната.
В своем кабинете он выслушал меня очень внимательно и сразу дал понять, что прогнил до мозга костей.
— Видите ли, милая девушка, вы ждете от меня неких сведений, а сведения стоят денег. Тем более что эту информацию не просто добыть. Я, конечно же, не работал здесь в то время. Мне придется поднимать архивные документы, расспрашивать знающих подробности людей. С чего вдруг я так бесплатно буду тратить свое драгоценное время? С другой стороны, если вы готовы компенсировать мне потерю времени, у нас с вами может получиться другой разговор. И учтите: за информационные услуги подобного рода я беру только евро. Ну, вы меня понимаете: информацию эту очень сложно добыть, но, кажется, я вам об этом сказал.
У него были связи. Его совершенно не интересовало, кто я, и откуда. Его интересовало только, смогу ли я заплатить. Он был настолько уверен в своей могущественности, что даже не опасался полицейской подставы или налоговой. Он был похож на жирного осьминога, густо запустившего свои щупальца в мутное интернатское дно.
— Сколько вы хотите?
— Тысячу евро.
— Пятьсот! Выпускник вашего интерната, о котором я хочу собрать сведения, стал всего лишь рабочим в провинциальном городке. У него есть судимость. С чего вдруг мне платить за него тысячу евро? Не хотите 500, обращусь к кому-то другому, и поверьте, за эти деньги я найду его в вашем же интернате — это и так щедрая цена.
Тут я сочинила про Вирга Сафина нечто совершенно другое. Я боялась упоминать фотографии, чтобы не натолкнуть этого хищника на след. Кажется, он поверил, потому что сказал:
— Бывший уголовник? Рабочий? Я думал — бизнесмен или депутат…
— Грузчик на хлебокомбинате. Два года назад вышел из тюрьмы, где провел девять лет. За решетку привел вооруженный разбой. Все руки в татуировках, и леченый туберкулез.
— Тогда зачем он вам?
— Не мне. Меня попросили узнать люди, которые ищут своего родственника. Но может выясниться, что это и не он. Мне не нужны секретные детали — только общие факты. Я им передам и все. Так что решать вам.
— Ладно, — директор покривился, — 500 так 500. В конце концов, за бывшего уголовника… задаток оставите?
— 100 евро — не больше. И учтите: сведения должны быть исчерпывающими и правдоподобными. Я найду возможность проверить, если вы сочините для меня какую-то красивую историю.
— Да вы меня просто обижаете!
Мы договорились встретиться через два дня. Все это время мне абсолютно нечем было заняться, и я провела их в плохонькой, убогой гостинице, похожей на предыдущее убожество, но только с той разницей, что дела гостиницы были так плохи, что в ней не хватало горничных, а потому остатки моей косметики некому было красть.
Через два дня директор открыл мне дверь хозяйственной пристройки интерната, и по его ухмылке я поняла, что мне не светит ничего хорошего. Был одиннадцатый час ночи. Он специально настоял встретиться так. Уже тогда у меня промелькнула мысль, что все это странно, но я даже не предполагала, что на столько.
Яркая лампа в белом плафоне осветила достаточно отчетливо нечто вроде маленького класса с четырьмя партами, столярным верстаком и почему-то мягким уголком (диван, два кресла) в углу.
— Изначально здесь планировалась столярная мастерская, — пояснил директор, поймав мой недоуменный взгляд, — но потом мы решили использовать это помещение в разных служебных целях.
Я сразу поняла, что здесь директор встречается с девицами и проворачивает различные тайные делишки.
Он указал мне на диван, сам умостился напротив, для какой-то цели выставив ноутбук Apple. Это меня заинтриговало, особенно когда он встал и проверил, заперта ли дверь на все запоры.
— Ну вы меня и втянули в криминал, — директор начал обвиняющим тоном, — да еще какой! Глухой криминал! Иначе не скажешь!
— Вы узнали? — для меня ничего не проясняли эти слова.
— Криминал, глухарь, висяк. Всего понемногу. Надо было брать с вас больше! Знал бы, во что ввязываюсь, ни за что бы не согласился!
— Вы узнали или нет? — он меня злил.
— Не спешите. Не все так быстро. Поверьте, нам с вами есть что обсудить.
— Что именно?
— Для вас у меня есть два рода информации. Первая — за которую вы заплатили. Когда поступил мальчик в школу, когда был передан в приемную семью и усыновлен, когда с громким скандалом сбежал из приемной семьи. Кстати, его никто после этого больше не видел. Это одного рода информация. Но есть и другая. Видите ли, я нашел одного старого человека, который работал завучем как раз в тот период времени, что вас интересует. Зовут его Соломон Яковлевич. Сейчас он живет в Израиле. И, поверьте, ему есть, что вам рассказать. Но этот разговор стоит денег. Еще 500 евро. Слишком большой риск. Если согласитесь, будете разговаривать с ним по скайпу. Если вы согласны оплатить эти сведения, мы сейчас же выйдем с ним на связь.
Это было похоже на мошенничество. Но это было похоже и на правду. Я задумалась.
— Давайте сначала то, за что я уже заплатила.
— Вот, пожалуйста. Здесь все отпечатано, — он протянул мне листок бумаги, — Василий Сидоренко поступил в наш интернат 27 августа 1983 года. Ему уже исполнилось 13 лет. Был сразу отправлен на медкомиссию — его проверял нарколог. Было подозрение, что он употребляет наркотики. Но подозрение не подтвердилось, наркотики он не употреблял. Вместо этого было диагностировано диссациативное расстройство личности. Короче, начальная стадия шизофрении. Предпосылки к началу шизофрении, которые могли развиться в серьезную болезнь. У него были серьезные психические личностные расстройства. Психопат с задатками шизофреника. Но не будем углубляться в сложные медицинские термины. Многие из преподавателей считали его умственно отсталым. Конечно, это было не так.
Есть интересные записи о его школьном хобби. На 14-летие ему от класса подарили фотоаппарат (помогли щедрые спонсоры), и он очень серьезно увлекся фотографией. Везде ходил с камерой. Снимки его были развешаны по всему интернату. И вот, посмотрите. Это были очень хорошие снимки. Ему пророчили большое будущее.
Он протянул мне старую черно-белую фотографию. И правда, в этом пейзаже школьного дворика стиль Вирга Сафина можно было легко узнать. Композиция и стиль совпадали, но не было шероховатости, зернистости, характерной расплывчатости предметов — изюминка сегодняшнего Вирга Сафина. Но и без изюминки фотографии выдавали талант.
— В январе 1985 года его усыновила семья из Одессы. Фамилия семьи — Сивковичи. Он — преуспевающий адвокат, она — стоматолог. Их единственный сын в 3-летнем возрасте утонул в море. И, как они говорили, Василий Сидоренко очень был на него похож. Это было странное усыновление. Во-первых, богатая еврейская семья — мальчик не был евреем. Во-вторых, усыновили отпетого хулигана, первого бандита во всем интернате. Они могли выбрать любого ребенка, даже младенца, но почему-то выбрали именно его. Этого никто не понимал. Все документы были оформлены, и мальчик уехал с ними. После этого он прожил в их семье несколько месяцев, пока не разразился скандал.
— Какой скандал?
— Вы заплатили только за официальную информацию. А официальная информация звучит так: в декабре 1985 года, как раз перед самым Новым годом, мальчик сбежал из дома, бросил приемную семью. Его искали милиция, госорганы, он числился в списке пропавших без вести, но никто не нашел. В семью он не вернулся. Для них это, наверное, было трагедией. Известно, что в 1992 году Сивковичи эмигрировали в Соединенные Штаты, в Калифорнию. Кажется, в Сан-Диего. Там они живут и сейчас. Это все. Да, еще могу добавить, что ко времени бегства подростка подозревали в очень тяжелом уголовном преступлении, но из-за его отсутствия никто ничего не смог доказать.
— В каком именно преступлении? Что он сделал?
— Об этом знает Соломон Яковлевич, — директор нагло развел руками, — не я.
Стоило ехать в такую даль за сведениями, которые открыто хранились в архиве школы! В них все было официально — поступил, усыновлен, сбежал. Это было совсем не то, что я искала. Не за этим я отправилась в такую даль. И я решилась.
— Черт с вами! Звоните! — и швырнула деньги на стол.