Чужая кожа

— А вот эта замечательная тетка, — Сафин обернулся к своему другу, — племянница Веры, моей любимой домработницы! Уже неделю вкалывает ее помощницей с половиной зарплаты. Вот, решил поиграть в благотворительность, сделать роскошный подарок для такой люмпенизированной Золушки. Чтобы, так сказать, на всю жизнь запомнила. Вера была мне так благодарна! А по виду, глядя на нее, не скажешь, что кухонная работница, прислуга. Вот что приличное платье с людьми делает!

Я чувствовала себя так, словно меня облили кипятком. А Витольд Комаровский… Тот засмеялся. Надменно, презрительно, как смеялся бы над кухонной работницей, вдруг попавшей в роскошный зал! Смех его ударил меня, как пощечина. Я не понимала, зачем все это нужно Сафину, по какой причине он старается так меня унижать. Сафин присоединился к его смеху. Едко, хлестко, выразительно они смеялись надо мной.

Я почувствовала, что должна уйти, бежать от них, но почему-то не могла и стояла как вкопанная. А потом… То, что произошло потом, перевернуло мой мир с ног на голову. И сама ничего не понимая, я сорвала роскошную вечеринку Вирга Сафина. Впрочем, обо всем по порядку.

Спиной я почувствовала чье-то приближение, и, обернувшись, увидела очень красивую женщину в алом костюме. Алый цвет очень шел к ее решительному лицу и темным длинным волосам. По этим волосам я и узнала ее. Я ведь видела ее на снимке Макса. Лариса Козлова. Модельер, дочка состоятельных родителей. Последняя пассия Вирга Сафина.

Не мигая, не отрывая взгляд, она уставилась на меня, и все ее лицо горело праведным гневом. Вирг Сафин заметно разнервничался, даже руки его стали дрожать.

— Так значит, вот для этой коровы ты спер мою лучшую модель?

Все умолкли. Стихла даже музыка (кто-то, разумеется, намеренно ее выключил). Происходящее было столь интересным, что даже аутсайдеры за дальними столиками пытались не пропустить ни единого слова из шоу, разворачивающегося прямо на их глазах.

— Так вот для кого ты стащил с манекена в ателье мою лучшую модель? А ведь платье даже не было готово! И ты спер ее ради этой толстой коровы, которая не помещается в него?! — эта женщина явно была намерена устроить скандал. К тому же от нее сильно пахло спиртным. Гнев подогревали пары алкоголя.

— Лариса… Успокойся… — лицо Сафина пошло пятнами (я никогда не видела его таким), — это не то что ты думаешь… Я все объясню…

— Что объяснишь?! Пусть эта толстуха вернет мое платье или хотя бы заплатит за него!

— Лариса… прекрати… мы потом поговорим…

— Нет, ты правда мог спереть мое платье для этого жирного пугала?! Для этого вот?! — упираясь руками в бока, она вульгарно рассмеялась.

Вокруг нас собрались люди, снимая происходящее на камеры, планшеты, смартфоны. С моих же глаз как будто спала пелена. Я вдруг вспомнила все: булавку, неподходящий размер, странное поведение Сафина, уговаривающего не надевать это платье, и просьбы вернуть платье ему.

Кровь раскаленной волной ударила в голову. Я чувствовала себя так, словно горю в огне. Платье с чужого плеча… Не соображая, что делаю, я вдруг стала снимать с себя это платье. Кто-то сзади ахнул, кто-то что-то сказал. Решительно стащив платье через голову, я осталась только в нижнем белье. Затем, размахнувшись, швырнула его, залепив тряпку прямо в физиономию этой дамочки. Тряпка довольно существенно хлестнула ее по лицу. Кто-то засмеялся.

Голая, в лифчике и трусах, я пошла через весь зал, чувствуя на себе устремленные на меня взгляды. В зале ресторана не было ни единого человека, который не смотрел бы в тот момент на меня.

Идти нужно было далеко. Все вокруг расступались, давая дорогу. Я же старалась идти быстро, держа себя в руках из последних сил. Нервы были напряжены до предела. Мне казалось, что стоит остановиться или что-то сказать, как я упаду на пол и буду кричать, кричать до тех пор, пока мир не рухнет, расколовшись на мельчайшие осколки, или я не умру, потому что спасти меня теперь может только смерть.

Так я вышла на улицу, не ощущая холода, не понимая, что происходит. Кто-то схватил меня за плечи, тормознул на ходу.

— Эй, остановись, наконец! Меня же с работы выгонят! — это был запыхавшийся Николай. Перепуганный, он бежал следом за мной, — иди в машину!

— Я никуда не поеду.

— Но ты же не можешь так идти! Ты что, совсем с ума сошла?

— Мне все равно.

— Идем, — он решительно поволок меня к машине, зачем-то открыл багажник, — не хочешь ехать, не нужно, только оденься хотя бы. Вот.

Николай протягивал мне женский спортивный костюм и кроссовки.

— Это одежда моей девушки. Она забыла в багажнике, когда я забирал ее с тренировки. Она меня простит. Оденься, ты же не можешь стоять вот так. Попадешь в полицию или психушку.

Я натянула на себя спортивный костюм, к счастью, он подходил по размеру, застегнула змейку кофты до подбородка. Затем скинула шпильки и обула кроссовки. Они были малы, но мне было на это плевать.

Достав из вечерней сумочки кошелек и телефон, по-мужски засунула их в карман штанов. Бросила сумку на асфальт, подтолкнула ногой к туфлям:

— Вот. Можешь выбросить или отдай Сафину. Дать тебе денег за костюм?

— Нет, ты точно больная на голову!

Пожав плечами, я пошла прочь. Николай снова поплелся следом.

— Давай я все-таки отвезу тебя… Дома успокоишься.

Развернувшись, я закричала изо всех сил:

— Не ходи за мной! Не смей за мной ходить!

Николай подпрыгнул, как ошпаренный, и пулей отлетел от меня прочь. Развернувшись, я побежала, не разбирая дороги, не понимая, куда, до тех пор, пока не закололо в боку, а в глазах не появилась непонятная, но жгучая резь. Тогда я остановилась, и, согнувшись, ухватилась за стену какого-то дома. Мир рухнул — улицы, машины, дома… Я изо всех сил пыталась найти хоть какой-то ориентир. Впереди загорелись огни бара.

Я толкнула тяжелую дверь, в нос сразу ударил затхлый, спертый запах, и я поняла, что попала в приют, последний приют, тот самый, который должна была найти. Это был маленький бар, работавший круглосуточно, дешевая забегаловка в центре, где в некотором отдалении расположен вокзал. Такие грязные и дешевые ночлежки — последнее место в большом городе, есть везде, где одновременно пребывает множество пестро одетых людей, связанных с временностью жизни — своей убогостью или вокзалом.

Когда глаза привыкли к едкому дыму, я разглядела, что бар почти пуст. За одним из столиков пили двое мигрантов — кавказцев средних лет. Отупевшие от дневной усталости и количества выпитой водки, они не замечали никого вокруг. Еще за одним столиком пожилая уличная проститутка пила пиво в ожидании клиентов. Ее потасканное лицо было отупевшим, усталым, равнодушным ко всему. Лицо настоящего человека со дна жизни, который все видел, все знает, которого больше ничем нельзя удивить, даже осознанием того, что он все еще существует в этом мире как человек.

И, наконец, мальчишка-бармен, коротко стриженый, в спортивном костюме, нагловатый выходец из сельской местности, по какой-то нелепой случайности затерявшийся в большом городе за стойкой бара.

Словом, та еще пестрая публика. Я на удивление быстро вписалась в их круг. Ни кавказцы, ни проститутка даже не посмотрели в мою сторону, только лицо мальчишки вытянулось при моем появлении. Я не впечатлила его, очевидно, он принял меня за вокзального бомжа. Подойдя к стойке, я потребовала коньяк.

— 50 грамм? — ухмыльнулся мальчишка.


— Бутылку 0,5, — сказала я, и ткнула пальцем, — вон ту.

— А деньги у тебя есть?

Я швырнула купюру, приготовленную заранее. Это его впечатлило. Мальчишка подобрел.

— Садись за столик. Сейчас принесу. Закусывать будешь?

— Не буду.

— Эй, ты того… Мне неприятности не нужны!

— Какие неприятности?

— Ладно, — пожал плечами, — хочешь напиться — дело твое.

Я выбрала самый дальний столик в самом темном углу бара. Положила перед собой молчащий телефон, даже боясь посмотреть на время. Я не отключила ни телефон, ни звук — просто мне никто не звонил. А кому было звонить, собственно?

Это был удивительно бесславный конец. Ночью, в чужом городе, в одиночестве, в грязном баре. Удивительно быстрое падение в пропасть. Соответствующее окончание красивой сказки. Я собиралась выпить столько коньяка, сколько смогу. Что делать дальше — я не знала.

Ясным было только одно: я больше не вернусь в дом Сафина. Это я понимала четко и ясно. С меня хватит. Я больше не выдержу. Не смогу все это перенести. А раз так, я никогда больше не вернусь в дом Сафина.

Нет, все-таки мне придется вернуться один раз. Я должна забрать свои вещи, паспорт — ведь я же не смогу уехать без паспорта. Значит, хотя бы за документам мне придется вернуться. Но это не страшно. Учитывая, что в доме Сафина практически никогда нет (он то в центре, в офисе, то у очередной любовницы, то в мастерской), мы с ним даже не встретимся. Я заберу вещи и уйду как можно быстрее. Дело десяти минут. Десять минут — и с моей жизнью будет покончено.

Надо отдать мне должное, все, что я могла разбить и разрушить в своей жизни, мне удалось разрушить и разбить. Я ничего не создала, ничего не построила. В погоне за безумной мечтой окончательно разрушила себя. Великая неземная любовь выжгла дотла мою душу. Односторонняя — прошла стороной. Я — неудачница. Теперь самое время посмотреть правде в глаза именно здесь, в этом дешевом баре.

Я плохая мать, плохая жена, никчемная любовница. Я ничего не добилась в жизни, ничего не успела, ничего не стою. Если я сейчас исчезну с поверхности земли, ничего не изменится, мир просто этого не заметит. Это — правда, хоть и горькая. Но горькая правда лучше, чем сладкая ложь.

Мальчишка-бармен поставив на стол бутылку и пузатый бокал, удалился, с опаской поглядывая в мою сторону. Я казалась ему странной. Знал бы он, бедный, какая я странная!

Сафин — любовник мне под стать. Достойная половинка для моего начавшего сдавать разума. Нужно признаться: мою психику Сафин успел разрушить. И самое печальное в том, что я сама хотела ее разрушить. Всего этого я хотела сама. Я уже не знала, как определить то, что я чувствую по отношению к Сафину. Не знала. Не было слов.

Я сделала большой глоток обжигающей жидкости. Крепкий алкоголь словно успокаивал мои кипящие мысли. Ночное кафе, совсем как на картине Ван Гога. Ночное кафе — место, где можно сойти с ума.

Это не самое страшное в жизни. Есть вещи намного страшнее. Например, лицо Вирга Сафина, постоянно стоящее перед моими глазами. Лицо, прогнать которое я не могла.

Внезапно я что-то вспомнила. Взяла телефон, одела наушники и включила песню, которую записала совсем недавно — сегодня. С этого «недавно» прошла целая пропасть лет. Мелодичный голос пел слова, которые я еще не понимала во время записи, но отчетливо понимала сейчас.

«А лживый любовник — он хуже вора. Ведь вор лишь ограбит, твое заберет. А лживый любовник в могилу сведет. А лживый любовник в могилу сведет… А лживый любовник в могилу сведет…»

Я заплакала. Взяв со стола салфетку, прижала ее к лицу, чтобы никто не видел моих слез. Но предосторожность была излишней. Никто не видел моих слез — всем было все равно. Всему миру. Я могла бы выть во весь голос, но я не могла.

Любовник. Какой же я была дурой! Я и правда считала Вирга Сафина своим любовником. А слово «любовник» происходит от слова «любовь». От слова, давно потерявшего значение и смысл. И в этом городе, в который стремятся все, и который с успехом превращает людей в монстров, это глупое средневековое слово давно не в чести. Им никто не пользуется, оно ничего не стоит. Возможно, поэтому меня и искалечили так жестоко, появившуюся неизвестно откуда наивную дурочку, посмевшую верить в любовь?

Да. Я верила и верю в любовь. А почему нет? Верить в любовь? Не так уж нелепо. Не более нелепо, чем верить в летающего Макаронного монстра, сотворившего этот гребаный мир.

Я не допила коньяк. У меня вдруг страшно закружилась голова, и я уронила лицо на руки. Когда же приступ головокружения прошел и я подняла голову, напротив меня за столом сидел Вирг Сафин, самый настоящий Вирг Сафин из плоти и крови.

— Пожалуйста, прости меня. Поедем домой.

Я падала в бешеном приступе дикого смеха, словно на меня атакой накинулись все ожившие и мучающие меня макаронные монстры. Я хохотала до истерики, до слез.

— Пойдем домой, — повторил Вирг Сафин, и я перестала смеяться. Вдруг перестала смеяться, словно кто-то перерезал мне горло. Я даже знала, кто. Он.

— Ты видишь эту бутылку? — сказала я, удивляясь тому, что еще могу говорить, — сейчас я подниму ее и разобью о твою голову, а потом осколками перережу тебе горло, и из него выпадет твой лживый язык.

— Я тебе кое-что принес. Вот, возьми, — Сафин всунул мне в руки магазинный чек, — ты можешь понять, что это такое?

Немного протрезвев, я уставилась на стандартный чек из магазина.

— Я не крал никакого платья из ателье Ларисы Козловой. Я бросил Ларису Козлову за год до знакомства с тобой. А с размером не угадал потому, что хотел сэкономить. На этот размер и цвет была снижена цена. Платье твоего размера стоило две тысячи евро. Эту модель — ту самую, которую я подарил тебе, я купил со скидкой, она стоила 735 евро. Я решил сэкономить, соблазнился ценой. После всего, что между нами было, мне стало стыдно за свою мелочность, и я решил вернуть это платье, потом доплатить и взять нужный размер. Ты же поняла все неправильно. Этот чек — доказательство моих слов. Посмотри внимательно. Это чек за покупку платья.

Все так и было. И адрес магазина — Петровка, Киев. И цена — действительно, сумма 735 евро. И даже день, когда я нашла платье возле своей кровати. Тот самый день!

— Как ты меня нашел? — я не знала, что сказать.

— За тобой следил один из моих охранников. Не Николай — другой. Он шел за тобой и до моего приезда стоял у дверей бара. Я задержался, потому что съездил за чеком в офис — все чеки моих покупок я держу в офисе, в центре. Я люблю порядок в денежных делах. Решил взять из офиса чек и показать тебе, чтобы отпали все сомнения. Ты понимаешь, что я говорю?

— Нет.

Внезапно все поплыло перед моими глазами: Сафин, стол, бар. Все закружилось в чудовищном ураганном вихре, сметающем и мысли, и зрительную картинку. Я почувствовала, что падаю вниз, стремительно погружаясь в темноту.