Чикатило. Явление зверя

– Проходи, садись, – кивнул ему начальник оперчасти. – Знаешь, зачем вызвал?

Гризамов сел на стул, на котором еще недавно сидел Витвицкий. Стул жалобно скрипнул, Гризамов тяжело вздохнул:

– Начальник, если ты из-за этого пидора гнойного с третьего отряда, так я его пальцем…

– Да нет, Гризамов, разговор у нас с тобой пойдет о другом. И от того, насколько у тебя хорошая память, будет зависеть, получишь ты наказание за то, что не тронул пальцем в бане заключенного Хомака. Статью за мужеложство у нас никто не отменял. Все понял?

– Куда уж понятнее… – развел руками Гризамов.

Майор открыл папку и принялся перелистывать бумаги. Витвицкий в своем убежище за шкафом слышал шуршание документов, и оно казалось бесконечным. Наконец шелест бумаг прекратился.

– Ты пять лет назад чалился в Ростовском СИЗО по подозрению в гоп-стопе. Было?

– У вас же там все написано… – ответил Гризамов.

– Тогда не срослось, тебя выпустили. Но перед этим ты посидел в одной камере с гражданином Кравченко. Тут указано, что твоим делом занимался капитан Липягин. Помнишь такого?

– Ну, вроде помню…

Витвицкий навострил слух, готовясь к откровениям, и тут же вздрогнул от резкого окрика.

– Блядь, ты че тут целку мне разыгрываешь?! Четко, внятно: Липягин тебя к Кравченко подсадил? Зачем? Что велел делать?

Заключенный вздохнул и начал говорить…





* * *


…Камера, в которую Липягин пять лет назад подсадил Гризамова, была небольшой: две шконки, одна застелена, другая голая, стол, лавки, в углу унитаз за низкой кирпичной стенкой, под потолком тусклая лампочка, забранная железной решеткой. Таких камер Гризамов на своем веку повидал не одну.

На лавке у стола сидел типичный терпила по жизни, Гризамов сразу это понял. Он и фамилию сокамерника запомнил – Кравченко. Вот этот самый Кравченко сидел на лавке и меланхолично пил чай из эмалированной кружки. А больше в камере никого не было.

С лязгом закрылась дверь. Гризамов со скрученным матрасом под мышкой подошел ближе, остановился в паре шагов от стола и еще раз демонстративно оглядел камеру, задержав взгляд на все так же пьющем чай сокамернике.

– Ну шо, сиделец, вечер в хату?

Мужчина не ответил, словно специально давая повод.

– Часик в радость, чифирек в сладость, ногам ходу, голове приходу, сто тузов по сдаче, матушку удачу ходу воровскому, а смерть – мусорскому… – ерничая, продолжил Гризамов.

– Ага. И тебе не хворать, – равнодушно кивнул Кравченко.

Гризамов сделал еще шаг вперед и посмотрел на сидящего сверху вниз.

– Ответочку забацать не хочешь? – поинтересовался Гризамов. – Шо, за губу закатал? Или ты из оленей будешь?

– Да не пыли, – поморщился Кравченко. – Вон, шконка свободна, занимай.

Гризамов, набычившись, посмотрел на Кравченко, соображая, что предпринять. Вариантов было немного. Приняв решение, он кинул свернутый матрас на стол так, что едва не сбил на пол кружку с чаем.

– А мне твоя нравится! – с вызовом бросил он.

Кравченко медленно повернул голову, поглядел на сокамерника.

– Хорошо. Занимай мою.

У него были глаза обреченного человека. Нет, все-таки первое впечатление всегда самое верное – понял Гризамов.

– Ты шо, бля, терпила по жизни?

Кравченко не ответил.

– Ты посмотри, как мне свезло, а? Терпила в хате!

Мужчина подошел к заправленной шконке и резким движением сдернул на пол матрас с подушкой, простыней и одеялом.

– Э, терпила! Шконку мне заправь!

Сокамерник не ответил, он все так же сидел без движения, сгорбившись за столом. Гризамов толкнул его в спину.


– Я шо, не по-русски сказал? Или ты, как старый вор в законе, только по фене ботаешь? Могу и так: шементом мне ламку в ажур, черт мурловый!

Гризамов снова толкнул Кравченко. Тот медленно, нехотя встал. Он оказался не мелким, высоким даже. Гризамов чуть присел, сжал кулаки, готовый к драке. Но Кравченко, не глядя на него, взял со стола матрас и постельное белье, перешагнул через лавку, подошел к шконке и принялся заправлять. Такое уж точно мог сделать только терпила.

Гризамов поглядел на сокамерника с выражением брезгливости и отвращения.

– Ты шо, в натуре, мятый, как дойка коровья? Может, и за щеку примешь без базара?

Заправлявший простыню Кравченко вдруг резко развернулся и ударил Гризамова кулаком в лицо. Удар вышел настолько быстрым, сильным и неожиданным, что тот отшатнулся и полетел через скамейку. Со стола со звоном посыпались кружка, тарелка, еще какая-то мелочь.

Гризамов мгновенно подскочил на ноги, отступил на пару шагов и тронул лицо. Нос отозвался болью, на пальцах осталась кровь. Гризамов с ненавистью поглядел на Кравченко.

– Сука! – процедил тот сквозь зубы. Он стоял перед Гризамовым злой и угрюмый, но не нападал. – Тебе следак что, откос обещал, если меня прессанешь?! Я зону топтал, я эти прогоны знаю. Ты ж из блатных, а на ментовскую хуйню повелся, да? Своему корешу намек оглоблей сделал…

– Кто тут кореш? Ты, шо ли, лохмач драный? – перебил Гризамов. – У тебя на лобешнике сто семнадцатая горит, а на жопе три короны!

Он отпихнул ногой валяющуюся на полу кружку, чтобы не мешалась под ногами, и принял бойцовскую стойку.

– Тебе следак напел, а ты уши подставил под сранье ментовское, – упавшим голосом произнес Кравченко. – Не убивал я никого. Девочку ту пальцем не тронул.

– Шо? – Гризамов страшно и зло оскалился, показывая желтые зубы. – А еще бы ты сознался, падла…

– Матерью клянусь! Не я! Вот сдохнуть мне – не трогал ее!

– Да хоть жопой своей клянись, – ухмыльнулся Гризамов. Чем больше он глядел на сокамерника, тем больше утверждался в своей правоте. – Ты – лохмач, морда тряпочная. Ни хуя тебе веры нет.

– Тогда можешь пиздить. Мне похуй.

Эти спокойно произнесенные слова сработали не хуже спусковой пружины. Гризамов с рычанием бросился на сокамерника и ударил его кулаком под дых. А когда тот согнулся от боли, добавил локтем по спине, вкладывая в удар обиду за разбитый нос. Кравченко со стоном повалился на пол. Теперь он был безопасен, и Гризамов принялся бить его ногами, норовя попасть по почкам.

– Кровью ссать будешь, гнида! – яростно орал он. – Кровью!





* * *


Витвицкий чувствовал себя удовлетворенным и опустошенным одновременно. С одной стороны, он был доволен полученным результатом, с другой – непростые разговоры, тряские поезда и паршивая погода его изрядно вымотали. Капитану казалось, что в этой командировке он промерз насквозь, поэтому даже сейчас по теплому коридору ростовского УВД он шел в плаще.

Первым, кого он встретил, не считая дежурного на входе, оказался Кесаев. Полковник вышел ему навстречу, бегло окинул с ног до головы, задержав взгляд на чемодане и папке в руках подчиненного.

– А, Виталий Иннокентьевич. С возвращением, – приветствовал он. – Вы, я гляжу, прямо с поезда. Ну как, успешно?

– Да, – Витвицкий поставил на пол чемодан, поспешно протянул начальнику папку и заговорил часто, хоть и не без гордости: – Вот отчет с протоколом допроса Гризамова. Он сознался, что по уговору со следователем Липягиным регулярно избивал в камере Кравченко, добиваясь от него признательных показаний по делу Закотновой.

– Очень хорошо, товарищ капитан, – Кесаев спокойно принял папку. – Видите, а вы говорили, что это работа не для вас.

– Я там отметил большую помощь, которую оказал мне начальник оперчасти майор Гаврилов, – поторопился добавить капитан. – Можно сделать так, чтобы о его участии узнали в Москве? В Заполярье климат суровый, он хотел бы перевестись…

Кесаев нахмурился, в мгновение растеряв все свое благодушие. Заметив такую перемену, Витвицкий умолк.

– То есть «ты мне, я тебе», да? Я вас правильно понял? – уточнил полковник с недобрым прищуром.

– Без него… – начал было Витвицкий.

– Начальник оперчасти лагеря обязан, – резко оборвал Кесаев, – вы слышите, товарищ капитан?! Обязан оказывать вам всяческое содействие! А не пытаться выгадать что-то для себя.

– Да он не пытался… – совсем растерялся Витвицкий. – Я…

– Каждый раз я в вас разочаровываюсь, Виталий Иннокентьевич.

– Но…

– Свободны! – сухо бросил начальник и зашагал по коридору.

Витвицкий смотрел ему вслед, нервно покусывая губу, но на этом его злоключения не закончились.

– А, капитан, с возвращением, – раздался рядом голос Горюнова.

Витвицкий обернулся, неприязненно посмотрел на майора. Он был последним человеком, которого Витвицкому хотелось бы сейчас видеть. На лице Горюнова играла вежливая улыбка, но в глазах его неприязни было не меньше, чем у Витвицкого.

– Что ж ты, Виталий Иннокентьевич, меня перед начальством подставляешь? – сквозь зубы зло процедил Горюнов, подходя ближе.