Черное облако души

– Да ты что? – Она посмотрела на него круглыми глазами. – Любовные романы?

– Нет. Детективы. Про убийства всякие и прочее. Так что, прости, тебе пора.

– Как здорово, – с восхищением проговорила Вера. – А почитать дашь?

– Тебе неинтересно будет. Это для мужиков.

– Интересно! Ты не думай, я умная. Книжки читаю. Вон, в прошлом году Пушкина почти всего прочла.

– Ну, мне до Пушкина далеко. – Никита поневоле улыбнулся. – Ты давай иди, а то у меня сроки.

– Ладно, ладно, я мешать не буду. Завтра прийти? Я оладушек напеку.

– Завтра ни в коем случае. Теперь только через неделю или лучше через две. А то мне придётся неустойку платить.

– Не дай бог. – Вера перекрестилась, кряхтя, тяжело поднялась со стула и, покачиваясь, пошла к дверям. – Огурчики кушайте на здоровье. И икорку, – снова перейдя на «вы», очевидно от большого уважения, проговорила она и скрылась в сенях.

Никита видел в окно, как она нетвердой походкой идёт к калитке. Он выждал пару минут и открыл дверцу шкафа. Влада сидела, обхватив руками коленки, глаза ее были закрыты. Она спала!

– Эй, просыпайся. Можно выходить. – Никита потормошил ее за плечо.

– Отстань. – Она дёрнулась, но не проснулась. – Отвяжись. Я не знаю, где деньги!

– Влада! – громче позвал Никита. – Влада, очнись! При чем тут деньги? Я и не думал тебя спрашивать.

Она не реагировала.

– Влада! – Он легонько шлепнул ее по щеке.

Она открыла глаза, непонимающе глядя на него.

– Влада!

– Где?

– Что «где»? – теперь уже не понял Никита.

Она с трудом приходила в себя.

– Я уснула, что ли?

– Да, и так крепко. Я не мог тебя разбудить.

Она вылезла из шкафа, стряхивая с себя пыль.

– Что это за мадам приходила к тебе?

– Местная продавщица. Кажется, она положила на меня глаз.

– Ну ты у нас мужчина хоть куда. – Влада хитро усмехнулась. – Я умираю с голода. Где мой суп? Надеюсь, она не все слопала?

– Нет. Я оставил тебе. – Он налил ей в тарелку.

Она жадно принялась хлебать его. Никита молча смотрел, как она ест.

– Спасибо, все очень вкусно, – поблагодарила Влада. – Мы петь сегодня будем?

– Будем, но чуть позже. Я дров наколю, и будем петь.

– Чудненько. – обрадовалась Влада. – А огурчик можно съесть?

– Можно.

– Замечательные огурчики, – весело прощебетала Влада и полезла в банку.





22





Через неделю их быт совсем наладился. Никита исправно топил печь, Влада носила из колодца воду. Они готовили нехитрую еду: картошку, гречку, макароны, отваривали сосиски, жарили окорочка. Впрочем, готовили – это не совсем верно. В основном стряпней занимался Никита. Влада по-прежнему ленилась, торговалась по любому поводу, стараясь увильнуть от работы по дому. Если же откосить не удавалось, то делала все из рук вон плохо. Периодически у них с Никитой из-за этого происходили стычки, которые всегда заканчивались перемирием.

Погода стояла отличная, и у них вошло в привычку гулять по лесу до той самой опушки, где бежал ручей. Дорога в обе стороны занимала чуть больше часа. Они сидели на пеньках у речушки, слушали, как поют птицы, наблюдали за носящимся по округе Шоколадом, разговаривали на самые разнообразные темы, наслаждаясь тишиной и покоем. Никита чувствовал себя почти полностью счастливым. Почти – потому что в глубине души у него затаилось нечто тревожное и гнетущее. Это было чувство огромной вины перед покойной женой, ощущение собственного предательства и что-то ещё, чему сам Никита не мог дать объяснения. Иногда это что-то становилось настолько сильным и мучительным – он едва сдерживался, чтобы не застонать. А иногда почти совсем отступало, давая место гармонии и тихой радости, чтобы потом возникнуть снова.

Никита незаметно наблюдал за Владой – исподтишка, когда она была чем-то увлечена и не замечала его пристального взгляда. Он выучил наизусть каждый ее жест, все привычки и ужимки, интонации ее голоса.

Она не любила шоколадные конфеты, не переносила Агилеру, упорно бралась за вещи левой рукой, затем перекладывая в правую. Она отрицала все, что когда-то сама проповедовала, и периодически уходила в себя настолько, что не сразу откликалась на зов. Никите казалось, что она живет в каком-то своём мире, иногда выныривая из него, а иногда погружаясь на самое дно. В это время для неё переставали существовать окружающие. Она не видела и не слышала их. Стоило определённого труда вернуть ее в реальность.

Вечерами они неизменно музицировали, оба получая от этого несказанное удовольствие. В такие моменты Никита забывал все плохое и с головой уходил в наслаждение. Слушая Владу, он думал о том, что когда-нибудь, когда все кончится, он заставит ее учиться во что бы то ни стало. Но что кончится – этого Никита не мог сказать. Он просто плыл по течению, просыпаясь и засыпая в деревянном домике, под щебет птиц, всеми фибрами души ощущая себя нужным, а оттого – молодым и полным сил.





23




«Июнь. Первые по-настоящему тёплые дни. Упоительно длинные, светлые вечера. Мне кажется, стоило вытерпеть всю эту седую, мглистую зиму, с вечной тьмой, с жестокими ветрами, с невольным заточением в четырёх стенах, с холодом стареньких батарей, с обледеневшими стёклами, за которыми ничего не видно, кроме все той же темноты. Стоило все это перетерпеть ради высокого голубого неба, оголтелого щебета птиц, бело-розового цветения яблонь, а главное – ради свободы!!

С самого утра на моем пороге стоит Галка. У неё каникулы, а значит, она вольна, как птица. Она пришла, чтобы посадить меня в коляску и вывезти во двор. И вот я сижу под берёзой, наслаждаясь чириканьем воробьев, матерной бранью соседа-алкаша – да, да, даже его брань меня радует, потому что она живая, а я наконец выбралась из своей клетки в десять метров.

Совсем рядом несутся машины, они громко сигналят, у подъезда девчонки прыгают в классики, чертя мелом на асфальте цифры. Галка ест мороженное, облизывая его со всех сторон блестящим розовым языком. Капли текут по ее подбородку, падают на платье, на голые коленки. Возле ее ног вертится дворовый пёс Тузик и норовит слизнуть мороженое с Галкиных коленок. Ей щекотно, она морщит курносый нос, на котором солнце уже оставило свои метки в виде веснушек.

– Пшел вон, – говорит она Тузику и пихает его ногой.

Тот обиженно поджимает хвост, отходит в сторону и косится на меня чёрным глазом, словно ища поддержки и сочувствия. Я улыбаюсь Тузику. Я вообще последнее время только и делаю, что улыбаюсь. Нагруститься я ещё успею – потом, когда вновь станет холодно, солнце скроется за тучами и зарядят дожди. Галка снова пойдёт в школу, и у неё не будет времени гулять со мной. Вот тогда я перестану улыбаться, а сейчас самое время.

Галке скучно – Алиса приболела и ей не с кем гулять. Она просится к девчонкам в классики, но те не пускают ее. Вот ведь вредины! Понимаю, что пришла пора вмешаться, и говорю им:

– Девочки, как не стыдно. Что вам, жалко, что ли?

– Жалко, – отвечает одна из них, голубоглазая и златокудрая, как кукла Барби. – У неё битки нет.

– Ну так одолжи ей свою, – не отстаю я.

– Ещё чего, – тянет Барби. – Мне ее папа подарил, он ее из поездки привёз. Там конфетки были, разноцветные такие.

Я вспоминаю, что в мое время битки для классиков делали из банок с чёрной икрой – это считалось последним писком моды. В мое время… Тогда все было другим. И дети тоже – не такие нарядные и разодетые в пух и прах. Мы бегали в кедах, спортивных штанах и майках, гоняли биты и мячи, дружили все вместе. Не любили только маменькиных сынков, дразнили их всем двором…

Галка тем временем нашла выход из положения: она прыгает вовсе без битки, с клетки на клетку. Ее косички смешно подпрыгивают. Барби, надув розовые губки, смотрит на неё исподлобья, но прогнать не решается. Мимо идут соседки-старушки, баба Нина и баба Зина, давние подружки. Они кивают мне с сочувствием:

– Гуляешь?

– Гуляю, – отвечаю я.

Галка напрыгалась вволю, ей пора домой. Я бы ещё посидела во дворике под берёзой, но увы, нужно ехать. Дома меня ждут петли – одна лицевая, две изнаночных. Раз-два, раз-два. Спицы мелькают перед глазами, заслоняя оконный мир и воспоминания. Раз-два, лицевая, изнаночная…»





24




…Прошло недели три. За это время Никита Кузьмич и Влада сварили четыре пакета макарон, два килограмма картошки, спели несколько десятков песен, трижды сильно поссорились и столько же раз помирились. Пару раз наведывалась Вера, но Никита Кузьмич уже не опасался ее визитов – он приноровился на это время прятать Владу в сарайчике.

На дворе стояло настоящее лето, и Никита задумал копать огород. Он нашёл вполне крепкую лопату, грабли и принялся за дело. У себя на даче Никита давно уже ничего самостоятельно не делал. Надежда Сергеевна ревностно следила, чтобы он не напрягался, благо были средства нанять рабочих. Те и грядки копали, и газон пропалывали, и помогали Надежде Сергеевне обустраивать ее многочисленные цветники.

Сейчас же он получал огромное удовольствие от своего занятия. Никита вырос в простой крестьянской семье, у них был и дом, и огород, и живность водилась. Он с детства все умел: и землю копать, и мастерить, и даже корову доить. Земля на участке оказалась отличная, сплошной чернозём. Никита вскопал грядки, купил в сельпо семена, рассаду и заставил Владу посадить морковь, свеклу, зелень и кабачки. Та отбрыкивалась как могла, но все же с честью выполнила возложенную на неё миссию. Семена быстро дали всходы, и Никита поливал их из большой, ржавой лейки, найденной в сарае. Вскоре они уже добавляли в картошку свой укроп и петрушку.

Куролесов регулярно звонил, интересовался, как дела. Обещал приехать, но не прямо сейчас, а попозже, когда ему дадут отпуск. Никита стал подумывать о том, чтобы остаться здесь с Владой на осень и даже на зиму. Конечно, нужно будет кое-что подделать в доме, подконопатить, но главное – печь и колодец – в полном порядке. Приедет Сашка, поможет заготовить дров на всю зиму. Он представит ему Владу как свою родственницу, и все будет в лучшем виде…

Так примерно думал Никита, коротая дни в обществе Влады, изредка общаясь с Верой, и нисколько не скучая по оставленной цивилизации…

Иногда, впрочем, они выбирались «в свет» – соседний райцентр. Туда Никита пару раз свозил Владу, чтобы купить ей какую-то летнюю одежду и обувь. Она остановила свой выбор на трёх симпатичных платьицах и открытом сарафанчике, синем, в желтый цветочек. Еще они приобрели ей шлепки, босоножки и вторые кроссовки, на случай дождливой погоды. Потом Никита с Владой прошлись по хозяйственному магазину и купили кучу тарелок и кастрюль, скатерть и даже новые шторы. Инициатором этих покупок стала Влада. Никита с удивлением и радостью заметил, что ей стало нравиться обустройство их скромного жилища. Она все чаще без его напоминания намывала полы, протирала пыль, украшала поверхности найденными в шкафу салфеточками и вазочками. Вообще она стала гораздо спокойней и доброжелательней, больше похожей на ту, прежнюю Владу, милую и веселую хохотушку, покладистую и непривередливую. Такой она нравилась ему ещё больше. Никита не представлял, что может ее потерять, потому неукоснительно следил, чтобы никто из посёлка не знал о ее существовании. Береженого, как говорится, бог бережёт…

Первого июля у Веры был день рождения, и по этому поводу она позвала Никиту Кузьмича к себе в гости. Тот отнекивался как мог, но все же ему было неловко не прийти. Он купил в райцентре коробку шоколадных конфет, шелковый шарфик в тон ее вишневому платью и отправился в деревеньку, наказав Владе сидеть дома и носу за калитку не высовывать.

Вера жила на краю деревни в хорошем, добротном кирпичном доме.