CC – инквизиция Гитлера
Часть 17 из 31 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Дроссель сделал для себя выводы из пережитого — позже, в Берлине, он спас от ареста гестаповцами еврейскую семью.
Почти повсеместно солдаты вермахта привлекались при проведении массовых расстрелов в качестве «тылового вспомогательного персонала», то есть для оцепления и прикрытия мест проведения экзекуций. Они становились свидетелями, а зачастую — и соучастниками.
Одни смотрели на это с ужасом, другие — с отвращением, и только единицы протестовали. Едва ли кто-то интересовался причинами происходящего. Немало было и таких, кто ничего не слышал о творимых преступлениях, поскольку постоянно был занят тем; чтобы сохранить собственную жизнь. И опять-таки находились другие — горячо одобряющие кровавые зверства оперативных групп. Они улюлюканьем подзадоривали убийц и унижали беспомощных жертв даже в последние минуты их жизни. А иногда солдаты сами занимались разбоем и убийствами, часто без всякого на то приказа.
В их письмах к родным мало сведений об первом периоде истребления евреев. Однако, когда солдаты приезжали домой на побывку с фронта, то, естественно, рассказывали об этом в узком семейном кругу. Так постепенно просачивалась в народ правда о массовых расстрелах на Востоке.
Между тем экзекуции оперативных групп СС принимали гигантские размеры. «В ходе крупных боевых операций войск проведен ряд карательных актов возмездия, — говорилось в «донесении по существу» оперативной группы «Ц». — Самое значительное мероприятие такого рода осуществлено сразу после взятия Киева. В нем были задействованы исключительно евреи со всеми членами своих семей».
То, что скрывалось за бюрократической маскировкой, означало не что иное как не знающая прецедентов массовая кровавая бойня. 29 и 30 сентября 1941 года в овраге Бабий Яр под Киевом расстрельная команда 4а оперативной группы «Ц» уничтожила 33 770 евреев.
29 сентября после захвата Киева немецкими войсками из города потянулась длинная вереница людей в направлении этого оврага. Матери с грудными младенцами, старики и старухи, подростки и дети — более 30 000 человек двигались по дороге в казавшейся бесконечной процессии. Они выполняли распоряжение, которое за день до этого было расклеено в виде плакатов по всему городу.
Тем, кто попытается уклониться от требований призыва новых властей, грозил немедленный расстрел. А что ожидало всех, кто подчинится приказу, не мог предположить ни один еврей, пришедший к указанному месту у кладбища.
Эвакуация? Временная изоляция? Почему тогда их заставляют снимать одежду? Ужас охватил людей, когда их погнали сквозь строй полицейских под градом ударов дубинками с обеих сторон. Но это было только начало. Когда они после процедуры избиения подошли к оврагу, им было приказано по команде небольшими группами ложиться в ряд на землю. И тут в дело вступили расстрельные команды. Залпы очередей из пулеметов, кое-как присыпанные землей трупы, и уже следующая партия загоняется в овраг. Снова и снова начиналась эта ужасная сцена, она повторялась опять и опять, и так час за часом. Вконец обессилевшие от кровавой бойни немецкие команды смерти вынуждены были перейти на работу посменно: час расстрелов, час передышки. Эта карусель кошмара продолжала крутиться до наступления темноты.
Все, до кого не дошла очередь, были на ночь загнаны в пустые сараи. И даже там, в неимоверной тесноте, некоторые хотели еще верить в свое «переселение». Но утром прибыли хорошо отдохнувшие зондеркоманды и, не встречая никакого сопротивления, спокойно довершили свое черное дело, как мясники на скотобойне.
Одна из немногих оставшихся в живых, Людмила Шейла Полищук вспоминает: «Маму и меня привезли на место сбора. Я начала кричать. Мама схватила меня за руки и сказала: «Доченька, не плачь так громко, а то они нас убьют. Если будешь молчать, мы спасемся». Потом вдруг появилась команда стрелков. Мать не стала ждать расстрела, с первыми выстрелами бросилась вместе со мной в ров и там накрыла меня своим телом. Зондеркоманды начали наваливать на нас трупы. Потом они расстреляли другую группу. Мать чувствовала, что я задохнусь под телами. Она подложила свои руки, сжатые в кулаки, у моей шеи, чтобы я не захлебнулась в крови. Потом я слышала, как пришли солдаты и стали искать живых среди трупов. К счастью, один солдат встал на мать и заколол рядом с ней лежащего раненого. Когда они ушли, меня в бессознательном состоянии мать вытащила к себе и унесла на руках прочь от того места. В Подоле, пригороде Киева, находился черепичный завод. Там она нашла подвальное помещение, в котором мы прятались четверо суток».
36 часов продолжалась стрельба, после чего эсэсовцы решили замести следы своего преступления. Они взорвали овраг динамитом. Убийцы вели скрупулезный учет: 33 771 убитый, 150 убийц.
С тех пор Бабий Яр стал известней в Советском Союзе как символ зверской жестокости немцев. Согласно общим подсчетам только в районе Киева было казнено, расстреляно, забито до смерти и умерщвлено газами 200 000 человек.
Главным лицом, ответственным за это кровопролитие, был руководитель оперативными командами Пауль Блобель, который организовывал расстрелы и в Белой Церкви. Его отец был мелким ремесленником в Нагорье, что восточнее Кельна, а сам он — каменщиком и плотником. Честолюбие и целеустремленность помогли ему, не имевшему среднего образования, выучиться и получить профессию архитектора, а став добровольцем во время Первой мировой войны, он заслужил Железный крест 1 степени.
В 1920 году ему удалось устроиться на работу в солидном архитектурном бюро и затем жениться на девушке из состоятельной семьи. В 1926 году в возрасте 32 лет Блобель мог считать себя человеком, пришедшем к цели своих заветных желаний: он стал архитектором, человеком свободной профессии, членом добропорядочной бюргерской семьи, проживал в богатом особняке. В 1929 году разразился экономический кризис и вместо заказов от клиентов Блобель стал получать пособие по безработице. Ближайшее будущее ничего хорошего не сулило. Стремясь найти для себя политическую нишу, он вступил в октябре 1931 года в ряды штурмовиков СА и почти одновременно, по непонятным мотивам, — в социалистическую партию Германии (СПГ). В начале 1932 года ему показалось, что он наконец нашел свое призвание: Блобель стал одним из первых сотрудников службы безопасности СС. Именно тогда он стал шпионить в кругах социал-демократов и коммунистов. Это был второй шанс к успеху для честолюбивого Блобеля. Коварство, преданность начальству и верность расовой идеологии нацизма — эти качества были важными предпосылками для карьерного роста в службе безопасности. Но у Блобеля было и другое качество, которое стало решающим в последующем взлете его карьеры палача и убийцы: он был образованным, но духовно ущербным человеком. К началу 1941 года Блобель получил звание штандартенфюрера, что приравнивалось к рангу полковника. Казалось, что Блобель создан самой природой для выполнения «особых заданий на Востоке».
По мнению начальства, он был «энергичной личностью» с «превосходными качествами командира». Под его руководством зондеркоманда 4а оперативной группы «Ц» уничтожила около 60 000 человек — мужчин, женщин и детей.
«Он убивал с верой в свою правоту, — говорил Бенджамин Ференц, который был его обвинителем в Нюрнберге, — а его постоянные ссылки на приказы свыше — обычный фарс».
В начале 1942 года Блобель, правда, был отозван с фронта в империю, вероятно, по причине запоев, потому что морально и физически больше не мог противостоять совершаемым преступлениям. И только через пять месяцев Главное управление имперской безопасности (ГУ И Б) отправило его опять на выполнение нового «задания», которое имело кодовое название «Акция-1005». Смысл этой акции заключался в том, чтобы уничтожить следы всех массовых расстрелов. Определенно, «стабилизировавшийся» эсэсовец выполнил с блеском и это поручение. По его приказу вскрывались могилы массовых захоронений, останки жертв полностью сжигались на металлических решетках, поливаемых горючесмазочными маслами, а остатки костей перемалывались в специальных мельницах-дробилках.
После войны на Нюрнбергском процессе обвиняемый в тяжких преступлениях Блобель не выказывал признаков раскаяния. Он по-прежнему верил в свое превосходство «сверхчеловека» и, как Олендорф, больше сочувствовал не жертвам., а их убийцам, которые, по его разумению, «больше подорвали свою нервную систему, чем те, которых там расстреляли». Предсмертные слова казненного «за преступления против человечности» гласили: «Как солдат, я соблюдал железную дисциплину и верность присяге… За это я получаю теперь виселицу. Я и сегодня не понимаю, как иначе я мог бы поступать».
Трудно представить более извращенное понимание солдатского долга. Блобель относился к тем, кто убивал по убеждению, а не из-за психических отклонений. Многие сами страдали из-за совершенных ими преступлений. Дело доходило до нервных потрясений, пьянства, желудочных расстройств и психоматических заболеваний. Другие, напротив, просто упивались беспредельным садизмом, без разбора избивали свои жертвы до смерти, несли с собой повсюду страдания и произвол.
Густав Фикс, служивший в зондеркоманде-6, в своих показаниях на судебном процессе над убийцами оперативных групп СС свидетельствовал: «Я хотел бы еще добавить, что из-за значительных душевных нагрузок при таких экзекуциях появлялось много людей, которые не могли больше участвовать в расстрелах, поэтому подлежали замене. Другие, наоборот, не могли утолить свою жажду убивать и добровольно вызывались на расстрелы».
Свидетельствует Борис фон Драхенфельс, он служил в 1941 году в полиции порядка: «Ежедневно приходили более 30 человек, а иногда даже 50–60, которые жаловались на плохое самочувствие. Но, как правило, в число больных попадали немногие, а остальным давали какие-то таблетки. Я знал о случаях нервных срывов. Были самоубийства и отправки в дома для умалишенных».
Знаменательно, как сами преступники объясняли эти ненормальности на процессе в Нюрнберге: они относились с сочувствием главным образом к убийцам, а не к их жертвам. Характерно в этом отношении показание Курта Вернера, служившего в зондеркоманде 4а: «Стрелки становились позади евреев и убивали их выстрелами в затылок… Невозможно себе представить, какого нервного напряжения все это стоит, чтобы внизу выполнять эту грязную работу. Это было ужасно… Я должен был всю первую половину дня находиться внизу, в овраге. И там все это время я должен был беспрерывно стрелять…»
Убийцами были не только эсэсовцы — убежденные национал-социалисты и заклятые расисты, но также и служащие полицейских батальонов, которые едва ли подходили на роль человекоубийц. Их руководители требовали от них невозможного, и это знал их главный хозяин, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Ему не давало покоя положение его подручных палачей. Поэтому он в приказе от 12 декабря 1941 года, адресованном «старшим командирам СС и начальникам полиции», указал на необходимость заботы о подчиненных: «Святой долг старших командиров и начальников — проявлять личную заботу о том, чтобы ни один из наших людей, которые выполняют эту тяжелую обязанность, со временем не огрубел и не пострадал в умственном и личностном отношении. Эта задача может быть решена только с помощью строжайшей дисциплины при исполнении служебных обязанностей, с помощью проведения совместных вечеров в воинских коллективах после тяжелых по своим нагрузкам заданий. Недопустимо, чтобы товарищеские вечера заканчивались алкогольными злоупотреблениями. Это должны быть вечера, на которых по мере возможностей и согласно лучшим немецким традициям, люди сидят и ужинают за общим столом, слушают музыку, доклады и выступления, знакомятся с замечательным достоянием немецкой мысли и духовной культуры».
Ставилась призрачная цель — достигнуть мирного сосуществования «нормальной жизни» и массовых убийств. Гиммлеру было очень важно, чтобы убивали людей с соблюдением всех форм «порядочности», чтобы не брали верх такие «низменные инстинкты», как садизм или обогащение за счет ограбления жертв. В его показном миропонимании именно эти побуждения были недостойными, а не какое-то там истребление сотен тысяч людей. Вот такие «несоответствия», конечно, наблюдались не только у крупных чинов СС.
Эсэсовец Эрнст Гебель позже рассказывал о своем командире отделения: «Он зверел, когда убивал детей. Некоторых он хватал за волосы, поднимал над землей и бросал тела в яму. Я больше не мог на это смотреть и сказал, чтобы он прекратил… Я не против, пусть стреляет, но поприличнее».
Гиммлер без устали внушал подчиненным, что они призваны совершить великий и даже идеалистический подвиг, пусть жестокий и страшный, но который в конечном счете гарантирует счастливое будущее собственного народа. Никто в нацистско- полицейской иерархии ему не возражал, особенно после его преступной речи перед офицерами СС и полиции в Познани 6 октября 1943 года: «Большинство из вас, видимо, хорошо знают по личному опыту, что, когда в одном месте лежат 100 трупов или 500, выдержать такое, не говоря об отдельных проявлениях человеческой слабости, и остаться порядочным — именно это закалило нас в сталь. Это есть никогда еще не писаная и никогда не могущая быть написанной славная страница нашей истории».
С самого начала Гиммлер очень пекся о моральном облике немецкого убийцы. Он многократно пытался создать свое представление о его величии. Одному из представителей старших командиров СС и полиции Эриху фон дем Бах-Зелевски очень хотелось продемонстрировать Гиммлеру, что означает для его подчиненных ремесло убийцы. Говорят, он заявил буквально следующее: «Посмотрите в глаза этих людей. У них уже нет нервов на всю оставшуюся жизнь. Мы выращиваем здесь невротиков и варваров!..»
И хотя Гиммлер проявлял должное «понимание», однако убеждал «стрелков» в том, что выполняемые ими задания необходимы, что им не следует ломать голову над проблемами морали, поскольку за все их деяния несут персональную ответственность Гитлер и он. Им предначертано пройти сквозь все битвы, оградить от войны будущие поколения. Однако Гиммлер и его ближайшее окружение пытались найти такие способы и средства, которые могли бы снизить уровень негативного влияния массовых убийств на психику их исполнителей.
Симон Визенталь, который после войны занимался не только сбором материалов против преступников, но и пытался исследовать истинные причины, породившие холокост, пишет просто: «Некоторые убийцы покончили с собой, потому что они уже не могли убивать людей. Если у человека были свои трое детей дома, а сам он убивал чужих, то он становился совсем другим. Поэтому стали искать безличностные способы человекоубийства. Так пришли к применению газа».
В грузовиках, переоборудованных в газовые камеры на колесах, началось уничтожение людей с помощью невидимого яда — смертоносного углемоноксида.
Штандартенфюрер СС Вальтер Рауф позже дал показания: «Были у меня возражения против использования газовых камер на колесах или нет, сейчас не могу сказать. Для меня на первом плане было то, что расстрелы представляли собой большие психологические нагрузки для тех, кто их осуществлял, и что эти неприятности отпадали благодаря применению газовых автофургонов».
Это было только начало. Вскоре речь зашла не только о щадящем режиме по отношению к убийцам, но и о том, чтобы массовому истреблению людей придать новый, небывалый размах: убивать миллионами, механизированно и основательно. Вот и пробил час «подмастерьев» папы Эйке. Его учеников отличали не только нацистский бред и ненависть к евреям, но и жестокие методы физического насилия в условиях лагерного произвола. Рудольф Гесс стал комедиантом Аушвица, Макс Кегель — Майданека, Адольф Эйхман, который служил в Дахау под началом Эйке, стал в ГУИБ практическим организатором холокоста.
Когда в 1940 году строился лагерь Аушвиц, даже верховные палачи не имели четкого представления о масштабах преступлений, которые они здесь скоро будут совершать.
Гауптштурмфюрер СС Рудольф Гесс прибыл туда в конце апреля 1940 года, полный творческой энергии и решимости превратить казармы военного городка артиллеристов в «солидный концентрационный лагерь».
В память о «старых добрых временах» он приказал поместить над воротами лагеря циничное изречение: «Труд дарует свободу».
Точно такой же лозунг висел и в Дахау. Что касается остального, новоиспеченный комендант не хотел иметь ничего похожего на прежнюю службу в Баварии. Позже он говорил: «Мне с самого начала было ясно, что из Аушвица можно сделать что-нибудь стоящее лишь при условии неустанной и упорной работы всех без исключения, от коменданта до последнего арестанта. Но чтобы всех включить в решение этой задачи, я должен отказаться от всего отжившего, от всех ставших традиционными обычаев». Эйке видел в заключенных прежде всего врагов народа и государства. Гесс же дал новое определение вражды: будущее немецкого народа зависит от того, как он сам сумеет очиститься от «вредных элементов». Наглый честолюбец Гесс хотел сразу зарекомендовать себя хватким комендантом Аушвица.
Его прежняя биография была типичной для молодых людей того времени. В детстве он был правой рукой у отца, баденского торговца. Родитель баловал сына, мечтающего стать католическим священником. Однако еще в школьные годы его твердое решение расползлось по швам, когда местный пастор нарушил тайну исповеди подростка.
Первая мировая война открыла новые горизонты перед Гессом, как и перед многими, кто впоследствии стал убежденным эсэсовцем. Сначала его привлекало все, что связано с армией, — оружие, военная форма и строгий порядок. В неполные 16 лет Гесс становится солдатом. На фронте молодой солдат перестал бояться убивать людей, находясь в окопах той безжалостной позиционной войны. И подобно многим фронтовикам, он тоже потерял жизненный ориентир в послевоенное время. Он успел послужить в добровольческом корпусе, а потом за деяния, связанные с политическим насилием, был осужден на 10 лет каторжной тюрьмы.
Четкие жизненные правила каторжника были ему по душе. Он решил стать образцовым узником. Тюрьму воспринимал как второй дом, в котором нетрудно обустроиться. Награда: через неполные шесть лет он оказался снова на свободе. Гесс бежал от душевных терзаний периода первой немецкой республики в романтический ореол размеренной крестьянской жизни. Однако, когда Гиммлер начал вербовать в 1934 году новых членов СС, он вдохновился идеями Черного ордена и попал в мясорубку программы Эйке, разработанной специально для закалки молодых эсэсовцев.
Гесс оказался смышленым учеником — беспрекословная исполнительность и строжайшая дисциплина были, по его мнению, необходимым залогом любого дела. А как у него обстояло дело с буржуазным восприятием жизненных ценностей? Естественно, это не имеет отношения к людям, которых режим заклеймил как заклятых врагов. Его отличало и особое рвение в службе: когда не хватило колючей проволоки при строительстве концлагеря, он приказал пойти на воровство, но раздобыть ее. Цель оправдывает любые средства, а их предоставляют другие, — всегда внушал он себе. Гесс относился к той категории людей, которые не могли существовать без начальника. После войны всю ответственность за свои преступления он сваливал на старших начальников, дававших страшные приказы.
Первыми заключенными, прибывшими в Аушвиц, были 30 «проверенных парней» из концлагеря Заксенхаузен. Их задача сводилась к тому, чтобы в качестве помощников полиции, старосты, старших по лагерным блокам и баракам осуществлять надзор за арестантами в лагере и за его пределами. От физического труда они освобождались, получали лучшее питание, носили кожаные сапоги с высокими голенищами и лагерную одежду индивидуального пошива.
В своих записях Гесс высокопарно повторил давно известный девиз: «Разделяй и властвуй». Ступенчатый принцип разделения власти определял каждому свое место в лагерной иерархии, превращал его в часть системы, делал из жертвы преступника. Это был характерный признак лагерного мира.
Через три недели после прибытия под площадную брань, удары дубинками и пинки сапогами помощники полицейских загоняли в бараки первых польских пленников. Среди них были подпольщики, политические, представители польской интеллигенции, священники и евреи. Первый лагерный начальник Карл Фрич, правая рука коменданта лагеря, приветствовал прибывших краткой речью, которая не оставляла им надежды когда-либо живыми покинуть это место: «Вы прибыли сюда не в санаторий, а в немецкий концентрационный лагерь, из которого есть только один выход, — через трубу. Кому это не нравится, может прямо сейчас идти на проволочное ограждение. Если среди прибывших есть евреи, у них нет права жить здесь дольше двух недель. Если есть священники, — могут жить целый месяц. Остальным дается три месяца».
После нападения на Советский Союз лагерь заполнился русскими военнопленными. Сославшись на уже существующий «Приказ о комиссарах», шеф ГУМ Б Рейнгард Гейдрих отдал распоряжение изолировать от всех активистов и прежде всего «профессиональных революционеров и народных комиссаров» и устранить их. Свидетелей этой акции быть не должно. Так концентрационные лагеря стали местом расстрелов, казней и расправ.
Первый раз эсэсовцы Аушвица расправились со своими жертвами 5 сентября 1941 года с помощью препарата синильной кислоты Циклон «Б». Эксперимент прошел успешно, палачи остались довольны. 600 советских солдат и 300 больных заключенных были удушены газом. В Аушвице открыли новое средство массового уничтожения людей. Преимущества действия Циклона «Б» по отношению к одновременно проведенным в лагере расстрелам были очевидны: газ убивал не только быстрее и дешевле, но был и более «гуманным» для убийц. Но не для жертв.
Комендант лагеря Рудольф Гесс вспоминал позже: «Я должен прямо сказать, что уничтожение газом на меня действовало успокаивающе, поскольку в ближайшее время должно было начаться массовое истребление евреев. Меня всегда охватывал ужас перед расстрелами. Но теперь-то я был спокоен, потому что нам всем не нужно было устраивать эти кровавые бани». И все же заключенные ни в коей мере не были застрахованы от зверств, совершаемых по отношению к ним эсэсовцами. Избиения под предлогом наказания происходили ежедневно. Применялось бесконечное множество вариантов пыток, ибо садистская фантазия истязателей не знала границ. При допросах в лагере применялась ужасная пытка — так называемая «качалка». Человека заставляли сесть на корточки и обнять руками ноги так, чтобы колени были у подбородка. Затем на запястья рук надевали наручники и между руками, согнутыми в локтях и коленями ног с внутренней стороны просовывали массивный металлический шест. Этот шест устанавливался своими концами на две опоры так, что жертва висела на нем, как не вертеле, вниз головой.
Охранники зверски избивали жертву ременной плетью или дубинкой, нанося удары в основном по заднему месту, половым органам и пяткам ног. Причем удары были такой силы, что истязаемый делал даже полные обороты вокруг шеста. Если он сильно кричал от невыносимых болей, ему надевали на голову противогаз. Многие умирали в Биркенау не потому, что в чем-то провинились и заслуживали наказания, а только ради удовольствия и развлечения лагерного персонала.
Иногда сменные дежурные совершенно произвольно хватали свою жертву, заставляли человека лечь на землю лицом вниз, клали ему на затылок дубинку и запрыгивали на нее сапогами с такой силой, чтобы сломать ему шейные позвонки. Свидетель этих апокалипсических ужасов, заключенный Рудольф) Врба, вспоминает: «Полицейские помощники с озверелыми физиономиями тащили волоком по земле умирающую жертву между рядами заключенных, тогда как эсэсовцы, словно ковбои с телеэкрана, случайно попавшие в эту гротескную и бесконечную киноленту изуверства, открывали по ней огонь, не целясь, прямо «с бедра».
Для устрашения узников на общелагерном плацу укладывали в ряд тела заключенных, убитых при попытках к бегству. Эсэсовцы прикрепляли им на шею таблички с надписями типа: «Будь доволен, изгой, что вернулся домой!» и т. п. А беглецов, пойманных живыми, расстреливали прямо на глазах согнанных на плац заключенных.
Чтобы облегчить кровавые будни палачей, лагерное руководство создавало им в свободное время «отдушины для времяпрепровождения». Эсэсовцы Аушвица сбрасывали с себя психологическое напряжение в сауне, пивной, на стадионе или в местном борделе. В концлагере Бухенвальд был оборудован специально для Германа Геринга соколиный двор с вольерами, а для супруги коменданта Коха даже построили манеж для верховой езды на лошадях. Видные чины СС, как правило, отдыхали со своими семьями в коттеджах. Типовые домики на одну-две квартиры с прилегающими садами располагались вокруг земельных владений концлагерей и находились на балансе комендатур. Насколько важны были для Рудольфа Гесса ухоженные окрестности концлагеря, видно из его приказа: «Новые посадки фруктовых деревьев являются украшением лагеря. Каждому члену СС вменяется в обязанность бережно относиться к посадкам и не допускать хождения по цветочным клумбам».
Кроме того, лагерный комендант обязал эсэсовцев лично обрабатывать свои садово-огородные участки: «Женатым офицерам, младшим командирам и рядовому составу СС разрешается огораживать забором вокруг своего жилья такие участки земли, которые они в состоянии обрабатывать своими руками. Заключенные не могут использоваться на этих участках, так как лагерю не хватает охранников для более важных работ». Здесь имеется в виду надзор за принудительно работающими узниками в нацистской промышленности.
Гесс уделял большое внимание сплочению коллектива лагерных охранников. Для укрепления корпоративного духа широко использовалось масштабное проведение праздников, товарищеских вечеров и спортивных соревнований. Широкая палитра комендантских приказов позволяет взглянуть на общественную жизнь лагерного персонала. Вот, например, распорядительное приглашение на товарищеский вечер в концлагере Аушвиц:
«16 августа 1940 года состоится для всего личного состава СС концлагеря Аушвиц товарищеский вечер в клубном здании за территорией лагеря. Начало в 19.00, места должны быть заняты к 18.50. Начальнику лагеря обеспечить своевременное возвращение рабочих команд с объектов с тем, чтобы члены СС полностью освободились от службы до 18.15.
На товарищеский вечер приглашаются жены и невесты эсэсовцев, которые в настоящее время находятся в Аушвице».
Большое внимание как и досугу уделялось и спортивным мероприятиям. За день до нападения на Советский Союз в Аушвице был издан следующий приказ:
«По случаю летнего солнцестояния 21 июня 1941 года проводятся спортивные соревнования по легкой атлетике на стадионе спортобщества СС. В этот день на работы направляются только трудкоманды жизненно важных предприятий с тем, чтобы дать возможность ротам принять участие в спортпразднике более полным составом. Увольнения в город в этот день производиться не будут».
А это — через три недели после того, как Гитммлер развязал на Востоке истребительную войну:
«В воскресенье, 13 июля 1941 года, на местном стадионе состоятся три игры: две по футболу и одна по ручному мячу.
Будут проводиться следующие соревнования:
— с 14.00 до 15.30 футболисты команды «Мертвоголовые СС» против спортклуба «Альтберун»;
— с 16.00 до 17.30 гандболисты СС против сборной команды «Биркенталь»;
— с 17.00 до 18.30 — футболисты команды СС против сборной по футболу «Биркенталь».
Цена входного билета 10 рейхсмарок».
К этому времени еще не был сделан последний шаг исторического преступления. Лишь через несколько месяцев после первых удушений газом началось механизированное уничтожение людей в Аушвице. Блок № 11, в котором была отравлена первая партия жертв Циклоном «Б», оказался непригодным для этих целей. Только проветривание помещения затянулось на целый день. Это никак не вязалось с «эффективным» методом удушения, который был так нужен палачам. Поэтому вскоре было проведено второе удушение газом — в крематории, морг которого имел хорошую систему вентиляции. В потолке были проделаны отверстия для вброса в морг Циклона «Б», который убивал, когда человек вдыхал воздух. А чтобы заглушать крики умирающих, запускались двигатели рядом стоящих грузовиков. Так была введена в эксплуатацию первая газовая камера в Аушвице, но пока еще не для евреев.
На это требовалось специальное решение на самом верху, которое и было принято на фоне развязанной Гитлером войны, забуксовавшей на Востоке. С осени 1941 года Гитлер все чаще стал заговаривать о «еврейском вопросе». Он допустил непростительную ошибку, недооценив реальный потенциал империи Сталина. За эту ошибку Гитлер винил, конечно, не себя. Война-де есть продукт междугородного заговора, и предполагаемые кукловоды- заговорщики должны понести суровое наказание. Евреи, мол, теперь поплатятся головой за кровь, проливаемую немцами на фронтах этой войны.
О решении бесноватого Гитлера узнал комендант Аушвица Рудольф Гесс в Берлине от самого шефа СС Гиммлера. Обстоятельства говорили о том, что речь идет о встрече особого свойства, поскольку, вопреки привычке принимать гостей в присутствии адъютанта, рейхсфюрер СС находился в кабинете один. Гиммлер сообщил коменданту, что «фюрер» приказал приступить к окончательному решению еврейского вопроса. Согласно воспоминаниям Гесса, Гиммлер сказал ему совершенно открыто, что следует понимать под «окончательным решением»: «Евреи — извечные враги немецкого народа и должны быть истреблены. Все находящиеся ныне в нашей власти евреи в условиях войны должны быть уничтожены. Если нам не удастся разрушить биологический генофонд еврейской нации, то придет время, когда евреи уничтожат немецкий народ».
Далее Гиммлер поведал, что «фюрер», учитывая благоприятные возможности инфраструктуры лагеря и его географическую уединенность, удостоил Аушвиц высокой чести первым включиться в решение еврейской проблемы.
Гесс полностью осознавал всю чудовищность этого приказа. Однако, будучи фанатичным национал-социалистом, он слепо принял приказ своего фюрера к исполнению. К тому же чувствовал себя польщенным, потому что именно ему поручили решение судьбоносного вопроса. Он проникся стремлением оправдать оказанное ему доверие с честью: «Для меня теперь самым важным было только одно: идти вперед, гнать вперед… чтобы выполнить порученные мне мероприятия».
Но сперва необходимо было набраться терпения. Конкретных указаний на то, как проводить в жизнь это «окончательное решение», Гиммлер ему еще не дал. Лишь четко наметил цель, и она означала одно — тотальное истребление евреев Европы.
На конференции у Ванзее в Берлине 20 января 1942 года жребий был брошен. На живописной вилле, далеко от Аушвица и его ежедневных ужасов, были заложены экономические предпосылки и создан механизм реализации самого страшного преступления века. Благодаря стараниям Эйхмана уже 26 марта 1942 года в Аушвиц прибыл первый поезд, битком набитый словацкими еврейками. Их разместили в бывших бараках для русских, потому что из первоначально прибывших 10 тысяч военнопленных из России в лагере к тому времени насчитывалась едва ли тысяча советских солдат.
С сентября 1941 года здесь строился новый лагерь, так как старый располагал ограниченными возможностями для размещения пленников. Комендант Гесс с беспощадной жестокостью наращивал темпы строительных работ. Пленным русским и полякам было приказано снести дома хутора Биркенау, находящегося рядом с Аушвицем. Здесь началось сооружение примитивных бараков типа конюшен. Биркенау, первоначально задуманный как лагерь для военнопленных, был теперь перенацелен на создание центра массового истребления, а точнее, фабрики смерти для евреев Европы.
За территорией нового лагеря на опушке небольшого леса стояли два нарядных и чистых крестьянских дома. В окружении фруктовых деревьев эти дома под соломенными крышами были прекрасной маскировкой того, что происходило на самом деле в их стенах. Вид мирных строений был настолько безобидный, что удерживал жертвы в неведении до самого конца. На их дверях убийцы прикрепили таблички с надписями: «На дезинфекцию» и «В душевую». Оба эти дома теперь назывались на языке лагерного персонала как бункер № 1 и бункер № 2. Рядом с ними были построены три барака, где жертвы должны были раздеваться донага.
В конце июня 1942 года оба бункера были готовы для эксплуатации. При посещении Аушвица в июле 1942 года Гиммлер остался доволен: «Программа Эйхмана выполняется успешно, и в ближайшие месяцы ее масштабы будут нарастать. Постарайтесь ускорить строительные работы по расширению лагеря Биркенау. Будьте по-прежнему безжалостны при уничтожении нетрудоспособных евреев». В тот же вечер самый главный эсэсовец отдыхал в теплой компании подручных палачей. Как вспоминает Гесс, Гиммлер пребывал в «прекрасном, сияющем улыбкой настроении». Он даже выпил бокал красного вина и «закурил, чего обычно не делал».
Указания Гиммлера стали убийственной явью: «Челмно, Белзек, Собибор, Треблинка, Майданек и Аушвиц — это шесть новых лагерей смерти, где евреи подвергались систематическому массовому удушению отравляющими газами. Все они уже работали на полную мощность. С беспощадной последовательностью направлял Адольф Эйхман, сидя за письменным столом, бесчисленные поезда с людьми на конечную станцию по имени «Смерть».
Почти повсеместно солдаты вермахта привлекались при проведении массовых расстрелов в качестве «тылового вспомогательного персонала», то есть для оцепления и прикрытия мест проведения экзекуций. Они становились свидетелями, а зачастую — и соучастниками.
Одни смотрели на это с ужасом, другие — с отвращением, и только единицы протестовали. Едва ли кто-то интересовался причинами происходящего. Немало было и таких, кто ничего не слышал о творимых преступлениях, поскольку постоянно был занят тем; чтобы сохранить собственную жизнь. И опять-таки находились другие — горячо одобряющие кровавые зверства оперативных групп. Они улюлюканьем подзадоривали убийц и унижали беспомощных жертв даже в последние минуты их жизни. А иногда солдаты сами занимались разбоем и убийствами, часто без всякого на то приказа.
В их письмах к родным мало сведений об первом периоде истребления евреев. Однако, когда солдаты приезжали домой на побывку с фронта, то, естественно, рассказывали об этом в узком семейном кругу. Так постепенно просачивалась в народ правда о массовых расстрелах на Востоке.
Между тем экзекуции оперативных групп СС принимали гигантские размеры. «В ходе крупных боевых операций войск проведен ряд карательных актов возмездия, — говорилось в «донесении по существу» оперативной группы «Ц». — Самое значительное мероприятие такого рода осуществлено сразу после взятия Киева. В нем были задействованы исключительно евреи со всеми членами своих семей».
То, что скрывалось за бюрократической маскировкой, означало не что иное как не знающая прецедентов массовая кровавая бойня. 29 и 30 сентября 1941 года в овраге Бабий Яр под Киевом расстрельная команда 4а оперативной группы «Ц» уничтожила 33 770 евреев.
29 сентября после захвата Киева немецкими войсками из города потянулась длинная вереница людей в направлении этого оврага. Матери с грудными младенцами, старики и старухи, подростки и дети — более 30 000 человек двигались по дороге в казавшейся бесконечной процессии. Они выполняли распоряжение, которое за день до этого было расклеено в виде плакатов по всему городу.
Тем, кто попытается уклониться от требований призыва новых властей, грозил немедленный расстрел. А что ожидало всех, кто подчинится приказу, не мог предположить ни один еврей, пришедший к указанному месту у кладбища.
Эвакуация? Временная изоляция? Почему тогда их заставляют снимать одежду? Ужас охватил людей, когда их погнали сквозь строй полицейских под градом ударов дубинками с обеих сторон. Но это было только начало. Когда они после процедуры избиения подошли к оврагу, им было приказано по команде небольшими группами ложиться в ряд на землю. И тут в дело вступили расстрельные команды. Залпы очередей из пулеметов, кое-как присыпанные землей трупы, и уже следующая партия загоняется в овраг. Снова и снова начиналась эта ужасная сцена, она повторялась опять и опять, и так час за часом. Вконец обессилевшие от кровавой бойни немецкие команды смерти вынуждены были перейти на работу посменно: час расстрелов, час передышки. Эта карусель кошмара продолжала крутиться до наступления темноты.
Все, до кого не дошла очередь, были на ночь загнаны в пустые сараи. И даже там, в неимоверной тесноте, некоторые хотели еще верить в свое «переселение». Но утром прибыли хорошо отдохнувшие зондеркоманды и, не встречая никакого сопротивления, спокойно довершили свое черное дело, как мясники на скотобойне.
Одна из немногих оставшихся в живых, Людмила Шейла Полищук вспоминает: «Маму и меня привезли на место сбора. Я начала кричать. Мама схватила меня за руки и сказала: «Доченька, не плачь так громко, а то они нас убьют. Если будешь молчать, мы спасемся». Потом вдруг появилась команда стрелков. Мать не стала ждать расстрела, с первыми выстрелами бросилась вместе со мной в ров и там накрыла меня своим телом. Зондеркоманды начали наваливать на нас трупы. Потом они расстреляли другую группу. Мать чувствовала, что я задохнусь под телами. Она подложила свои руки, сжатые в кулаки, у моей шеи, чтобы я не захлебнулась в крови. Потом я слышала, как пришли солдаты и стали искать живых среди трупов. К счастью, один солдат встал на мать и заколол рядом с ней лежащего раненого. Когда они ушли, меня в бессознательном состоянии мать вытащила к себе и унесла на руках прочь от того места. В Подоле, пригороде Киева, находился черепичный завод. Там она нашла подвальное помещение, в котором мы прятались четверо суток».
36 часов продолжалась стрельба, после чего эсэсовцы решили замести следы своего преступления. Они взорвали овраг динамитом. Убийцы вели скрупулезный учет: 33 771 убитый, 150 убийц.
С тех пор Бабий Яр стал известней в Советском Союзе как символ зверской жестокости немцев. Согласно общим подсчетам только в районе Киева было казнено, расстреляно, забито до смерти и умерщвлено газами 200 000 человек.
Главным лицом, ответственным за это кровопролитие, был руководитель оперативными командами Пауль Блобель, который организовывал расстрелы и в Белой Церкви. Его отец был мелким ремесленником в Нагорье, что восточнее Кельна, а сам он — каменщиком и плотником. Честолюбие и целеустремленность помогли ему, не имевшему среднего образования, выучиться и получить профессию архитектора, а став добровольцем во время Первой мировой войны, он заслужил Железный крест 1 степени.
В 1920 году ему удалось устроиться на работу в солидном архитектурном бюро и затем жениться на девушке из состоятельной семьи. В 1926 году в возрасте 32 лет Блобель мог считать себя человеком, пришедшем к цели своих заветных желаний: он стал архитектором, человеком свободной профессии, членом добропорядочной бюргерской семьи, проживал в богатом особняке. В 1929 году разразился экономический кризис и вместо заказов от клиентов Блобель стал получать пособие по безработице. Ближайшее будущее ничего хорошего не сулило. Стремясь найти для себя политическую нишу, он вступил в октябре 1931 года в ряды штурмовиков СА и почти одновременно, по непонятным мотивам, — в социалистическую партию Германии (СПГ). В начале 1932 года ему показалось, что он наконец нашел свое призвание: Блобель стал одним из первых сотрудников службы безопасности СС. Именно тогда он стал шпионить в кругах социал-демократов и коммунистов. Это был второй шанс к успеху для честолюбивого Блобеля. Коварство, преданность начальству и верность расовой идеологии нацизма — эти качества были важными предпосылками для карьерного роста в службе безопасности. Но у Блобеля было и другое качество, которое стало решающим в последующем взлете его карьеры палача и убийцы: он был образованным, но духовно ущербным человеком. К началу 1941 года Блобель получил звание штандартенфюрера, что приравнивалось к рангу полковника. Казалось, что Блобель создан самой природой для выполнения «особых заданий на Востоке».
По мнению начальства, он был «энергичной личностью» с «превосходными качествами командира». Под его руководством зондеркоманда 4а оперативной группы «Ц» уничтожила около 60 000 человек — мужчин, женщин и детей.
«Он убивал с верой в свою правоту, — говорил Бенджамин Ференц, который был его обвинителем в Нюрнберге, — а его постоянные ссылки на приказы свыше — обычный фарс».
В начале 1942 года Блобель, правда, был отозван с фронта в империю, вероятно, по причине запоев, потому что морально и физически больше не мог противостоять совершаемым преступлениям. И только через пять месяцев Главное управление имперской безопасности (ГУ И Б) отправило его опять на выполнение нового «задания», которое имело кодовое название «Акция-1005». Смысл этой акции заключался в том, чтобы уничтожить следы всех массовых расстрелов. Определенно, «стабилизировавшийся» эсэсовец выполнил с блеском и это поручение. По его приказу вскрывались могилы массовых захоронений, останки жертв полностью сжигались на металлических решетках, поливаемых горючесмазочными маслами, а остатки костей перемалывались в специальных мельницах-дробилках.
После войны на Нюрнбергском процессе обвиняемый в тяжких преступлениях Блобель не выказывал признаков раскаяния. Он по-прежнему верил в свое превосходство «сверхчеловека» и, как Олендорф, больше сочувствовал не жертвам., а их убийцам, которые, по его разумению, «больше подорвали свою нервную систему, чем те, которых там расстреляли». Предсмертные слова казненного «за преступления против человечности» гласили: «Как солдат, я соблюдал железную дисциплину и верность присяге… За это я получаю теперь виселицу. Я и сегодня не понимаю, как иначе я мог бы поступать».
Трудно представить более извращенное понимание солдатского долга. Блобель относился к тем, кто убивал по убеждению, а не из-за психических отклонений. Многие сами страдали из-за совершенных ими преступлений. Дело доходило до нервных потрясений, пьянства, желудочных расстройств и психоматических заболеваний. Другие, напротив, просто упивались беспредельным садизмом, без разбора избивали свои жертвы до смерти, несли с собой повсюду страдания и произвол.
Густав Фикс, служивший в зондеркоманде-6, в своих показаниях на судебном процессе над убийцами оперативных групп СС свидетельствовал: «Я хотел бы еще добавить, что из-за значительных душевных нагрузок при таких экзекуциях появлялось много людей, которые не могли больше участвовать в расстрелах, поэтому подлежали замене. Другие, наоборот, не могли утолить свою жажду убивать и добровольно вызывались на расстрелы».
Свидетельствует Борис фон Драхенфельс, он служил в 1941 году в полиции порядка: «Ежедневно приходили более 30 человек, а иногда даже 50–60, которые жаловались на плохое самочувствие. Но, как правило, в число больных попадали немногие, а остальным давали какие-то таблетки. Я знал о случаях нервных срывов. Были самоубийства и отправки в дома для умалишенных».
Знаменательно, как сами преступники объясняли эти ненормальности на процессе в Нюрнберге: они относились с сочувствием главным образом к убийцам, а не к их жертвам. Характерно в этом отношении показание Курта Вернера, служившего в зондеркоманде 4а: «Стрелки становились позади евреев и убивали их выстрелами в затылок… Невозможно себе представить, какого нервного напряжения все это стоит, чтобы внизу выполнять эту грязную работу. Это было ужасно… Я должен был всю первую половину дня находиться внизу, в овраге. И там все это время я должен был беспрерывно стрелять…»
Убийцами были не только эсэсовцы — убежденные национал-социалисты и заклятые расисты, но также и служащие полицейских батальонов, которые едва ли подходили на роль человекоубийц. Их руководители требовали от них невозможного, и это знал их главный хозяин, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Ему не давало покоя положение его подручных палачей. Поэтому он в приказе от 12 декабря 1941 года, адресованном «старшим командирам СС и начальникам полиции», указал на необходимость заботы о подчиненных: «Святой долг старших командиров и начальников — проявлять личную заботу о том, чтобы ни один из наших людей, которые выполняют эту тяжелую обязанность, со временем не огрубел и не пострадал в умственном и личностном отношении. Эта задача может быть решена только с помощью строжайшей дисциплины при исполнении служебных обязанностей, с помощью проведения совместных вечеров в воинских коллективах после тяжелых по своим нагрузкам заданий. Недопустимо, чтобы товарищеские вечера заканчивались алкогольными злоупотреблениями. Это должны быть вечера, на которых по мере возможностей и согласно лучшим немецким традициям, люди сидят и ужинают за общим столом, слушают музыку, доклады и выступления, знакомятся с замечательным достоянием немецкой мысли и духовной культуры».
Ставилась призрачная цель — достигнуть мирного сосуществования «нормальной жизни» и массовых убийств. Гиммлеру было очень важно, чтобы убивали людей с соблюдением всех форм «порядочности», чтобы не брали верх такие «низменные инстинкты», как садизм или обогащение за счет ограбления жертв. В его показном миропонимании именно эти побуждения были недостойными, а не какое-то там истребление сотен тысяч людей. Вот такие «несоответствия», конечно, наблюдались не только у крупных чинов СС.
Эсэсовец Эрнст Гебель позже рассказывал о своем командире отделения: «Он зверел, когда убивал детей. Некоторых он хватал за волосы, поднимал над землей и бросал тела в яму. Я больше не мог на это смотреть и сказал, чтобы он прекратил… Я не против, пусть стреляет, но поприличнее».
Гиммлер без устали внушал подчиненным, что они призваны совершить великий и даже идеалистический подвиг, пусть жестокий и страшный, но который в конечном счете гарантирует счастливое будущее собственного народа. Никто в нацистско- полицейской иерархии ему не возражал, особенно после его преступной речи перед офицерами СС и полиции в Познани 6 октября 1943 года: «Большинство из вас, видимо, хорошо знают по личному опыту, что, когда в одном месте лежат 100 трупов или 500, выдержать такое, не говоря об отдельных проявлениях человеческой слабости, и остаться порядочным — именно это закалило нас в сталь. Это есть никогда еще не писаная и никогда не могущая быть написанной славная страница нашей истории».
С самого начала Гиммлер очень пекся о моральном облике немецкого убийцы. Он многократно пытался создать свое представление о его величии. Одному из представителей старших командиров СС и полиции Эриху фон дем Бах-Зелевски очень хотелось продемонстрировать Гиммлеру, что означает для его подчиненных ремесло убийцы. Говорят, он заявил буквально следующее: «Посмотрите в глаза этих людей. У них уже нет нервов на всю оставшуюся жизнь. Мы выращиваем здесь невротиков и варваров!..»
И хотя Гиммлер проявлял должное «понимание», однако убеждал «стрелков» в том, что выполняемые ими задания необходимы, что им не следует ломать голову над проблемами морали, поскольку за все их деяния несут персональную ответственность Гитлер и он. Им предначертано пройти сквозь все битвы, оградить от войны будущие поколения. Однако Гиммлер и его ближайшее окружение пытались найти такие способы и средства, которые могли бы снизить уровень негативного влияния массовых убийств на психику их исполнителей.
Симон Визенталь, который после войны занимался не только сбором материалов против преступников, но и пытался исследовать истинные причины, породившие холокост, пишет просто: «Некоторые убийцы покончили с собой, потому что они уже не могли убивать людей. Если у человека были свои трое детей дома, а сам он убивал чужих, то он становился совсем другим. Поэтому стали искать безличностные способы человекоубийства. Так пришли к применению газа».
В грузовиках, переоборудованных в газовые камеры на колесах, началось уничтожение людей с помощью невидимого яда — смертоносного углемоноксида.
Штандартенфюрер СС Вальтер Рауф позже дал показания: «Были у меня возражения против использования газовых камер на колесах или нет, сейчас не могу сказать. Для меня на первом плане было то, что расстрелы представляли собой большие психологические нагрузки для тех, кто их осуществлял, и что эти неприятности отпадали благодаря применению газовых автофургонов».
Это было только начало. Вскоре речь зашла не только о щадящем режиме по отношению к убийцам, но и о том, чтобы массовому истреблению людей придать новый, небывалый размах: убивать миллионами, механизированно и основательно. Вот и пробил час «подмастерьев» папы Эйке. Его учеников отличали не только нацистский бред и ненависть к евреям, но и жестокие методы физического насилия в условиях лагерного произвола. Рудольф Гесс стал комедиантом Аушвица, Макс Кегель — Майданека, Адольф Эйхман, который служил в Дахау под началом Эйке, стал в ГУИБ практическим организатором холокоста.
Когда в 1940 году строился лагерь Аушвиц, даже верховные палачи не имели четкого представления о масштабах преступлений, которые они здесь скоро будут совершать.
Гауптштурмфюрер СС Рудольф Гесс прибыл туда в конце апреля 1940 года, полный творческой энергии и решимости превратить казармы военного городка артиллеристов в «солидный концентрационный лагерь».
В память о «старых добрых временах» он приказал поместить над воротами лагеря циничное изречение: «Труд дарует свободу».
Точно такой же лозунг висел и в Дахау. Что касается остального, новоиспеченный комендант не хотел иметь ничего похожего на прежнюю службу в Баварии. Позже он говорил: «Мне с самого начала было ясно, что из Аушвица можно сделать что-нибудь стоящее лишь при условии неустанной и упорной работы всех без исключения, от коменданта до последнего арестанта. Но чтобы всех включить в решение этой задачи, я должен отказаться от всего отжившего, от всех ставших традиционными обычаев». Эйке видел в заключенных прежде всего врагов народа и государства. Гесс же дал новое определение вражды: будущее немецкого народа зависит от того, как он сам сумеет очиститься от «вредных элементов». Наглый честолюбец Гесс хотел сразу зарекомендовать себя хватким комендантом Аушвица.
Его прежняя биография была типичной для молодых людей того времени. В детстве он был правой рукой у отца, баденского торговца. Родитель баловал сына, мечтающего стать католическим священником. Однако еще в школьные годы его твердое решение расползлось по швам, когда местный пастор нарушил тайну исповеди подростка.
Первая мировая война открыла новые горизонты перед Гессом, как и перед многими, кто впоследствии стал убежденным эсэсовцем. Сначала его привлекало все, что связано с армией, — оружие, военная форма и строгий порядок. В неполные 16 лет Гесс становится солдатом. На фронте молодой солдат перестал бояться убивать людей, находясь в окопах той безжалостной позиционной войны. И подобно многим фронтовикам, он тоже потерял жизненный ориентир в послевоенное время. Он успел послужить в добровольческом корпусе, а потом за деяния, связанные с политическим насилием, был осужден на 10 лет каторжной тюрьмы.
Четкие жизненные правила каторжника были ему по душе. Он решил стать образцовым узником. Тюрьму воспринимал как второй дом, в котором нетрудно обустроиться. Награда: через неполные шесть лет он оказался снова на свободе. Гесс бежал от душевных терзаний периода первой немецкой республики в романтический ореол размеренной крестьянской жизни. Однако, когда Гиммлер начал вербовать в 1934 году новых членов СС, он вдохновился идеями Черного ордена и попал в мясорубку программы Эйке, разработанной специально для закалки молодых эсэсовцев.
Гесс оказался смышленым учеником — беспрекословная исполнительность и строжайшая дисциплина были, по его мнению, необходимым залогом любого дела. А как у него обстояло дело с буржуазным восприятием жизненных ценностей? Естественно, это не имеет отношения к людям, которых режим заклеймил как заклятых врагов. Его отличало и особое рвение в службе: когда не хватило колючей проволоки при строительстве концлагеря, он приказал пойти на воровство, но раздобыть ее. Цель оправдывает любые средства, а их предоставляют другие, — всегда внушал он себе. Гесс относился к той категории людей, которые не могли существовать без начальника. После войны всю ответственность за свои преступления он сваливал на старших начальников, дававших страшные приказы.
Первыми заключенными, прибывшими в Аушвиц, были 30 «проверенных парней» из концлагеря Заксенхаузен. Их задача сводилась к тому, чтобы в качестве помощников полиции, старосты, старших по лагерным блокам и баракам осуществлять надзор за арестантами в лагере и за его пределами. От физического труда они освобождались, получали лучшее питание, носили кожаные сапоги с высокими голенищами и лагерную одежду индивидуального пошива.
В своих записях Гесс высокопарно повторил давно известный девиз: «Разделяй и властвуй». Ступенчатый принцип разделения власти определял каждому свое место в лагерной иерархии, превращал его в часть системы, делал из жертвы преступника. Это был характерный признак лагерного мира.
Через три недели после прибытия под площадную брань, удары дубинками и пинки сапогами помощники полицейских загоняли в бараки первых польских пленников. Среди них были подпольщики, политические, представители польской интеллигенции, священники и евреи. Первый лагерный начальник Карл Фрич, правая рука коменданта лагеря, приветствовал прибывших краткой речью, которая не оставляла им надежды когда-либо живыми покинуть это место: «Вы прибыли сюда не в санаторий, а в немецкий концентрационный лагерь, из которого есть только один выход, — через трубу. Кому это не нравится, может прямо сейчас идти на проволочное ограждение. Если среди прибывших есть евреи, у них нет права жить здесь дольше двух недель. Если есть священники, — могут жить целый месяц. Остальным дается три месяца».
После нападения на Советский Союз лагерь заполнился русскими военнопленными. Сославшись на уже существующий «Приказ о комиссарах», шеф ГУМ Б Рейнгард Гейдрих отдал распоряжение изолировать от всех активистов и прежде всего «профессиональных революционеров и народных комиссаров» и устранить их. Свидетелей этой акции быть не должно. Так концентрационные лагеря стали местом расстрелов, казней и расправ.
Первый раз эсэсовцы Аушвица расправились со своими жертвами 5 сентября 1941 года с помощью препарата синильной кислоты Циклон «Б». Эксперимент прошел успешно, палачи остались довольны. 600 советских солдат и 300 больных заключенных были удушены газом. В Аушвице открыли новое средство массового уничтожения людей. Преимущества действия Циклона «Б» по отношению к одновременно проведенным в лагере расстрелам были очевидны: газ убивал не только быстрее и дешевле, но был и более «гуманным» для убийц. Но не для жертв.
Комендант лагеря Рудольф Гесс вспоминал позже: «Я должен прямо сказать, что уничтожение газом на меня действовало успокаивающе, поскольку в ближайшее время должно было начаться массовое истребление евреев. Меня всегда охватывал ужас перед расстрелами. Но теперь-то я был спокоен, потому что нам всем не нужно было устраивать эти кровавые бани». И все же заключенные ни в коей мере не были застрахованы от зверств, совершаемых по отношению к ним эсэсовцами. Избиения под предлогом наказания происходили ежедневно. Применялось бесконечное множество вариантов пыток, ибо садистская фантазия истязателей не знала границ. При допросах в лагере применялась ужасная пытка — так называемая «качалка». Человека заставляли сесть на корточки и обнять руками ноги так, чтобы колени были у подбородка. Затем на запястья рук надевали наручники и между руками, согнутыми в локтях и коленями ног с внутренней стороны просовывали массивный металлический шест. Этот шест устанавливался своими концами на две опоры так, что жертва висела на нем, как не вертеле, вниз головой.
Охранники зверски избивали жертву ременной плетью или дубинкой, нанося удары в основном по заднему месту, половым органам и пяткам ног. Причем удары были такой силы, что истязаемый делал даже полные обороты вокруг шеста. Если он сильно кричал от невыносимых болей, ему надевали на голову противогаз. Многие умирали в Биркенау не потому, что в чем-то провинились и заслуживали наказания, а только ради удовольствия и развлечения лагерного персонала.
Иногда сменные дежурные совершенно произвольно хватали свою жертву, заставляли человека лечь на землю лицом вниз, клали ему на затылок дубинку и запрыгивали на нее сапогами с такой силой, чтобы сломать ему шейные позвонки. Свидетель этих апокалипсических ужасов, заключенный Рудольф) Врба, вспоминает: «Полицейские помощники с озверелыми физиономиями тащили волоком по земле умирающую жертву между рядами заключенных, тогда как эсэсовцы, словно ковбои с телеэкрана, случайно попавшие в эту гротескную и бесконечную киноленту изуверства, открывали по ней огонь, не целясь, прямо «с бедра».
Для устрашения узников на общелагерном плацу укладывали в ряд тела заключенных, убитых при попытках к бегству. Эсэсовцы прикрепляли им на шею таблички с надписями типа: «Будь доволен, изгой, что вернулся домой!» и т. п. А беглецов, пойманных живыми, расстреливали прямо на глазах согнанных на плац заключенных.
Чтобы облегчить кровавые будни палачей, лагерное руководство создавало им в свободное время «отдушины для времяпрепровождения». Эсэсовцы Аушвица сбрасывали с себя психологическое напряжение в сауне, пивной, на стадионе или в местном борделе. В концлагере Бухенвальд был оборудован специально для Германа Геринга соколиный двор с вольерами, а для супруги коменданта Коха даже построили манеж для верховой езды на лошадях. Видные чины СС, как правило, отдыхали со своими семьями в коттеджах. Типовые домики на одну-две квартиры с прилегающими садами располагались вокруг земельных владений концлагерей и находились на балансе комендатур. Насколько важны были для Рудольфа Гесса ухоженные окрестности концлагеря, видно из его приказа: «Новые посадки фруктовых деревьев являются украшением лагеря. Каждому члену СС вменяется в обязанность бережно относиться к посадкам и не допускать хождения по цветочным клумбам».
Кроме того, лагерный комендант обязал эсэсовцев лично обрабатывать свои садово-огородные участки: «Женатым офицерам, младшим командирам и рядовому составу СС разрешается огораживать забором вокруг своего жилья такие участки земли, которые они в состоянии обрабатывать своими руками. Заключенные не могут использоваться на этих участках, так как лагерю не хватает охранников для более важных работ». Здесь имеется в виду надзор за принудительно работающими узниками в нацистской промышленности.
Гесс уделял большое внимание сплочению коллектива лагерных охранников. Для укрепления корпоративного духа широко использовалось масштабное проведение праздников, товарищеских вечеров и спортивных соревнований. Широкая палитра комендантских приказов позволяет взглянуть на общественную жизнь лагерного персонала. Вот, например, распорядительное приглашение на товарищеский вечер в концлагере Аушвиц:
«16 августа 1940 года состоится для всего личного состава СС концлагеря Аушвиц товарищеский вечер в клубном здании за территорией лагеря. Начало в 19.00, места должны быть заняты к 18.50. Начальнику лагеря обеспечить своевременное возвращение рабочих команд с объектов с тем, чтобы члены СС полностью освободились от службы до 18.15.
На товарищеский вечер приглашаются жены и невесты эсэсовцев, которые в настоящее время находятся в Аушвице».
Большое внимание как и досугу уделялось и спортивным мероприятиям. За день до нападения на Советский Союз в Аушвице был издан следующий приказ:
«По случаю летнего солнцестояния 21 июня 1941 года проводятся спортивные соревнования по легкой атлетике на стадионе спортобщества СС. В этот день на работы направляются только трудкоманды жизненно важных предприятий с тем, чтобы дать возможность ротам принять участие в спортпразднике более полным составом. Увольнения в город в этот день производиться не будут».
А это — через три недели после того, как Гитммлер развязал на Востоке истребительную войну:
«В воскресенье, 13 июля 1941 года, на местном стадионе состоятся три игры: две по футболу и одна по ручному мячу.
Будут проводиться следующие соревнования:
— с 14.00 до 15.30 футболисты команды «Мертвоголовые СС» против спортклуба «Альтберун»;
— с 16.00 до 17.30 гандболисты СС против сборной команды «Биркенталь»;
— с 17.00 до 18.30 — футболисты команды СС против сборной по футболу «Биркенталь».
Цена входного билета 10 рейхсмарок».
К этому времени еще не был сделан последний шаг исторического преступления. Лишь через несколько месяцев после первых удушений газом началось механизированное уничтожение людей в Аушвице. Блок № 11, в котором была отравлена первая партия жертв Циклоном «Б», оказался непригодным для этих целей. Только проветривание помещения затянулось на целый день. Это никак не вязалось с «эффективным» методом удушения, который был так нужен палачам. Поэтому вскоре было проведено второе удушение газом — в крематории, морг которого имел хорошую систему вентиляции. В потолке были проделаны отверстия для вброса в морг Циклона «Б», который убивал, когда человек вдыхал воздух. А чтобы заглушать крики умирающих, запускались двигатели рядом стоящих грузовиков. Так была введена в эксплуатацию первая газовая камера в Аушвице, но пока еще не для евреев.
На это требовалось специальное решение на самом верху, которое и было принято на фоне развязанной Гитлером войны, забуксовавшей на Востоке. С осени 1941 года Гитлер все чаще стал заговаривать о «еврейском вопросе». Он допустил непростительную ошибку, недооценив реальный потенциал империи Сталина. За эту ошибку Гитлер винил, конечно, не себя. Война-де есть продукт междугородного заговора, и предполагаемые кукловоды- заговорщики должны понести суровое наказание. Евреи, мол, теперь поплатятся головой за кровь, проливаемую немцами на фронтах этой войны.
О решении бесноватого Гитлера узнал комендант Аушвица Рудольф Гесс в Берлине от самого шефа СС Гиммлера. Обстоятельства говорили о том, что речь идет о встрече особого свойства, поскольку, вопреки привычке принимать гостей в присутствии адъютанта, рейхсфюрер СС находился в кабинете один. Гиммлер сообщил коменданту, что «фюрер» приказал приступить к окончательному решению еврейского вопроса. Согласно воспоминаниям Гесса, Гиммлер сказал ему совершенно открыто, что следует понимать под «окончательным решением»: «Евреи — извечные враги немецкого народа и должны быть истреблены. Все находящиеся ныне в нашей власти евреи в условиях войны должны быть уничтожены. Если нам не удастся разрушить биологический генофонд еврейской нации, то придет время, когда евреи уничтожат немецкий народ».
Далее Гиммлер поведал, что «фюрер», учитывая благоприятные возможности инфраструктуры лагеря и его географическую уединенность, удостоил Аушвиц высокой чести первым включиться в решение еврейской проблемы.
Гесс полностью осознавал всю чудовищность этого приказа. Однако, будучи фанатичным национал-социалистом, он слепо принял приказ своего фюрера к исполнению. К тому же чувствовал себя польщенным, потому что именно ему поручили решение судьбоносного вопроса. Он проникся стремлением оправдать оказанное ему доверие с честью: «Для меня теперь самым важным было только одно: идти вперед, гнать вперед… чтобы выполнить порученные мне мероприятия».
Но сперва необходимо было набраться терпения. Конкретных указаний на то, как проводить в жизнь это «окончательное решение», Гиммлер ему еще не дал. Лишь четко наметил цель, и она означала одно — тотальное истребление евреев Европы.
На конференции у Ванзее в Берлине 20 января 1942 года жребий был брошен. На живописной вилле, далеко от Аушвица и его ежедневных ужасов, были заложены экономические предпосылки и создан механизм реализации самого страшного преступления века. Благодаря стараниям Эйхмана уже 26 марта 1942 года в Аушвиц прибыл первый поезд, битком набитый словацкими еврейками. Их разместили в бывших бараках для русских, потому что из первоначально прибывших 10 тысяч военнопленных из России в лагере к тому времени насчитывалась едва ли тысяча советских солдат.
С сентября 1941 года здесь строился новый лагерь, так как старый располагал ограниченными возможностями для размещения пленников. Комендант Гесс с беспощадной жестокостью наращивал темпы строительных работ. Пленным русским и полякам было приказано снести дома хутора Биркенау, находящегося рядом с Аушвицем. Здесь началось сооружение примитивных бараков типа конюшен. Биркенау, первоначально задуманный как лагерь для военнопленных, был теперь перенацелен на создание центра массового истребления, а точнее, фабрики смерти для евреев Европы.
За территорией нового лагеря на опушке небольшого леса стояли два нарядных и чистых крестьянских дома. В окружении фруктовых деревьев эти дома под соломенными крышами были прекрасной маскировкой того, что происходило на самом деле в их стенах. Вид мирных строений был настолько безобидный, что удерживал жертвы в неведении до самого конца. На их дверях убийцы прикрепили таблички с надписями: «На дезинфекцию» и «В душевую». Оба эти дома теперь назывались на языке лагерного персонала как бункер № 1 и бункер № 2. Рядом с ними были построены три барака, где жертвы должны были раздеваться донага.
В конце июня 1942 года оба бункера были готовы для эксплуатации. При посещении Аушвица в июле 1942 года Гиммлер остался доволен: «Программа Эйхмана выполняется успешно, и в ближайшие месяцы ее масштабы будут нарастать. Постарайтесь ускорить строительные работы по расширению лагеря Биркенау. Будьте по-прежнему безжалостны при уничтожении нетрудоспособных евреев». В тот же вечер самый главный эсэсовец отдыхал в теплой компании подручных палачей. Как вспоминает Гесс, Гиммлер пребывал в «прекрасном, сияющем улыбкой настроении». Он даже выпил бокал красного вина и «закурил, чего обычно не делал».
Указания Гиммлера стали убийственной явью: «Челмно, Белзек, Собибор, Треблинка, Майданек и Аушвиц — это шесть новых лагерей смерти, где евреи подвергались систематическому массовому удушению отравляющими газами. Все они уже работали на полную мощность. С беспощадной последовательностью направлял Адольф Эйхман, сидя за письменным столом, бесчисленные поезда с людьми на конечную станцию по имени «Смерть».