CC – инквизиция Гитлера
Часть 16 из 31 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
В Дахау, одном из первых лагерей СС для политических заключенных, царил, по мнению пособника Гитлера, настоящий хаос. Эйке был идеальным человеком для наведения там порядка, потому что в нем удачно сочетались качества, характеризующие его как неизбежную для лагеря личность, — абсолютное послушание руководству, большие организаторские способности, умение увлекать за собой людей и подчинять их своей воле. Сюда же приплюсовывалась его фанатичная преданность национал-социализму и неистребимая ненависть ко всему, что было «не немецким» и чуждым. То есть это были обязательные предпосылки для торжества духа человеконенавистничества.
После 1 июля 1934 года, когда расстрелом Рема Эйке доказал свою лакейскую преданность хозяевам, от них незамедлительно последовало вознаграждение — он получил новоиспеченную должность инспектора концентрационных лагерей и пост фюрера охранных частей СС. Это был настоящий карьерный взлет в виде награды за участие в государственном преступлении, хотя тогдашняя его должность при наличии 200 заключенных мало «льстила» его самолюбию.
За пять лет Эйке превратил Дахау в центр всей паутины лагерей — жесткий аппарат по сокрушению и уничтожению «врагов национал-социализма» при помощи каторжных работ, голода, болезней, пыток и убийств. Он был архитектором лагерного мира и он вербовал для него преступников. По своему усмотрению шеф воинских частей «Мертвая голова» подбирал офицеров СС и охранников для службы в лагерях. Охранник, проявивший чувство сострадания, считался слабаком и непригодным для лагерной службы.
Эйке полагал, что тот, кто сближался с заключенными, должен сам стать таковым. Он требовал присутствовать при избиениях, самому избивать жертву до потери сознания, оставаясь безучастным к человеческим страданиям. Он — автор письменных указаний о драконовском, жестоком обращении с заключенными. Он лично изобретал особые формы истязаний. Полосатая одежда и опознавательные знаки для арестантов как один из способов унижения человеческого достоинства — тоже плод его уголовной фантазии.
Евгений Когон видел «в охранниках СС сброд отъявленных негодяев, вооруженных пистолетами и дубинками, которые утратили социальные корни, представляя вчерашних бродяг, неудавшихся лесничих, извозчиков, парикмахеров, торговых агентов, студентов, тюремных надзирателей». Что касается руководящего состава лагерей, Когон говорит «о бывших вояках из таких добровольческих корпусов как «Балтика», об офицерах вермахта и полиции, которые не смогли продвинуться по службе или по каким-либо иным причинам вынуждены были уволиться в запас».
Впечатления бывшего узника концлагеря тесно перекликаются с биографиями преступников, оказавшихся не у дел в первые послевоенные годы. Эта тема, за исключением нескольких серьезных исследований, до сих пор остается недостаточно изученной.
Так, историк Карин Орт в своей работе о руководящем составе концлагерей делает вывод, будто профессиональный диапазон в социальном отношении представляет собой довольно однородную картину, которая вовсе не занимает маргинальных позиций в обществе. Эти руководящие кадры в своем большинстве являлись выходцами из семей нижних и средних слоев служивого чиновничества. Они выросли в простонародной среде 20-х годов XX века, в атмосфере тесного переплетения «легенды об ударе ножом в спину» с возмущением «Версальским позором» и ненавистью ко всему чужому.
В многочисленных случаях мировой экономический кризис поломал судьбы представителей мелкой буржуазии. Рост и упрочение позиций национал-социализма, казалось, открывали перед разорившимися ремесленниками и торговцами новые перспективы. Как правило, они быстро взбирались наверх по ступеням служебной лестницы в рамках системы национал-социализма: после участия в движении СА (штурмовых отрядов) следовало вступление и продвижение по службе в общих формированиях СС или даже в подразделениях и частях «мертвоголовых».
Эйке внушал тем, кто хотел добиться большего, чем имел, что они принадлежат к «Ордену лучших из лучших» как «люди подвига» с «истинным характером» и «ясным-пониманием реальной жизни». Они избраны самой судьбой быть «движущей силой национал-социалистической революции» и стать «спасителями немецкого народа».
Он требовал не только закалки и твердости, но и прививал рекрутам чувство локтя и неподкупного братства. «Папа Эйке» насаждал корпоративный дух. С большим рвением приступил лагерный «инспектор» к централизации подведомственной ему системы. Концентрационные лагеря Дахау, Бухенвальд, Флоссенбюрг, Маутхаузен, Равенсбрюк и Заксенхаузен превратились в очаги террора. Кроме этих лагерей имелись и другие, а позже появились их филиалы.
Шеф СС Гиммлер пытался утаить от общественности назначение концлагерей. Он цинично заявил: «Все, что здесь делается, — напряженная, создающая новые ценности работа, строгое, справедливое обращение. Научить людей снова трудиться, привить им навыки прикладного мастерства — вот цель и методы воспитания. Девиз, под которым живут и действуют лагеря, гласит: «Есть путь к свободе. Его верстовые столбы — это послушание, честность, порядок, чистота, трезвость, искренность, готовность к самопожертвованию и любовь к родине».
Работа и дисциплина есть, по его мнению, необходимые средства для того, чтобы вернуть блудных дочерей и сыновей нации в лоно национал-социалистического единства.
Численность персонала, занятого в концлагерях, постоянно росла. В общем списке «тружеников» концлагерей от 15 января 1945 года в графе «охрана СС» значатся 37 675 мужчин и 3508 женщин, что показывает истинное положение дел, которое почему-то долгое время не привлекало к себе внимания. Принято было считать, что служба в концлагерях — это чисто мужское дело. Однако факты свидетельствуют о том, что тысячи женщин выполняли здесь различные обязанности, с большей или меньшей ответственностью за преступления.
Диапазон широк: надзирательницы, врачи, лаборантки, машинистки… И только незначительная часть женщин принадлежала к войскам СС. В то время, когда гражданские служащие женского пола, такие как секретарши и телеграфистки, в известной мере были всего лишь свидетельницами жалкого существования людей, надзирательницы СС вносили в него значительную лепту К этой категории служащих иногда относились и жены эсэсовцев, как явствует из распоряжения комендатуры концлагеря Люблин от 1 марта 1943 года: «По распоряжению шефа 3-го отдела все бездетные жены членов СС привлекаются к службе в качестве надзирательниц в женском концлагере». Правда, нет сведений о том, сколько жен эсэсовцев откликнулись на это требование.
Женская смена молодых надзирательниц СС подвергалась тщательному отбору для допуска к прохождению специальных курсов. На этих курсах были такие дисциплины как «Мировоззренческая и национал-политическая подготовка», «Служба и выполнение долга», «Личное поведение и руководство». Заключенные рассказывали, что большинство молодых выпускниц СС поощрялись во время обучения за беспардонную жестокость и неприкрытое насилие по отношению к узницам лагерей.
В период с 1942 по 1945 годы в войска СС были приняты более трех тысяч женщин, которые, по словам «рейхсфюрера», «воспитаны в духе поистине преданного, проникнутого идеями национал-социалистического мировоззрения и СС женского корпуса». Жестокое обращение и здесь служило ключом к успеху.
Нанда Херберман, узница женского концлагеря Равенсбрюк, вспоминает: «Самыми надежными были наиболее жестокие из них». Примерами таких «карьеристок» были Мария Мендель и Эльзе Эрих. Первая служила в концлагере Аушвиц-Биркенау в должности старшей надзирательницы с октября 1942 года, вплоть до эвакуации в январе 1945 года. Вторая занималась той же деятельностью с октября 1942 года в концлагере Люблин-Майданек. После войны обе были осуждены и казнены.
Герта Боте, злобная надзирательница СС в Берген-Бельзене, так ответила через 50 лет после войны на вопрос, не думает ли она, что совершила в жизни ошибку: «Я совершила ошибку? О нет! Ошибкой было то, что существовали концлагеря. Я должна была там устроиться, иначе сама оказалась бы. за колючей проволокой. Возможно, в этом была моя ошибка».
Как видно, самообман продолжал действовать и спустя десятилетия.
В концентрационных лагерях возникла своя особая экономическая система, система рабства и грабежа, особенно еврейской собственности. Вся деятельность лагерей СС строилась на «самообеспечении». Дотации из резервов общего руководства СС поступали нерегулярно и имели исключительный характер. Зато лагерное начальство могло развивать бурную деятельность, широко используя рабскую силу заключенных.
В ходе войны были организованы сотни внешних концлагерей (филиалов) для этих целей. Так, например, общество GmbH (DEST) — объединение немецких заводов по переработке глины и горных пород, принадлежало лагерному руководству СС. В течение нескольких лет это объединение превратилось в крупный многоотраслевой концерн. Одним из 14 его предприятий считался завод по производству черепицы, гравия и стройматериалов в Берльштедте. Заключенные из концлагеря Бухенвальд использовались здесь на принудительных работах. Только в августе 1943 года их труд составил 46 200 рабочих часов.
Обычно даже определение места для строительства лагеря зависело от экономической целесообразности, как это видно на примере концлагеря Флоссенбюрг. Здесь горнозаводчики быстро приспособились к двойной бухгалтерии. Материалы и изделия из гранита, добываемого в местной каменоломне, с большой выгодой продавались германской империи. А в 1942–1943 годах заключенные лагеря Флоссенбюрг стали привлекаться к работам на военных заводах авиафирмы «Мессершмидт» и затем на промышленных. предприятиях Флика, Сименса, Осрам и Юнкерса. Филиалы концлагерей были разбросаны по всей Баварии, Богемии и Саксонии. Если в 1938 году количество охранников СС, следивших за работами по сооружению лагеря Флоссенбюрг, было очень незначительным, то в 1945 году в личный состав охранного соединения СС этого лагеря входили 4000 мужчин и 500 женщин.
Отвратительную известность получило сотрудничество СС с концерном И. Г. Фарбен, не только потому, что концерн производил отравляющий газ Циклон «Б», но и в связи с договором, заключенным между партнерами и определившим судьбу сотен тысяч подневольных рабочих.
Концерн И. Г Фарбен был в числе немногих частных предприятий, получивших уже в 1941 году право на использование заключенных концлагерей в качестве рабочей силы. Концерн принял решение построить новый завод неподалеку от верхнесилезского городка Моновиц. На промышленной площади, намеченной под застройку и расположенной совсем близко от лагеря Аушвиц, планировалось наладить производство искусственного каучука «Буна», с одной стороны, а с другой — синтетического горючего с помощью тех же заключенных концлагеря.
Основой «дружественного соглашения» между правлением И. Г. Фарбен и руководством Аушвица являлась взаимовыгодная сделка: представители концерна обеспечивали коменданта лагеря Рудольфа Гесса остродефицитными стройматериалами для расширения лагеря, а за это в распоряжение концерна поступала рабочая сила в лице заключенных.
В ходе переговоров в марте 1941 года производительность труда заключенного была приравнена к производительности труда немецкого рабочего в соотношении 75 к 100.
В летнее время продолжительность рабочего дня составляла 10–11 часов, а в зимнее — 9. Но циничные расчеты не оправдались. Партнеры с обеих сторон сильно просчитались. В связи с невыносимыми условиями труда и голодным пайком производительность труда лагерников едва дотягивала до 30–40 % от намеченной. Изнуренные до предела пленные должны были ежедневно преодолевать пешком расстояние более шести километров (от лагеря до стройки и обратно) в любую погоду и под ударами охранников. Когда солдаты Красной Армии подошли к Аушвицу в январе 1945 года, они увидели новый, почти готовый к производству завод концерна И. Г. Фарбен. Однако его строительство унесло 25 000 человеческих жизней.
Сам факт этого строительства представлял собой невиданное варварство, тем более что даже, когда стала очевидной экономическая несостоятельность договора, ни концерн, ни СС не отступили от своего прежнего соглашения. Так немецкая промышленная буржуазия соучаствовала в «уничтожении людей посредством труда».
Лагерный мир и в другом отношении не был так герметично изолирован от внешнего, как это довольно долго считалось. Дело в том, что охранные части и их руководящий состав не представляли собой единой и самостоятельной военной структуры. Хотя Гиммлер еще в 1934 году пошел навстречу предложению Эйке вывести охранные подразделения лагерей из структуры общих формирований СС, чтобы подчинить их непосредственно ему как «инспектору концлагерей», однако в соответствии с военными планами Гитлера скоро на повестку дня встали новые задачи, в том числе и вне территорий, огражденных колючей проволокой.
В октябре 1939 года полководец утвердил создание полевых дивизий СС (позже официально — «войск СС»), Этим самым значительно расширился и круг обязанностей частей и подразделений СС «Мертвая голова». Скоро из них была сформирована собственная дивизия «Мертвая голова». Уже при нападении на Польшу в 1939 году Эйке сформировал три полка СС «Мертвая голова», которые под своими знаменами вели собственную жестокую войну и за линией фронта вместе с другими «оперативными отрядами СС» уничтожали евреев и представителей польской интеллигенции. А на их место в лагерную охрану пришли эсэсовцы старшего возраста. В 1940 году войсковые соединения СС, принимавшие участие в боевых действиях в составе регулярных частей вермахта, были выделены в самостоятельные формирования, получившие название «войска СС». В них вошла также дивизия «Мертвая голова».
Формально к «войскам СС» стал относиться и лагерный персонал после его подчинения Главному управлению СС. Дивизия Эйке должна была не только усиливать боеспособность «войск СС», но и служить своеобразным полигоном на передовой для охранников лагерей, которые могли расширить ассортимент насилия и закалиться в боях, чтобы вернуться к «внутренним врагам» с приобретенным фронтовым опытом. Как установил писатель Мирослав Карны, была налажена регулярная ротация между частями СС «Мертвая голова» и боевыми соединениями СС таким образом, что свыше 60 000 эсэсовцев-фронтовиков несли службу охранниками в концентрационных лагерях. С лета 1944 года в охранные части СС стали переводиться военнослужащие вермахта, получившие ранения или относящиеся к старшему возрасту.
Исключительно большие потери в частях «Мертвая голова», вызванные непрофессиональным руководством подразделениями и дилетантством в боях, повлекли за собой острую нехватку охранного персонала. Поэтому к службе в лагерях стали привлекаться наряду с престарелыми членами общих формирований СС даже полицейские и сотрудники общественной администрации, а потом все больше этнические немцы и под конец иностранные добровольцы и местные коллаборационисты.
Кроме концлагерей империи, где большая часть заключенных гибла от холода и голода, издевательств, принудительного труда, расстрелов и смертельных инъекций, СС создали во время войны на территории Польши самые настоящие «фабрики смерти». Их единственной целью было индустриальное истребление людей (в Белцеке, Собиборе, Треблинке, Челмно). Там совершали преступления люди, которые еще в мирное время набили руку на насильственном умерщвлении неполноценных с рождения детей, неизлечимо больных и умственно отсталых взрослых («Акция Т4»). И не все из них имели членские билеты СС. Майданек и Аушвиц являлись как концлагерями, так и центрами массового уничтожения, хотя постоянно находились в ведении СС. Обе эти фабрики смерти имели в своих комендатурах около 300 профессиональных убийц, которые непосредственно управляли процессом массового уничтожения. Не в пример охранникам СС, эти нелюди были строго засекречены и находились в полной изоляции от внешнего мира, поскольку «промышленное» истребление миллионов должно было совершаться в глубокой тайне.
Концлагерь Аушвиц-Биркенау стал синонимом промышленного холокоста. Но и за линией фронтов «Плана Барбаросса», где было начато систематическое истребление с помощью расстрелов, так называемый «дикий холокост», свирепствовали не только эсэсовцы. В состав «оперативных групп», направленных в прифронтовые районы для уничтожения десятков тысяч людей, прежде всего, евреев, «Орден» Гиммлера направил лишь незначительную часть исполнителей преступлений. Складывалось впечатление, что вербовка рекрутов в «элиту СС» не была такой уж необходимой, если оказалось легко найти и других людей, готовых к совершению массовых убийств, поскольку к расстрельным командам относились подразделения, ничего общего не имевшие с СС. Здесь речь идет о батальонах полиции порядка (Орпо). К 500 полицейским порядка, которые сначала были приданы оперативным группам СС, прибавились еще 5500 полицейских сразу после нападения на Советский Союз. Эти батальоны полиции готовности, находившиеся на казарменном положении, частично состояли из людей старшего возраста, которые уже не могли быть призваны в вермахт, а также из завербованных в 1939 году добровольцев, которые, чтобы уклониться от военной службы в преддверии надвигающейся войны, решили стать полицейскими.
Офицеры и младшие командиры являлись опытными работниками полиции. Многие из них были «вполне нормальными людьми», как называет их американский историк Кристофер Браунинг в своей работе с таким же названием. Эти полицейские прошли двухмесячные курсы по подготовке к выполнению специфических задач на территории Советского Союза.
Когда они выбирали карьеру полицейского, никто из них не мог и предполагать, что наступит день, который превратит их в исполнителей преступной оккупационной политики. Тем не менее они смирились с системой планомерной ликвидации «врагов государства». Чтобы лучше координировать «взаимодействие» СС и частей полиции, Гиммлер и Гейдрих придумали специальную должность «старшего фюрера частей СС и полиции».
Этому начальнику стали подчиняться и командиры оперативных групп СС на фронтах. Одним из них был начальник немецкой уголовной полиции (Крипо) Артур Небе. Хотя он имел офицерское звание СС, однако по натуре был до мозга костей полицейским.
Вообще-то, люди, которые возглавили оперативные группы СС, представляли собой странную, разношерстную горстку ликвидаторов. Одни вообще не были членами СС, другие стали ими каким-то загадочным, подозрительным образом.
Среди них были академики, некоторые с двумя докторскими степенями, чиновники министерств, протестантский священник и даже оперный певец.
Прирожденный полицейский Небе еще в годы Веймарской республики носился с навязчивой идеей не только одолеть преступность как таковую, но и выкорчевать ее с корнями из жизни современного общества.
Как полицейский, разочаровавшийся в людях, он нелестно отзывался о правах буржуазной свободы. Собственно говоря, он не был национал-социалистом по идеологическим соображениям, но в значительной мере разделял догмы партии НСДАП. Он фанатично утверждал, что преступность может быть «устранена биологически», что «уголовника необходимо лишить возможности распространять в народе свою дурную наследственность, а тем более плодить преступников». По мнению Небе, убить «нежелательную жизнь» — это не только допустимо, но исполнено здравого смысла. Как шеф имперского управления уголовной полиции он оказывал «техническую» помощь при умерщвлении инвалидов, предоставлял химические средства для отравления и удушения их смертельными газами.
Почему Небе добровольно решил возглавить оперативную группу «Б», неизвестно. И нет никаких документов на этот счет. Неужели он хотел этим жестом произвести благоприятное впечатление на Гейдриха? Доказано, что он страдал «прямо-таки неизлечимым честолюбием». За четыре месяца, в течение которых он возглавлял свою оперативную группу, были уничтожены более 45 000 человек.
С августа 1941 года Берлин ежедневно получал радиограммы от начальников оперативных групп об обстановке на местах и проделанной работе. В так называемых «донесениях по существу» подробно излагались «трудовые достижения» особых и оперативных расстрельных команд. Согласно им оперативная группа «А» к 15 октября 1941 года успела уничтожить 118 430 евреев и 3 387 «коммунистов». В результате спровоцированных погромов в Латвии и Литве были убиты 5500 евреев. Начальник оперативной группы-3 штандартенфюрер Карл Егер подготовил итоговый отчет о своих деяниях, который из-за циничной скрупулезности вошел в историю холокоста как «рапорт Егера», и отправил его в Берлин. В этом рапорте от 1 декабря 1941 года он подробно докладывал своему начальству, что ликвидировано 137 346 евреев.
В августе, отмечает Егер, количество жертв резко возросло. А число убитых детей указывалось даже в отдельной графе. В его донесении за 19 августа 1941 года, например, говорится: «Расстреляны в Укмерге: 298 евреев, 255 евреек, 88 еврейских детей». 2 сентября: «В Янове — 112 евреев, 1200 евреек, 244 детей и подростков». 9 октября: «В Свечаны — 1169 евреев, 1840 евреек, 717 детей и подростков». Такие списки можно продолжать бесконечно.
В заключение своего итогового доклада Егер написал: «Я могу сегодня утверждать, что цель — решить еврейскую проблему в Литве — оперативной группой-3 достигнута. В Литве больше нет евреев, кроме евреев-рабочих, включая их семьи. Я хотел покончить и с ними, но получил резкие возражения со стороны гражданской администрации (имперский комиссар) и вермахта…»
Подобные донесения эскадронов смерти поступали и из других регионов. Оперативная группа «Б» доложила к 31 декабря 1941 года о расстрелах 45 467 человек. В районах ответственности оперативной группы «Д» к декабрю 1941 года были уничтожены 54 696 человек, 90 % которых составляли евреи. Начальник этой оперативной группы сделал особо «бурную» карьеру. Это Отто Олендорф, один из заслуженных авторитетов СС. После войны он попал на скамью подсудимых в Нюрнберге и оставил о себе у судей такое двоякое представление, как никто другой из ему подобных.
По мнению наблюдателей, самое ужасное заключалось в том, что Олендорф вел себя на суде невероятно «естественно». Присутствовавших на процессе поражало то, «каким образом он олицетворял собой две несовместные противоположности: искреннего, добропорядочного гражданина и хладнокровного солдафона, грубого и жестокого, глубоко убежденного в своей невиновности».
Его обвинитель Бенджамин Ференц вспоминает: «Он производил впечатление сдержанного, честного человека, интеллигентного, образованного, с приятной внешностью, отца пятерых детей. И тут же он, не скрывая, спокойно признавал, что под его руководством были уничтожены 90 000, да-да, 90 000 мужчин, женщин и детей». В приговоре суда, в частности, говорится: «Если альтруист и убийца мирно уживаются в одной и той же личности, можно предположить, что мы имеем дело с таким экземпляром человеческой природы, который сродни персонажам в романе Р. Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда».
Кем же он был на самом деле, этот Отто Олендорф, казавшийся «вполне нормальным человеком», который стал позже ревностным исполнителем политики массового истребления людей?
Утверждалось, что он-де по своей сути никогда не был оппортунистом, не являлся радикальным антисемитом, не относился к тем человекопрезирающим эгоистам, которые могли бы, неожиданно получив власть, направить ее против соплеменников. Отто Олендорф был высокообразованным молодым ученым и видным экономистом. Во время судебного процесса его защита представила 500 страниц документов и свидетельств, данных под присягой, которые доказывали его честность и порядочность. На суде Олендорф был единственным из обвиняемых, кто открыто признавал все, что творил во время войны.
Атмосфера родительского дома Олендорфа была протестантской, буржуазно-консервативной. В 1925 году, будучи учащимся, он вступил в партию НСДАП и в ряды штурмовиков СА, то есть стал нацистом первой волны. Через два года он причислял себя уже к «интеллектуалам» партии: штурмовик становится эсэсовцем, он востребован, образован, интеллигентен.
Получив высшее образование в 1931 году, Олендорф во имя престижа уезжает на год за границу в фашистскую Италию. Как многие из его сверстников, Олендорф не признавал демократию Веймара. Идеология национал-социализма казалась ему привлекательной, а девиз: жизнь — это борьба — приемлемым.
Историк Ульрих Герберт отмечает, что Олендорф принадлежал к «поколению деловитости». Казалось, он полностью соответствует представлениям Гитлера и Гиммлера о «непреклонном немецком властителе», который должен был стать идолом и примером для эсэсовской молодежи.
Сразу после того как в 1941 году Олендорф принял командование оперативной группой «Д» на Украине, он начал совершенствовать ремесло палачей, сменив в числе первых письменный стол высокого чиновника на оружие убийцы. Он не был хладнокровным и бесстрастным исполнителем преступных приказов. Наоборот, окрыленный честолюбием, стремился к наилучшему исполнению своих обязанностей. До жертв ему не было дела, зато он очень заботился о благе своих подчиненных. Стараясь смягчить психологическую нагрузку на личный состав расстрельных команд, он распорядился при расстрелах убивать каждую жертву двум стрелкам одновременно, чтобы они не знали, кто из них убийца, и тем самым избегали излишних угрызений совести. Видимо, Олендорф не только верил в необходимость выполнения своих обязанностей, но и претворял их в жизнь с глубоким внутренним удовлетворением. Жене он писал, что благодаря своей «геополитической деятельности» на фронте, он делает для национал-социализма больше, чем в «Имперской группе торговли».
Эффективное осуществление массового истребления людей он считал таким же важным делом, как разумные меры государства в экономической политике страны. Конечно, Олендорф был приговорен к смерти. Однако вплоть до казни он не испытывал ни вины за содеянное, ни чувства раскаяния. Как говорит его обвинитель на Нюрнбергском процессе Ференц: «Наоборот, все его аргументы сводились к тому, чтобы оправдать даже уничтожение детей». Он вспоминает, как зашел в камеру Олендорфа после объявления приговора: «Я спросил его: «Господин Олендорф, могу ли я что-нибудь еще сделать для вас? Может, что-то надо сообщить вашей семье, или вы сами хотите что-то сказать, написать. Могу ли я вам оказать услугу?» Он отрешенно посмотрел на меня и ответил: «Евреи в Америке будут страдать. Они увидят, что вы натворили».
Даже после объявления смертного приговора он оказался не способен осознать свою вину.
Количество советских евреев, уничтоженных в первые пять месяцев реализации «Плана Барбаросса», превысило полмиллиона. Личные записи тоже являются потрясающими свидетельствами безумия, охватившего многих немцев. Так, например, в июле 1941 года гауптшарфюрер СС Феликс Ландау пишет в своем дневнике: «Никого мне не жаль, в душе пусто. Вот такие дела, и незачем об этом думать». А вот его другая запись: «Под чертовски чувственную музыку пишу я сейчас первое письмо моей Труде. И пока я пишу, раздается команда: «Выходи строиться!» Карабины, каски, боекомплект по 30 патронов… Скоро возвращаемся назад. Там уже были построены 500 евреев, готовых к расстрелу…»
Каждый день расстрелы — тягостное, неприятное занятие после сладкой, романтичной музыки. «Вот такие дела», — нехорошо все это, но ничего не поделаешь. Эти записи не выражают ни возмущения автора преступными приказами, ни попыток уклониться от группового принуждения к их выполнению, но наглядно демонстрируют, как проходят циничные будни немецкого убийцы в прифронтовой полосе.
Однако эсэсовцы совершали преступления или отставные полицейские — результаты были одинаковы, а иногда дело доходило до эксцессов.
Пипо Шнейдер, командир взвода 3-й роты 309-го полицейского батальона прибыл в составе автоколонны в Белосток 27 июня 1941 года. Когда он и несколько его подчиненных увидели в городе виноводочный магазин, то, не теряя даром времени, разграбили его и, конечно, основательно поднабрались.
Затем решили наверстать упущенное по службе, когда командир батальона майор Эрнст Вайс приказал им в тот день обыскать жилые кварталы города с населением около 80 тысяч жителей, арестовать и согнать в одно место всех евреев мужчин.
Право на дальнейшие действия по отношению к задержанным он предоставил командирам рот. Пипо Шнейдер отлично знал, что делать. В своем взводе он имел прозвище «расовый фанат», потому что багровел от злобы при одном только слове «еврей». Под воздействием алкоголя его антисемитизм проявился в разнузданном, бесконтрольном буйстве. В ходе задержаний и облав на евреев он застрелил пять мужчин на улицах города. Сослуживцы старались не отставать от него.
То, что началось погромом, закончилось повальными расстрелами евреев Белостока. В городском парке евреев расстреливали группами. Стрельба на улицах города не утихала до поздней ночи. Оставшихся в живых загоняли прикладами карабинов в центральную синагогу Белостока до тех пор, пока она оказалась наконец битком набита беззащитными горожанами. Запуганные евреи стали громко петь и молиться. Пипо Шнейдер устроил самую кровавую бойню первых недель войны. Он приказал полицейским окружить молельный дом со всех сторон и никого не выпускать.
В синагоге находилось более 700 мужчин евреев. С помощью бензина здание синагоги мгновенно запылало, как факел, со всех сторон, а в окна полетели гранаты, чтобы усилить эффект пожара и гибели потерявших разум людей. Те немногие, кто пытался бежать из горящего ада, в упор расстреливались из автоматов. Эта «акция» в Белостоке, в ходе которой не менее 700 евреев были заживо сожжены в синагоге, а всего в городе погибли около 2000 человек, не являлась прямым следствием четких приказов сверху, а началась стихийно и была проведена по личной инициативе оболваненных «полицейских порядка» этого батальона, которые в пьяном угаре «инстинктивно» делали то, что от них, собственно, и ожидалось. Командир батальона, майор Вайс, был обнаружен возмущенными солдатами вермахта из 221-й дивизии прикрытия в непотребно пьяном состоянии. Призванный к ответу, он только тупо твердил, что ничего не знает о произошедшем.
Служаки из 309-го батальона полиции, большинство которых были родом из Прирейнской горно-лесистой местности, в своем угодливо-покорном холуйстве показали себя как отпетые палачи, ни в чем не уступающие эсэсовцам. Не все были фанатичными антисемитами, как Пипо Шнейдер, или садистами, помешанными на расстрелах. Многие полицейские, как и большая часть эсэсовцев, совершали преступления под воздействием коллектива, в котором служили. Для них признание сослуживцев было важнее, чем чувство человеческого сострадания к жертвам. В их кругу считалось за аксиому, что они не несут персональной ответственности за судьбы евреев. Это мнение было широко распространено даже в таких разнородных в социальном отношении подразделениях, как 101-й резервный батальон полиции из Гамбурга.
Кристофер Браунинг привел в своем исследовании много примеров того, как редко полицейские использовали различные лазейки и возможности, чтобы уклониться от личного участия в расстрелах. Конечно, в частях СС, где «солидарность» действий в боевой обстановке считалась непреложным законом, влияние коллектива на личность было еще сильнее.
Так, например, шарфюрер СС Швенкер не нашел в себе мужества попросить освободить его от участия в расстрелах гражданских лиц только потому, что он якобы боялся «выглядеть в глазах других трусом». Он пояснил: «Я также опасался, что это может каким-то образом повредить мне в будущем, если я покажу свою мягкотелость. И кроме того, сослуживцы станут думать, будто я — слабак и не имею закалки, которая обязательна для каждого члена СС».
Поэтому позже он постоянно пытался использовать другие средства, чтобы в операциях по расстрелу находиться на заднем плане. Постоянное участие в этих варварских мероприятиях часто порождало у людей своего рода эффект привыкания. Кристофер Браунинг пишет: «В конечном счете холокост стал возможным потому, что, говоря без обиняков, отдельные люди длительное время уничтожали других людей десятками тысяч. Те, кто непосредственно уничтожал людей, превращались в «профессиональных убийц».
Многие из них после экзекуций заглушали свою совесть алкоголем. И только единицам удавалось выйти из-под влияния коллектива и отказаться от дальнейшего личного участия в массовом истреблении людей. Возможно, они и подвергались насмешкам. «сотоварищей», однако нет документальных доказательств того, что «отказники» несли какие-либо серьезные дисциплинарные наказания.
Иногда личное участие в расстрелах могло осуществляться даже на добровольной основе. Узнав о такой возможности, штурмбанфюрер Эрнст Элерс так отреагировал на предстоящую экзекуцию: «Эта новость была для меня как удар обухом по голове, и я не мог взять в толк, как такое распоряжение стало возможным. Я ломал голову над тем, как уклониться от предстоящей операции. И наконец решил обратиться к начальнику — шефу оперативной группы Небе с просьбой освободить меня от обязанностей командира расстрельной команды. Небе пошел навстречу моему желанию и взял меня в штат своей группы».
Бывший обвинитель на Нюрнбергском процессе Бенджамин Ференц говорит по этому поводу: «Нельзя полностью отвергать аргумент отказа от выполнения преступных приказов. Однако многие преступники совершали убийства с такой скрупулезностью и даже сами устраивали погони за убегающими жертвами с таким рвением, что этот аргумент во многих случаях не выдерживает критики».
А как воспринимались экзекуции теми, кто не входил в узкий круг нелюдей? Как относились солдаты вермахта к массовым расстрелам? Почти повсеместно они становились свидетелями репрессий против еврейского гражданского населения, видели расстрелы вблизи деревень, наблюдали за истреблением людей, которым занимались немцы, одетые в военную форму. Они также не могли не замечать, что убийцы носили такие мундиры и воинские знаки, которые отличались от формы одежды и знаков различия личного состава вермахта.
О своей первой встрече с эскадронами смерти оперативных групп СС вспоминает бывший офицер Петер фон дер Остен-Закен: «Это были не солдаты вермахта, а специальные подразделения СС. Вскоре после занятия населенного пункта частями вермахта, там стали сгонять евреев на базарную площадь. Ужасное зрелище. И многие солдаты, которые все это видели, не могли понять сути происходящего. Они говорили: «А что это все значит? Что это за дела? Пусть только нас в это не впутывают!»
Такое негативное отношение можно было тогда наблюдать даже среди рядового состава. Но, естественно, говорить обо всех не приходится, потому что многие относились к этому безразлично».
Карл-Гейнц Дроссель, бывший ефрейтор 415-го пехотного полка, был потрясен до глубины души расстрелом, который проводили эсэсовцы в Дагде (Литва): «Я видел мальчика, вероятно, лет шести, который все порывался пойти направо. Думаю, там стоял его отец. Тогда стоявший за ним человек выстрелил мальчику в затылок и пинком сапога сбросил его тело в яму. Этого я вынести не мог. Образ того маленького мальчика и сегодня не дает мне покоя».
После 1 июля 1934 года, когда расстрелом Рема Эйке доказал свою лакейскую преданность хозяевам, от них незамедлительно последовало вознаграждение — он получил новоиспеченную должность инспектора концентрационных лагерей и пост фюрера охранных частей СС. Это был настоящий карьерный взлет в виде награды за участие в государственном преступлении, хотя тогдашняя его должность при наличии 200 заключенных мало «льстила» его самолюбию.
За пять лет Эйке превратил Дахау в центр всей паутины лагерей — жесткий аппарат по сокрушению и уничтожению «врагов национал-социализма» при помощи каторжных работ, голода, болезней, пыток и убийств. Он был архитектором лагерного мира и он вербовал для него преступников. По своему усмотрению шеф воинских частей «Мертвая голова» подбирал офицеров СС и охранников для службы в лагерях. Охранник, проявивший чувство сострадания, считался слабаком и непригодным для лагерной службы.
Эйке полагал, что тот, кто сближался с заключенными, должен сам стать таковым. Он требовал присутствовать при избиениях, самому избивать жертву до потери сознания, оставаясь безучастным к человеческим страданиям. Он — автор письменных указаний о драконовском, жестоком обращении с заключенными. Он лично изобретал особые формы истязаний. Полосатая одежда и опознавательные знаки для арестантов как один из способов унижения человеческого достоинства — тоже плод его уголовной фантазии.
Евгений Когон видел «в охранниках СС сброд отъявленных негодяев, вооруженных пистолетами и дубинками, которые утратили социальные корни, представляя вчерашних бродяг, неудавшихся лесничих, извозчиков, парикмахеров, торговых агентов, студентов, тюремных надзирателей». Что касается руководящего состава лагерей, Когон говорит «о бывших вояках из таких добровольческих корпусов как «Балтика», об офицерах вермахта и полиции, которые не смогли продвинуться по службе или по каким-либо иным причинам вынуждены были уволиться в запас».
Впечатления бывшего узника концлагеря тесно перекликаются с биографиями преступников, оказавшихся не у дел в первые послевоенные годы. Эта тема, за исключением нескольких серьезных исследований, до сих пор остается недостаточно изученной.
Так, историк Карин Орт в своей работе о руководящем составе концлагерей делает вывод, будто профессиональный диапазон в социальном отношении представляет собой довольно однородную картину, которая вовсе не занимает маргинальных позиций в обществе. Эти руководящие кадры в своем большинстве являлись выходцами из семей нижних и средних слоев служивого чиновничества. Они выросли в простонародной среде 20-х годов XX века, в атмосфере тесного переплетения «легенды об ударе ножом в спину» с возмущением «Версальским позором» и ненавистью ко всему чужому.
В многочисленных случаях мировой экономический кризис поломал судьбы представителей мелкой буржуазии. Рост и упрочение позиций национал-социализма, казалось, открывали перед разорившимися ремесленниками и торговцами новые перспективы. Как правило, они быстро взбирались наверх по ступеням служебной лестницы в рамках системы национал-социализма: после участия в движении СА (штурмовых отрядов) следовало вступление и продвижение по службе в общих формированиях СС или даже в подразделениях и частях «мертвоголовых».
Эйке внушал тем, кто хотел добиться большего, чем имел, что они принадлежат к «Ордену лучших из лучших» как «люди подвига» с «истинным характером» и «ясным-пониманием реальной жизни». Они избраны самой судьбой быть «движущей силой национал-социалистической революции» и стать «спасителями немецкого народа».
Он требовал не только закалки и твердости, но и прививал рекрутам чувство локтя и неподкупного братства. «Папа Эйке» насаждал корпоративный дух. С большим рвением приступил лагерный «инспектор» к централизации подведомственной ему системы. Концентрационные лагеря Дахау, Бухенвальд, Флоссенбюрг, Маутхаузен, Равенсбрюк и Заксенхаузен превратились в очаги террора. Кроме этих лагерей имелись и другие, а позже появились их филиалы.
Шеф СС Гиммлер пытался утаить от общественности назначение концлагерей. Он цинично заявил: «Все, что здесь делается, — напряженная, создающая новые ценности работа, строгое, справедливое обращение. Научить людей снова трудиться, привить им навыки прикладного мастерства — вот цель и методы воспитания. Девиз, под которым живут и действуют лагеря, гласит: «Есть путь к свободе. Его верстовые столбы — это послушание, честность, порядок, чистота, трезвость, искренность, готовность к самопожертвованию и любовь к родине».
Работа и дисциплина есть, по его мнению, необходимые средства для того, чтобы вернуть блудных дочерей и сыновей нации в лоно национал-социалистического единства.
Численность персонала, занятого в концлагерях, постоянно росла. В общем списке «тружеников» концлагерей от 15 января 1945 года в графе «охрана СС» значатся 37 675 мужчин и 3508 женщин, что показывает истинное положение дел, которое почему-то долгое время не привлекало к себе внимания. Принято было считать, что служба в концлагерях — это чисто мужское дело. Однако факты свидетельствуют о том, что тысячи женщин выполняли здесь различные обязанности, с большей или меньшей ответственностью за преступления.
Диапазон широк: надзирательницы, врачи, лаборантки, машинистки… И только незначительная часть женщин принадлежала к войскам СС. В то время, когда гражданские служащие женского пола, такие как секретарши и телеграфистки, в известной мере были всего лишь свидетельницами жалкого существования людей, надзирательницы СС вносили в него значительную лепту К этой категории служащих иногда относились и жены эсэсовцев, как явствует из распоряжения комендатуры концлагеря Люблин от 1 марта 1943 года: «По распоряжению шефа 3-го отдела все бездетные жены членов СС привлекаются к службе в качестве надзирательниц в женском концлагере». Правда, нет сведений о том, сколько жен эсэсовцев откликнулись на это требование.
Женская смена молодых надзирательниц СС подвергалась тщательному отбору для допуска к прохождению специальных курсов. На этих курсах были такие дисциплины как «Мировоззренческая и национал-политическая подготовка», «Служба и выполнение долга», «Личное поведение и руководство». Заключенные рассказывали, что большинство молодых выпускниц СС поощрялись во время обучения за беспардонную жестокость и неприкрытое насилие по отношению к узницам лагерей.
В период с 1942 по 1945 годы в войска СС были приняты более трех тысяч женщин, которые, по словам «рейхсфюрера», «воспитаны в духе поистине преданного, проникнутого идеями национал-социалистического мировоззрения и СС женского корпуса». Жестокое обращение и здесь служило ключом к успеху.
Нанда Херберман, узница женского концлагеря Равенсбрюк, вспоминает: «Самыми надежными были наиболее жестокие из них». Примерами таких «карьеристок» были Мария Мендель и Эльзе Эрих. Первая служила в концлагере Аушвиц-Биркенау в должности старшей надзирательницы с октября 1942 года, вплоть до эвакуации в январе 1945 года. Вторая занималась той же деятельностью с октября 1942 года в концлагере Люблин-Майданек. После войны обе были осуждены и казнены.
Герта Боте, злобная надзирательница СС в Берген-Бельзене, так ответила через 50 лет после войны на вопрос, не думает ли она, что совершила в жизни ошибку: «Я совершила ошибку? О нет! Ошибкой было то, что существовали концлагеря. Я должна была там устроиться, иначе сама оказалась бы. за колючей проволокой. Возможно, в этом была моя ошибка».
Как видно, самообман продолжал действовать и спустя десятилетия.
В концентрационных лагерях возникла своя особая экономическая система, система рабства и грабежа, особенно еврейской собственности. Вся деятельность лагерей СС строилась на «самообеспечении». Дотации из резервов общего руководства СС поступали нерегулярно и имели исключительный характер. Зато лагерное начальство могло развивать бурную деятельность, широко используя рабскую силу заключенных.
В ходе войны были организованы сотни внешних концлагерей (филиалов) для этих целей. Так, например, общество GmbH (DEST) — объединение немецких заводов по переработке глины и горных пород, принадлежало лагерному руководству СС. В течение нескольких лет это объединение превратилось в крупный многоотраслевой концерн. Одним из 14 его предприятий считался завод по производству черепицы, гравия и стройматериалов в Берльштедте. Заключенные из концлагеря Бухенвальд использовались здесь на принудительных работах. Только в августе 1943 года их труд составил 46 200 рабочих часов.
Обычно даже определение места для строительства лагеря зависело от экономической целесообразности, как это видно на примере концлагеря Флоссенбюрг. Здесь горнозаводчики быстро приспособились к двойной бухгалтерии. Материалы и изделия из гранита, добываемого в местной каменоломне, с большой выгодой продавались германской империи. А в 1942–1943 годах заключенные лагеря Флоссенбюрг стали привлекаться к работам на военных заводах авиафирмы «Мессершмидт» и затем на промышленных. предприятиях Флика, Сименса, Осрам и Юнкерса. Филиалы концлагерей были разбросаны по всей Баварии, Богемии и Саксонии. Если в 1938 году количество охранников СС, следивших за работами по сооружению лагеря Флоссенбюрг, было очень незначительным, то в 1945 году в личный состав охранного соединения СС этого лагеря входили 4000 мужчин и 500 женщин.
Отвратительную известность получило сотрудничество СС с концерном И. Г. Фарбен, не только потому, что концерн производил отравляющий газ Циклон «Б», но и в связи с договором, заключенным между партнерами и определившим судьбу сотен тысяч подневольных рабочих.
Концерн И. Г Фарбен был в числе немногих частных предприятий, получивших уже в 1941 году право на использование заключенных концлагерей в качестве рабочей силы. Концерн принял решение построить новый завод неподалеку от верхнесилезского городка Моновиц. На промышленной площади, намеченной под застройку и расположенной совсем близко от лагеря Аушвиц, планировалось наладить производство искусственного каучука «Буна», с одной стороны, а с другой — синтетического горючего с помощью тех же заключенных концлагеря.
Основой «дружественного соглашения» между правлением И. Г. Фарбен и руководством Аушвица являлась взаимовыгодная сделка: представители концерна обеспечивали коменданта лагеря Рудольфа Гесса остродефицитными стройматериалами для расширения лагеря, а за это в распоряжение концерна поступала рабочая сила в лице заключенных.
В ходе переговоров в марте 1941 года производительность труда заключенного была приравнена к производительности труда немецкого рабочего в соотношении 75 к 100.
В летнее время продолжительность рабочего дня составляла 10–11 часов, а в зимнее — 9. Но циничные расчеты не оправдались. Партнеры с обеих сторон сильно просчитались. В связи с невыносимыми условиями труда и голодным пайком производительность труда лагерников едва дотягивала до 30–40 % от намеченной. Изнуренные до предела пленные должны были ежедневно преодолевать пешком расстояние более шести километров (от лагеря до стройки и обратно) в любую погоду и под ударами охранников. Когда солдаты Красной Армии подошли к Аушвицу в январе 1945 года, они увидели новый, почти готовый к производству завод концерна И. Г. Фарбен. Однако его строительство унесло 25 000 человеческих жизней.
Сам факт этого строительства представлял собой невиданное варварство, тем более что даже, когда стала очевидной экономическая несостоятельность договора, ни концерн, ни СС не отступили от своего прежнего соглашения. Так немецкая промышленная буржуазия соучаствовала в «уничтожении людей посредством труда».
Лагерный мир и в другом отношении не был так герметично изолирован от внешнего, как это довольно долго считалось. Дело в том, что охранные части и их руководящий состав не представляли собой единой и самостоятельной военной структуры. Хотя Гиммлер еще в 1934 году пошел навстречу предложению Эйке вывести охранные подразделения лагерей из структуры общих формирований СС, чтобы подчинить их непосредственно ему как «инспектору концлагерей», однако в соответствии с военными планами Гитлера скоро на повестку дня встали новые задачи, в том числе и вне территорий, огражденных колючей проволокой.
В октябре 1939 года полководец утвердил создание полевых дивизий СС (позже официально — «войск СС»), Этим самым значительно расширился и круг обязанностей частей и подразделений СС «Мертвая голова». Скоро из них была сформирована собственная дивизия «Мертвая голова». Уже при нападении на Польшу в 1939 году Эйке сформировал три полка СС «Мертвая голова», которые под своими знаменами вели собственную жестокую войну и за линией фронта вместе с другими «оперативными отрядами СС» уничтожали евреев и представителей польской интеллигенции. А на их место в лагерную охрану пришли эсэсовцы старшего возраста. В 1940 году войсковые соединения СС, принимавшие участие в боевых действиях в составе регулярных частей вермахта, были выделены в самостоятельные формирования, получившие название «войска СС». В них вошла также дивизия «Мертвая голова».
Формально к «войскам СС» стал относиться и лагерный персонал после его подчинения Главному управлению СС. Дивизия Эйке должна была не только усиливать боеспособность «войск СС», но и служить своеобразным полигоном на передовой для охранников лагерей, которые могли расширить ассортимент насилия и закалиться в боях, чтобы вернуться к «внутренним врагам» с приобретенным фронтовым опытом. Как установил писатель Мирослав Карны, была налажена регулярная ротация между частями СС «Мертвая голова» и боевыми соединениями СС таким образом, что свыше 60 000 эсэсовцев-фронтовиков несли службу охранниками в концентрационных лагерях. С лета 1944 года в охранные части СС стали переводиться военнослужащие вермахта, получившие ранения или относящиеся к старшему возрасту.
Исключительно большие потери в частях «Мертвая голова», вызванные непрофессиональным руководством подразделениями и дилетантством в боях, повлекли за собой острую нехватку охранного персонала. Поэтому к службе в лагерях стали привлекаться наряду с престарелыми членами общих формирований СС даже полицейские и сотрудники общественной администрации, а потом все больше этнические немцы и под конец иностранные добровольцы и местные коллаборационисты.
Кроме концлагерей империи, где большая часть заключенных гибла от холода и голода, издевательств, принудительного труда, расстрелов и смертельных инъекций, СС создали во время войны на территории Польши самые настоящие «фабрики смерти». Их единственной целью было индустриальное истребление людей (в Белцеке, Собиборе, Треблинке, Челмно). Там совершали преступления люди, которые еще в мирное время набили руку на насильственном умерщвлении неполноценных с рождения детей, неизлечимо больных и умственно отсталых взрослых («Акция Т4»). И не все из них имели членские билеты СС. Майданек и Аушвиц являлись как концлагерями, так и центрами массового уничтожения, хотя постоянно находились в ведении СС. Обе эти фабрики смерти имели в своих комендатурах около 300 профессиональных убийц, которые непосредственно управляли процессом массового уничтожения. Не в пример охранникам СС, эти нелюди были строго засекречены и находились в полной изоляции от внешнего мира, поскольку «промышленное» истребление миллионов должно было совершаться в глубокой тайне.
Концлагерь Аушвиц-Биркенау стал синонимом промышленного холокоста. Но и за линией фронтов «Плана Барбаросса», где было начато систематическое истребление с помощью расстрелов, так называемый «дикий холокост», свирепствовали не только эсэсовцы. В состав «оперативных групп», направленных в прифронтовые районы для уничтожения десятков тысяч людей, прежде всего, евреев, «Орден» Гиммлера направил лишь незначительную часть исполнителей преступлений. Складывалось впечатление, что вербовка рекрутов в «элиту СС» не была такой уж необходимой, если оказалось легко найти и других людей, готовых к совершению массовых убийств, поскольку к расстрельным командам относились подразделения, ничего общего не имевшие с СС. Здесь речь идет о батальонах полиции порядка (Орпо). К 500 полицейским порядка, которые сначала были приданы оперативным группам СС, прибавились еще 5500 полицейских сразу после нападения на Советский Союз. Эти батальоны полиции готовности, находившиеся на казарменном положении, частично состояли из людей старшего возраста, которые уже не могли быть призваны в вермахт, а также из завербованных в 1939 году добровольцев, которые, чтобы уклониться от военной службы в преддверии надвигающейся войны, решили стать полицейскими.
Офицеры и младшие командиры являлись опытными работниками полиции. Многие из них были «вполне нормальными людьми», как называет их американский историк Кристофер Браунинг в своей работе с таким же названием. Эти полицейские прошли двухмесячные курсы по подготовке к выполнению специфических задач на территории Советского Союза.
Когда они выбирали карьеру полицейского, никто из них не мог и предполагать, что наступит день, который превратит их в исполнителей преступной оккупационной политики. Тем не менее они смирились с системой планомерной ликвидации «врагов государства». Чтобы лучше координировать «взаимодействие» СС и частей полиции, Гиммлер и Гейдрих придумали специальную должность «старшего фюрера частей СС и полиции».
Этому начальнику стали подчиняться и командиры оперативных групп СС на фронтах. Одним из них был начальник немецкой уголовной полиции (Крипо) Артур Небе. Хотя он имел офицерское звание СС, однако по натуре был до мозга костей полицейским.
Вообще-то, люди, которые возглавили оперативные группы СС, представляли собой странную, разношерстную горстку ликвидаторов. Одни вообще не были членами СС, другие стали ими каким-то загадочным, подозрительным образом.
Среди них были академики, некоторые с двумя докторскими степенями, чиновники министерств, протестантский священник и даже оперный певец.
Прирожденный полицейский Небе еще в годы Веймарской республики носился с навязчивой идеей не только одолеть преступность как таковую, но и выкорчевать ее с корнями из жизни современного общества.
Как полицейский, разочаровавшийся в людях, он нелестно отзывался о правах буржуазной свободы. Собственно говоря, он не был национал-социалистом по идеологическим соображениям, но в значительной мере разделял догмы партии НСДАП. Он фанатично утверждал, что преступность может быть «устранена биологически», что «уголовника необходимо лишить возможности распространять в народе свою дурную наследственность, а тем более плодить преступников». По мнению Небе, убить «нежелательную жизнь» — это не только допустимо, но исполнено здравого смысла. Как шеф имперского управления уголовной полиции он оказывал «техническую» помощь при умерщвлении инвалидов, предоставлял химические средства для отравления и удушения их смертельными газами.
Почему Небе добровольно решил возглавить оперативную группу «Б», неизвестно. И нет никаких документов на этот счет. Неужели он хотел этим жестом произвести благоприятное впечатление на Гейдриха? Доказано, что он страдал «прямо-таки неизлечимым честолюбием». За четыре месяца, в течение которых он возглавлял свою оперативную группу, были уничтожены более 45 000 человек.
С августа 1941 года Берлин ежедневно получал радиограммы от начальников оперативных групп об обстановке на местах и проделанной работе. В так называемых «донесениях по существу» подробно излагались «трудовые достижения» особых и оперативных расстрельных команд. Согласно им оперативная группа «А» к 15 октября 1941 года успела уничтожить 118 430 евреев и 3 387 «коммунистов». В результате спровоцированных погромов в Латвии и Литве были убиты 5500 евреев. Начальник оперативной группы-3 штандартенфюрер Карл Егер подготовил итоговый отчет о своих деяниях, который из-за циничной скрупулезности вошел в историю холокоста как «рапорт Егера», и отправил его в Берлин. В этом рапорте от 1 декабря 1941 года он подробно докладывал своему начальству, что ликвидировано 137 346 евреев.
В августе, отмечает Егер, количество жертв резко возросло. А число убитых детей указывалось даже в отдельной графе. В его донесении за 19 августа 1941 года, например, говорится: «Расстреляны в Укмерге: 298 евреев, 255 евреек, 88 еврейских детей». 2 сентября: «В Янове — 112 евреев, 1200 евреек, 244 детей и подростков». 9 октября: «В Свечаны — 1169 евреев, 1840 евреек, 717 детей и подростков». Такие списки можно продолжать бесконечно.
В заключение своего итогового доклада Егер написал: «Я могу сегодня утверждать, что цель — решить еврейскую проблему в Литве — оперативной группой-3 достигнута. В Литве больше нет евреев, кроме евреев-рабочих, включая их семьи. Я хотел покончить и с ними, но получил резкие возражения со стороны гражданской администрации (имперский комиссар) и вермахта…»
Подобные донесения эскадронов смерти поступали и из других регионов. Оперативная группа «Б» доложила к 31 декабря 1941 года о расстрелах 45 467 человек. В районах ответственности оперативной группы «Д» к декабрю 1941 года были уничтожены 54 696 человек, 90 % которых составляли евреи. Начальник этой оперативной группы сделал особо «бурную» карьеру. Это Отто Олендорф, один из заслуженных авторитетов СС. После войны он попал на скамью подсудимых в Нюрнберге и оставил о себе у судей такое двоякое представление, как никто другой из ему подобных.
По мнению наблюдателей, самое ужасное заключалось в том, что Олендорф вел себя на суде невероятно «естественно». Присутствовавших на процессе поражало то, «каким образом он олицетворял собой две несовместные противоположности: искреннего, добропорядочного гражданина и хладнокровного солдафона, грубого и жестокого, глубоко убежденного в своей невиновности».
Его обвинитель Бенджамин Ференц вспоминает: «Он производил впечатление сдержанного, честного человека, интеллигентного, образованного, с приятной внешностью, отца пятерых детей. И тут же он, не скрывая, спокойно признавал, что под его руководством были уничтожены 90 000, да-да, 90 000 мужчин, женщин и детей». В приговоре суда, в частности, говорится: «Если альтруист и убийца мирно уживаются в одной и той же личности, можно предположить, что мы имеем дело с таким экземпляром человеческой природы, который сродни персонажам в романе Р. Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда».
Кем же он был на самом деле, этот Отто Олендорф, казавшийся «вполне нормальным человеком», который стал позже ревностным исполнителем политики массового истребления людей?
Утверждалось, что он-де по своей сути никогда не был оппортунистом, не являлся радикальным антисемитом, не относился к тем человекопрезирающим эгоистам, которые могли бы, неожиданно получив власть, направить ее против соплеменников. Отто Олендорф был высокообразованным молодым ученым и видным экономистом. Во время судебного процесса его защита представила 500 страниц документов и свидетельств, данных под присягой, которые доказывали его честность и порядочность. На суде Олендорф был единственным из обвиняемых, кто открыто признавал все, что творил во время войны.
Атмосфера родительского дома Олендорфа была протестантской, буржуазно-консервативной. В 1925 году, будучи учащимся, он вступил в партию НСДАП и в ряды штурмовиков СА, то есть стал нацистом первой волны. Через два года он причислял себя уже к «интеллектуалам» партии: штурмовик становится эсэсовцем, он востребован, образован, интеллигентен.
Получив высшее образование в 1931 году, Олендорф во имя престижа уезжает на год за границу в фашистскую Италию. Как многие из его сверстников, Олендорф не признавал демократию Веймара. Идеология национал-социализма казалась ему привлекательной, а девиз: жизнь — это борьба — приемлемым.
Историк Ульрих Герберт отмечает, что Олендорф принадлежал к «поколению деловитости». Казалось, он полностью соответствует представлениям Гитлера и Гиммлера о «непреклонном немецком властителе», который должен был стать идолом и примером для эсэсовской молодежи.
Сразу после того как в 1941 году Олендорф принял командование оперативной группой «Д» на Украине, он начал совершенствовать ремесло палачей, сменив в числе первых письменный стол высокого чиновника на оружие убийцы. Он не был хладнокровным и бесстрастным исполнителем преступных приказов. Наоборот, окрыленный честолюбием, стремился к наилучшему исполнению своих обязанностей. До жертв ему не было дела, зато он очень заботился о благе своих подчиненных. Стараясь смягчить психологическую нагрузку на личный состав расстрельных команд, он распорядился при расстрелах убивать каждую жертву двум стрелкам одновременно, чтобы они не знали, кто из них убийца, и тем самым избегали излишних угрызений совести. Видимо, Олендорф не только верил в необходимость выполнения своих обязанностей, но и претворял их в жизнь с глубоким внутренним удовлетворением. Жене он писал, что благодаря своей «геополитической деятельности» на фронте, он делает для национал-социализма больше, чем в «Имперской группе торговли».
Эффективное осуществление массового истребления людей он считал таким же важным делом, как разумные меры государства в экономической политике страны. Конечно, Олендорф был приговорен к смерти. Однако вплоть до казни он не испытывал ни вины за содеянное, ни чувства раскаяния. Как говорит его обвинитель на Нюрнбергском процессе Ференц: «Наоборот, все его аргументы сводились к тому, чтобы оправдать даже уничтожение детей». Он вспоминает, как зашел в камеру Олендорфа после объявления приговора: «Я спросил его: «Господин Олендорф, могу ли я что-нибудь еще сделать для вас? Может, что-то надо сообщить вашей семье, или вы сами хотите что-то сказать, написать. Могу ли я вам оказать услугу?» Он отрешенно посмотрел на меня и ответил: «Евреи в Америке будут страдать. Они увидят, что вы натворили».
Даже после объявления смертного приговора он оказался не способен осознать свою вину.
Количество советских евреев, уничтоженных в первые пять месяцев реализации «Плана Барбаросса», превысило полмиллиона. Личные записи тоже являются потрясающими свидетельствами безумия, охватившего многих немцев. Так, например, в июле 1941 года гауптшарфюрер СС Феликс Ландау пишет в своем дневнике: «Никого мне не жаль, в душе пусто. Вот такие дела, и незачем об этом думать». А вот его другая запись: «Под чертовски чувственную музыку пишу я сейчас первое письмо моей Труде. И пока я пишу, раздается команда: «Выходи строиться!» Карабины, каски, боекомплект по 30 патронов… Скоро возвращаемся назад. Там уже были построены 500 евреев, готовых к расстрелу…»
Каждый день расстрелы — тягостное, неприятное занятие после сладкой, романтичной музыки. «Вот такие дела», — нехорошо все это, но ничего не поделаешь. Эти записи не выражают ни возмущения автора преступными приказами, ни попыток уклониться от группового принуждения к их выполнению, но наглядно демонстрируют, как проходят циничные будни немецкого убийцы в прифронтовой полосе.
Однако эсэсовцы совершали преступления или отставные полицейские — результаты были одинаковы, а иногда дело доходило до эксцессов.
Пипо Шнейдер, командир взвода 3-й роты 309-го полицейского батальона прибыл в составе автоколонны в Белосток 27 июня 1941 года. Когда он и несколько его подчиненных увидели в городе виноводочный магазин, то, не теряя даром времени, разграбили его и, конечно, основательно поднабрались.
Затем решили наверстать упущенное по службе, когда командир батальона майор Эрнст Вайс приказал им в тот день обыскать жилые кварталы города с населением около 80 тысяч жителей, арестовать и согнать в одно место всех евреев мужчин.
Право на дальнейшие действия по отношению к задержанным он предоставил командирам рот. Пипо Шнейдер отлично знал, что делать. В своем взводе он имел прозвище «расовый фанат», потому что багровел от злобы при одном только слове «еврей». Под воздействием алкоголя его антисемитизм проявился в разнузданном, бесконтрольном буйстве. В ходе задержаний и облав на евреев он застрелил пять мужчин на улицах города. Сослуживцы старались не отставать от него.
То, что началось погромом, закончилось повальными расстрелами евреев Белостока. В городском парке евреев расстреливали группами. Стрельба на улицах города не утихала до поздней ночи. Оставшихся в живых загоняли прикладами карабинов в центральную синагогу Белостока до тех пор, пока она оказалась наконец битком набита беззащитными горожанами. Запуганные евреи стали громко петь и молиться. Пипо Шнейдер устроил самую кровавую бойню первых недель войны. Он приказал полицейским окружить молельный дом со всех сторон и никого не выпускать.
В синагоге находилось более 700 мужчин евреев. С помощью бензина здание синагоги мгновенно запылало, как факел, со всех сторон, а в окна полетели гранаты, чтобы усилить эффект пожара и гибели потерявших разум людей. Те немногие, кто пытался бежать из горящего ада, в упор расстреливались из автоматов. Эта «акция» в Белостоке, в ходе которой не менее 700 евреев были заживо сожжены в синагоге, а всего в городе погибли около 2000 человек, не являлась прямым следствием четких приказов сверху, а началась стихийно и была проведена по личной инициативе оболваненных «полицейских порядка» этого батальона, которые в пьяном угаре «инстинктивно» делали то, что от них, собственно, и ожидалось. Командир батальона, майор Вайс, был обнаружен возмущенными солдатами вермахта из 221-й дивизии прикрытия в непотребно пьяном состоянии. Призванный к ответу, он только тупо твердил, что ничего не знает о произошедшем.
Служаки из 309-го батальона полиции, большинство которых были родом из Прирейнской горно-лесистой местности, в своем угодливо-покорном холуйстве показали себя как отпетые палачи, ни в чем не уступающие эсэсовцам. Не все были фанатичными антисемитами, как Пипо Шнейдер, или садистами, помешанными на расстрелах. Многие полицейские, как и большая часть эсэсовцев, совершали преступления под воздействием коллектива, в котором служили. Для них признание сослуживцев было важнее, чем чувство человеческого сострадания к жертвам. В их кругу считалось за аксиому, что они не несут персональной ответственности за судьбы евреев. Это мнение было широко распространено даже в таких разнородных в социальном отношении подразделениях, как 101-й резервный батальон полиции из Гамбурга.
Кристофер Браунинг привел в своем исследовании много примеров того, как редко полицейские использовали различные лазейки и возможности, чтобы уклониться от личного участия в расстрелах. Конечно, в частях СС, где «солидарность» действий в боевой обстановке считалась непреложным законом, влияние коллектива на личность было еще сильнее.
Так, например, шарфюрер СС Швенкер не нашел в себе мужества попросить освободить его от участия в расстрелах гражданских лиц только потому, что он якобы боялся «выглядеть в глазах других трусом». Он пояснил: «Я также опасался, что это может каким-то образом повредить мне в будущем, если я покажу свою мягкотелость. И кроме того, сослуживцы станут думать, будто я — слабак и не имею закалки, которая обязательна для каждого члена СС».
Поэтому позже он постоянно пытался использовать другие средства, чтобы в операциях по расстрелу находиться на заднем плане. Постоянное участие в этих варварских мероприятиях часто порождало у людей своего рода эффект привыкания. Кристофер Браунинг пишет: «В конечном счете холокост стал возможным потому, что, говоря без обиняков, отдельные люди длительное время уничтожали других людей десятками тысяч. Те, кто непосредственно уничтожал людей, превращались в «профессиональных убийц».
Многие из них после экзекуций заглушали свою совесть алкоголем. И только единицам удавалось выйти из-под влияния коллектива и отказаться от дальнейшего личного участия в массовом истреблении людей. Возможно, они и подвергались насмешкам. «сотоварищей», однако нет документальных доказательств того, что «отказники» несли какие-либо серьезные дисциплинарные наказания.
Иногда личное участие в расстрелах могло осуществляться даже на добровольной основе. Узнав о такой возможности, штурмбанфюрер Эрнст Элерс так отреагировал на предстоящую экзекуцию: «Эта новость была для меня как удар обухом по голове, и я не мог взять в толк, как такое распоряжение стало возможным. Я ломал голову над тем, как уклониться от предстоящей операции. И наконец решил обратиться к начальнику — шефу оперативной группы Небе с просьбой освободить меня от обязанностей командира расстрельной команды. Небе пошел навстречу моему желанию и взял меня в штат своей группы».
Бывший обвинитель на Нюрнбергском процессе Бенджамин Ференц говорит по этому поводу: «Нельзя полностью отвергать аргумент отказа от выполнения преступных приказов. Однако многие преступники совершали убийства с такой скрупулезностью и даже сами устраивали погони за убегающими жертвами с таким рвением, что этот аргумент во многих случаях не выдерживает критики».
А как воспринимались экзекуции теми, кто не входил в узкий круг нелюдей? Как относились солдаты вермахта к массовым расстрелам? Почти повсеместно они становились свидетелями репрессий против еврейского гражданского населения, видели расстрелы вблизи деревень, наблюдали за истреблением людей, которым занимались немцы, одетые в военную форму. Они также не могли не замечать, что убийцы носили такие мундиры и воинские знаки, которые отличались от формы одежды и знаков различия личного состава вермахта.
О своей первой встрече с эскадронами смерти оперативных групп СС вспоминает бывший офицер Петер фон дер Остен-Закен: «Это были не солдаты вермахта, а специальные подразделения СС. Вскоре после занятия населенного пункта частями вермахта, там стали сгонять евреев на базарную площадь. Ужасное зрелище. И многие солдаты, которые все это видели, не могли понять сути происходящего. Они говорили: «А что это все значит? Что это за дела? Пусть только нас в это не впутывают!»
Такое негативное отношение можно было тогда наблюдать даже среди рядового состава. Но, естественно, говорить обо всех не приходится, потому что многие относились к этому безразлично».
Карл-Гейнц Дроссель, бывший ефрейтор 415-го пехотного полка, был потрясен до глубины души расстрелом, который проводили эсэсовцы в Дагде (Литва): «Я видел мальчика, вероятно, лет шести, который все порывался пойти направо. Думаю, там стоял его отец. Тогда стоявший за ним человек выстрелил мальчику в затылок и пинком сапога сбросил его тело в яму. Этого я вынести не мог. Образ того маленького мальчика и сегодня не дает мне покоя».