Царица темной реки
Часть 7 из 23 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да ни в жизнь, – сказал он с округлившимися глазами. – Это ж такое смешение времен получится, что уму непостижимо… Читал я где-то ученое слово – катаклизм. Чистой воды катаклизм, подумать страшно – голова пухнет. Мы, значит, туда, а они оттуда…
Действительно, стоило чуть-чуть задуматься, какая фантасмагория может получиться в результате смешения времен, голова начинала трещать при попытке оценить результаты и предсказать последствия, а в голове все это просто не умещалось… Не те это вещи, над которыми был в состоянии ломать голову пехотный капитан, он же недоучившийся искусствовед…
По его испуганному лицу было неопровержимо ясно: взял. Но особой злости я к нему не чувствовал и чересчур давить на него не собирался. Доля вины лежала и на мне: Эржи покинула свое «заточение» исключительно потому, что я вытащил шильдик, внес, так сказать, последний штрих. Да, но начал-то Паша, дверь в прошлое открыл исключительно он. Но любые попреки и ругань в его адрес были бы бессмысленны: ничего этим не поправишь…
– Ты, Паша, подумай вот о чем, – сказал я. – Если все это станет известно командованию, то обязательно дойдет и до самого верха. Тогда получит эта история гриф «секретно». А кто свидетели? Мы двое. Представляешь, что с нами будет? Исчезнем за семью замками, и, чует моя душа, надолго… Понимаешь ты это?
Бросив на меня шалый взгляд, он вдруг вопреки всем воинским уставам повернулся через правое плечо и опрометью бросился вон из комнаты. Так торопился, бухая сапогами, что не закрыл дверь, и я слышал, как распахнулась дверь комнатки напротив – там раньше обитал графский камердинер, а теперь поселился Паша, чтобы был под рукой, как ординарцу и положено. Я торопливо задернул обе портьеры наглухо – мало ли кто ко мне мог зайти. То, что осталось от портрета, выглядело совершенно безобидно для человека, никогда прежде этот портрет не видевшего, – просто ниша в стене, драпированная портьерами, и стол посередине. А вот кусочек живого леса, неведомо как смыкавшегося со спальней…
Вернулся Паша быстро, уже не бегом – чуть ли не плелся и, судя по виду, немного оклемался. Тщательно притворил за собой дверь, закрыв ее на задвижку без всякого приказания с моей стороны, подошел и протянул то, что нес в руках:
– Вот…
Я взял у него три предмета: два распятия тонкой работы и шильдик, в точности такой, что лежал у меня в кармане.
– Бабушка у меня верующая, – покаянно сказал Паша. – Вот и хотел привезти подарок старушке. Они, конечно, не православные, а католические, но на них же не написано. Совсем и не обязательно было бы говорить, а старушке было бы приятно…
– А шильдик зачем отодрал?
– А это я тут нашел портсигар. Серебряный, красивый, только без всяких украшений. Вот я и подумал: если обрезать шпенек почти под корень и приклепать на портсигар, гораздо красивее будет смотреться. И красиво, и непонятно… Товарищ капитан… А если потихоньку назад присобачить, может, все станет как было?
– Не пойдет, – сказал я, не раздумывая. – Мне сказали, нужно еще знать какие-то слова…
– Наговоры, как у бабок в деревне?
– Сам не знаю, – сказал я. – Может, наговоры, а может, молитвы. Судя по тому, что здесь кресты, скорее всего, молитвы. Только откуда ж нам их знать?
– Как же нам теперь с этим жить?
Он смотрел на меня с такой отчаянной надеждой, словно я знал ответы на все вопросы мироздания.
– Понятия не имею, Паша, – честно сказал я. – Остается надеяться на исконное наше русское: «авось» да «небось». Авось эта «дверь» чертова сама собой как-нибудь закроется. Или… Тут по «солдатскому телеграфу» разносится: дней через несколько пойдем в наступление. И пусть у кого-нибудь другого, кто будет здесь жить, голова болит.
И тут же подумал: нет, не выход. Очень удобный дом для постоя войск, рано или поздно очередная проходящая часть его займет. И тот, кто будет жить здесь после меня, молчать не станет. Будет какая-нибудь комиссия, начнут расследование. И одним из первых автоматически встанет вопрос: а кто обитал в этой комнате прежде, после бегства графа? Выяснят очень быстро – и попаду я на спрос. Твердить, что при мне ничего подобного не было – картины как картины и такими оставались, когда я уезжал? Сослаться на комиссара Яноша, видевшего их у меня в первозданном виде? А Иштван? За него ведь тоже возьмутся как за главную персону в доме. Что он наговорит, одному Богу известно. Куда ни кинь, всюду клин…
Была только одна возможность что-то узнать – поговорить с Эржи. Что-то она да должна знать, в этом загадочном обществе создателей загадочных картин она явно играла не последнюю роль. Она обещала прийти вечером… но если с ней там что-то случилось? Иштван говорил, кто-то охотился за ними целеустремленно и методично, и я ему почему-то верил…
– В общем, так, Паша, – сказал я. – Мне скоро ехать к комбату, а ты засядь в своей комнатке. Дверь держи приоткрытой, автомат под рукой. Твоя задача – чтобы никто не попал ко мне в комнату. Дверь я запру снаружи, но мало ли что… Объяснение для тех, кто вздумает интересоваться: у меня там секретные документы, а сейфа нет, так и лежат в столе. Усек?
– Так точно! – Его конопатая физиономия пылала яростной надеждой. – Может, получится что-то поправить?
– Будем надеяться, – сказал я, убирая в ящик ночного столика распятия и шильдики.
…На совещании у комбата я сидел как на иголках. Совершенно не верил, что кто-то из роты полезет в мою запертую на замок комнату – с чего бы вдруг? Да еще при сидящем на карауле Паше. Но вот с другой стороны могли нагрянуть незваные гости. Никакой опасности для нас они не представляют в чисто военном плане – что такое тогдашние мадьяры, пусть храбрые и воинственные, с их саблями и кремневками против роты полного состава, щедро вооруженной автоматическим оружием? Но уж огласка получится такая, что хуже и ждать не стоит…
А меж тем нельзя было отвлекаться на посторонние мысли. Совещание оказалось отнюдь не пустяковым. В точном соответствии с данными «солдатского телеграфа» через три дня мы покидали нынешнее место дислокации – не то что с полком, вся дивизия снималась с места и уходила на Будапешт (а судя по некоторым намекам комбата, в движение должна была прийти и вся армия). Так что слишком многое следовало обсудить, непосредственно касавшееся нас как командиров рот и подразделений. Пришлось загнать собственные невзгоды поглубже и не терять нить разговора, вместе с другими сидеть с карандашом над картами…
Как и следовало ожидать, Паша доложил, что никто ко мне в комнату проникнуть не пытался – вот только Иштван, Павлин-Мавлин, что-то уж очень часто проходил по коридору, по сугубому Пашиному мнению, без особой нужды. И явно прислушивался, не происходит ли что в комнате.
Может, это и смешно, но перед тем, как отпереть дверь, я расстегнул кобуру пистолета и передвинул ее поудобнее, сняв большим пальцем курок с предохранительного взвода. Ситуация такая, что ничего заранее не известно: войдешь, а на тебя кинутся какие-нибудь старинные мадьяры с воинственными криками, лихими усищами вразлет и саблями наголо. Повидал я их на картинах – народ был, по всему, воинственный и удалой…
Но никого постороннего в комнате не оказалось – даже давешней белки. Зато на ночном столике я обнаружил записку – четыре слова на непонятном языке, судя по некоторым буквам, мадьярском, и неплохо нарисованный циферблат, где красивые ажурные стрелки стояли на одиннадцати тридцати. Речь, конечно, могла идти только о ночных часах – дневные одиннадцать тридцать давно прошли. Но все равно на тот случай, если я окажусь непонятливым, Эржи (а кому же еще?) пририсовала рядом с циферблатом лунный полумесяц. Видимо, среди ее русинов не оказалось грамотных, и она не смогла написать на понятном мне языке, справедливо рассчитав, что я пойму и так.
К назначенному времени ужин был уже на столе вкупе с тремя бутылками токайского (интересно, каких размеров была «корзиночка», которую Иштван хозяйственно схомячил в безвременье, когда граф уже удрал, а наши еще не успели опечатать винный погреб?). С какого-то времени (когда было уже около одиннадцати) я места себе не находил. Как-то не умещалось в сознании, что она рядом, буквально в двух шагах – и в то же время двести лет назад. Да и тревожился за нее чуточку: за ними ведь целеустремленно охотились не самые благожелательные люди на свете, нескольких уже убили, а с ней самой произошло что-то непонятное, так что пришлось инсценировать смерть от яда (почему-то я безоговорочно верил рукописи барона и не сомневался, что он писал чистую правду).
В какое-то время я не выдержал, откинул портьеру и вошел в лес – Эржи ведь не говорила, что этого нельзя делать. Далеко не заходил, прошел два шага и постоял немного. И ничего. Покой и тишина, веет ночной сыростью, покрикивают какие-то птицы, в охотничьем домике светятся два окна на втором этаже и одно на первом, низко над острой высокой крышей висит едва пошедшая на ущерб луна. Я с превеликим трудом подавил неудержимое желание пойти туда, в охотничий домик, – в конце концов, меня туда не приглашали, свидание назначено в моей комнате, так что оставайся галантным кавалером…
Она опоздала на пять минут – то ли по обычаю девушек всего мира, то ли у них там, в восемнадцатом веке, часы были не такие точные. Когда я уже изрядно извелся, совершенно неожиданно краешек портьеры откинулся и появилась Эржи в незнакомом мне платье из какой-то золотистой материи, что очень шло к ее волосам и глазам.
– Я опоздала, да? – спросила она, бросаясь мне на шею. – Извини, я немного, как это, не разочла. Пришлось полтора часа скакать верхом, да еще небольшенькая неприятность по дороге. Ничего страшного, просто хлопотно… Едва успела сбросить мужской наряд, принять ванну и переодеться в платье…
– Куда это ты по ночам носишься верхом? – спросил я с некоторой тревогой. – У вас по ночам, насколько я знаю, неспокойно…
– А когда это ночами по дорогам было спокойно? – пожала она точеными полуобнаженными плечами. – У вас наверняка тоже – у вас вдобавок еще и война. – Она ловко вывернулась из моих объятий, блеснула глазами. – Милый, прости меня за вульгарность, быть может, и не свойственную графине, но у меня с утра крошки во рту не было, а ты накрыл такой стол… Я сначала отдам должное ему, хорошо? А потом буду полностью в твоей власти. У тебя есть возражения?
– Никаких, – сказал я, придвигая ей кресло и накладывая полную тарелку великолепной графской ветчины, колбас и какой-то мелкой копченой дичины. – У нас гостя положено угощать первым делом. Налить тебе вина?
– Конечно, – сказала Эржи. – Здесь великолепное токайское. Только не перехвати с гостеприимством, – и вновь лукаво блеснула глазами. – Ты же не хочешь, чтобы я свалилась под стол?
– Ни в коем случае, – сказал я.
Налил и ей, и себе. Действительно, ела она за троих, но со всем присущим благородной дворянке изяществом манер, так что я, хоть и умел пользоваться ножом и вилкой, как и в прошлый наш ужин, чувствовал себя распоследним деревенским пентюхом – как бы ни воспитывали в свое время интеллигентные родители, война быстро выбивает из человека благородство застольных манер…
Когда она утолила первый голод (и от второго стакана токайского не отказалась), я неожиданно для себя сказал:
– Эржи, через три дня мы уходим…
– В поход?
– Да.
– Война… – протянула она, ничуть не удивившись. – Ты будешь меня хоть иногда вспоминать?
– Разве тебя можно забыть?
– И я… Знаешь, – она посмотрела серьезно, даже строго, – так даже лучше. Что ты уходишь в поход через три дня. Мы не успеем привязаться друг к другу так, чтобы обоим потом было больно. А впереди – только разлука. Ты же не захочешь уйти за мной в мой Анно Домини? – Она невесело засмеялась. – Можешь не отвечать – на твоем лице самый настоящий страх изобразился. И я не захочу остаться в твоем Анно Домини. Здесь все непривычное, что ни возьми. Я один раз украдкой выглядывала в окно. Всё другое. Люди в непривычной одежде, пушки совсем не похожи на те, что я видела у себя, ездят какие-то странные телеги совсем без лошадей, чадят вонючим дымом…
Я мысленно добавил: и уж, безусловно, тебе не пришлось бы по вкусу, узнай ты, что крепостных уже давно нет, а дворянские имения новая власть намерена конфисковать, завершив то, что не удалось в революцию девятнадцатого года. Мы с тобой такие, будем чувствовать себя уютно исключительно в своем времени…
– Так даже лучше, – повторила она. – Когда ты уйдешь, я закрою пейзаж. Иначе… страшно подумать, что будет с миром, если люди станут невозбранно бродить из одного времени в другое. Я умею, меня научили. И портрет приведу в прежний вид. – Она весело улыбнулась. – Правда, это будет уже не портрет, меня ведь там уже не будет. Но его видели так мало людей, посплетничают и перестанут…
В душе у меня смешались разнообразные чувства: тоска от того, что скоро она уйдет навсегда и я никогда больше ее не увижу, и огромное облегчение от того, что все решится само собой и никаких неприятностей для нас с Пашей не будет. Что никто никогда ничего не узнает.
– Значит, возвращаешься к себе?
– Милый, ты удивительно догадлив…
– Но ведь там считают, что ты…
Я вовремя прикусил язык: быть может, в том времени, куда она возвращалась, этого еще не произошло? Однако Эржи, ничуть не удивившись, подхватила:
– Что я была злодейски отравлена ревнивым мужем? Я уже знаю, мне рассказали там. – Она мотнула головой в сторону «двери». – Там прошло какое-то время, короткое, правда, пара недель. – Она прищурилась. – Значит, эта сказочка продержалась двести лет, раз ты ее знаешь. Что ж, со сказками так часто бывает. Интересно, что тебе еще рассказывали?
О рукописи барона я не стал говорить – может быть, он еще не приезжал сюда.
– Болтают разное, – сказал я. – Конечно, не все подряд, но я отыскал знающего человека. И понял так, что за вами охотятся, несколько человек уже убили, инсценировали твою смерть…
– Ну да, – сказала Эржи. – Когда им не удалось меня схватить. Да, охотятся. Да, убили нескольких, но далеко не всех. – Ее глаза на миг потемнели от злости. – Но осталось достаточно, чтобы отомстить. И охотники далеко не так всесильны, как каких-то лет двадцать назад, вынуждены действовать исподтишка, а в эти игры могут играть две стороны…
– Но ведь это, насколько я понял, очень опасные игры…
– Конечно, – спокойно сказала Эржи. – Ну а что делать? Я сама выбрала себе дорогу, а значит, и судьбу. Приходится идти до конца. – Она улыбнулась во весь рот. – К тому же я мертвая, ты не забыл? И спокойно лежу в фамильном склепе. А когда я появлюсь здесь опять, никто не удивится и не примет за ожившую покойницу. Видишь ли, я обо всем позаботилась заранее. Миль за двести отсюда живет баронесса Катарина Капоши, моя двоюродная сестра, похожая на меня как две капли воды. Это, как ты, может быть, догадался, я. «Кузина» даже приезжала сюда. Правда, каждый раз по стечению обстоятельств меня не оказывалось в имении. Но «кузина» гостила у нее, то есть у меня, по нескольку дней, ее видели многие, знакомились, общались, так что никто не сомневается, что она есть. Завещание семейства Паттораи составлено в ее пользу, так что никто не удивится, когда она здесь поселится… И мы многое начнем сначала…
– Слушай, – сказал я. – В конце концов, что у вас за общество такое, что его преследуют… те, кто преследует?
Эржи прищурилась:
– А ты уверен, что тебя интересуют такие вещи?
– Не особенно, – признался я. – Все это как-то не по мне – тайные общества, удивительные умения, диковинные тайны… Такой уж я приземленный человек, что поделать. В чем честно и сознаюсь.
– Вот видишь, – рассмеялась она. – Тогда к чему тебе подробности? Если кратко, дело обстоит так: от старых, иногда очень старинных времен остались интересные знания и умения… не имеющие ничего общего с черной магией, – торопливо добавила она. – Порой их нарочно погружали в забытье, старались уничтожить. И есть люди, которые эти знания пытаются отыскать и познать. Вот и все, если вкратце. Или ты хочешь знать больше?
– Да нет, пожалуй, – честно ответил я. – Откровенно говоря, мне это ни к чему.
– Вот и прекрасно. – Она допила свой стакан, аккуратно вытерла пальцы и губы салфеткой и встала. В глазах играли чертенята. – У тебя нет желания поговорить о более приятных вещах, чем старинные тайны?
– С той самой поры, как ты пришла, – честно сказал я.
Отодвинул кресло, встал и пошел к ней. Идти-то было – два шага.
На рассвете сон крепче всего. Но я давно уже привык просыпаться в любое время ночи, если рядом происходило нечто… нестандартное. А оно происходило, именно рядом – слышался тихий разговор на два голоса на непонятном языке. Окончательно привязав себя к реальности, я обнаружил, что рассвет наступил, что часть портьеры, закрывавшей «дверь», отдернута и возле нее в комнате, со стороны нашего времени, стоит завернувшаяся в покрывало Эржи и тихонечко разговаривает с человеком, остававшимся в восемнадцатом веке, – мужчина в длинном плаще с опущенным на лицо капюшоном. Опасности пока что не чувствовалось, но на всякий случай остался неподвижным, сунул руку под подушку и нащупал рукоятку пистолета.
Они обменялись еще парой-тройкой фраз (я не понимал ни слова, но походило на то, что незнакомец ей что-то приказывал). Потом он повернулся и ушел в лес, а Эржи, тщательно задернув за ним портьеру, направилась к постели, и я уже видел, что лицо у нее очень озабоченное. Наклонилась ко мне, явно намереваясь потрясти за плечо, но я открыл глаза и сел.
– Ты не спал? – спросила она настороженно.
– Проснулся как раз вовремя, чтобы застать конец вашего разговора. Не беспокойся, я ни словечка не понял… У тебя такое лицо… Что-нибудь случилось?
– Ничего особенно страшного, – сказала Эржи с принужденной улыбкой. – Просто сложилось так, что мне придется уйти прямо сейчас. Навсегда. И закрыть за собой все проходы.
Она сбросила покрывало на кровать и принялась одеваться – быстро, но без всякого волнения. Перехватив мой взгляд, улыбнулась почти спокойно:
– Немного времени есть, но надо поторапливаться. Будем прощаться? Я с радостью задержалась бы еще и проводила тебя в поход, но они где-то совсем близко.
– Кто?
– Скажем, охотники. На таких, как я.
Действительно, стоило чуть-чуть задуматься, какая фантасмагория может получиться в результате смешения времен, голова начинала трещать при попытке оценить результаты и предсказать последствия, а в голове все это просто не умещалось… Не те это вещи, над которыми был в состоянии ломать голову пехотный капитан, он же недоучившийся искусствовед…
По его испуганному лицу было неопровержимо ясно: взял. Но особой злости я к нему не чувствовал и чересчур давить на него не собирался. Доля вины лежала и на мне: Эржи покинула свое «заточение» исключительно потому, что я вытащил шильдик, внес, так сказать, последний штрих. Да, но начал-то Паша, дверь в прошлое открыл исключительно он. Но любые попреки и ругань в его адрес были бы бессмысленны: ничего этим не поправишь…
– Ты, Паша, подумай вот о чем, – сказал я. – Если все это станет известно командованию, то обязательно дойдет и до самого верха. Тогда получит эта история гриф «секретно». А кто свидетели? Мы двое. Представляешь, что с нами будет? Исчезнем за семью замками, и, чует моя душа, надолго… Понимаешь ты это?
Бросив на меня шалый взгляд, он вдруг вопреки всем воинским уставам повернулся через правое плечо и опрометью бросился вон из комнаты. Так торопился, бухая сапогами, что не закрыл дверь, и я слышал, как распахнулась дверь комнатки напротив – там раньше обитал графский камердинер, а теперь поселился Паша, чтобы был под рукой, как ординарцу и положено. Я торопливо задернул обе портьеры наглухо – мало ли кто ко мне мог зайти. То, что осталось от портрета, выглядело совершенно безобидно для человека, никогда прежде этот портрет не видевшего, – просто ниша в стене, драпированная портьерами, и стол посередине. А вот кусочек живого леса, неведомо как смыкавшегося со спальней…
Вернулся Паша быстро, уже не бегом – чуть ли не плелся и, судя по виду, немного оклемался. Тщательно притворил за собой дверь, закрыв ее на задвижку без всякого приказания с моей стороны, подошел и протянул то, что нес в руках:
– Вот…
Я взял у него три предмета: два распятия тонкой работы и шильдик, в точности такой, что лежал у меня в кармане.
– Бабушка у меня верующая, – покаянно сказал Паша. – Вот и хотел привезти подарок старушке. Они, конечно, не православные, а католические, но на них же не написано. Совсем и не обязательно было бы говорить, а старушке было бы приятно…
– А шильдик зачем отодрал?
– А это я тут нашел портсигар. Серебряный, красивый, только без всяких украшений. Вот я и подумал: если обрезать шпенек почти под корень и приклепать на портсигар, гораздо красивее будет смотреться. И красиво, и непонятно… Товарищ капитан… А если потихоньку назад присобачить, может, все станет как было?
– Не пойдет, – сказал я, не раздумывая. – Мне сказали, нужно еще знать какие-то слова…
– Наговоры, как у бабок в деревне?
– Сам не знаю, – сказал я. – Может, наговоры, а может, молитвы. Судя по тому, что здесь кресты, скорее всего, молитвы. Только откуда ж нам их знать?
– Как же нам теперь с этим жить?
Он смотрел на меня с такой отчаянной надеждой, словно я знал ответы на все вопросы мироздания.
– Понятия не имею, Паша, – честно сказал я. – Остается надеяться на исконное наше русское: «авось» да «небось». Авось эта «дверь» чертова сама собой как-нибудь закроется. Или… Тут по «солдатскому телеграфу» разносится: дней через несколько пойдем в наступление. И пусть у кого-нибудь другого, кто будет здесь жить, голова болит.
И тут же подумал: нет, не выход. Очень удобный дом для постоя войск, рано или поздно очередная проходящая часть его займет. И тот, кто будет жить здесь после меня, молчать не станет. Будет какая-нибудь комиссия, начнут расследование. И одним из первых автоматически встанет вопрос: а кто обитал в этой комнате прежде, после бегства графа? Выяснят очень быстро – и попаду я на спрос. Твердить, что при мне ничего подобного не было – картины как картины и такими оставались, когда я уезжал? Сослаться на комиссара Яноша, видевшего их у меня в первозданном виде? А Иштван? За него ведь тоже возьмутся как за главную персону в доме. Что он наговорит, одному Богу известно. Куда ни кинь, всюду клин…
Была только одна возможность что-то узнать – поговорить с Эржи. Что-то она да должна знать, в этом загадочном обществе создателей загадочных картин она явно играла не последнюю роль. Она обещала прийти вечером… но если с ней там что-то случилось? Иштван говорил, кто-то охотился за ними целеустремленно и методично, и я ему почему-то верил…
– В общем, так, Паша, – сказал я. – Мне скоро ехать к комбату, а ты засядь в своей комнатке. Дверь держи приоткрытой, автомат под рукой. Твоя задача – чтобы никто не попал ко мне в комнату. Дверь я запру снаружи, но мало ли что… Объяснение для тех, кто вздумает интересоваться: у меня там секретные документы, а сейфа нет, так и лежат в столе. Усек?
– Так точно! – Его конопатая физиономия пылала яростной надеждой. – Может, получится что-то поправить?
– Будем надеяться, – сказал я, убирая в ящик ночного столика распятия и шильдики.
…На совещании у комбата я сидел как на иголках. Совершенно не верил, что кто-то из роты полезет в мою запертую на замок комнату – с чего бы вдруг? Да еще при сидящем на карауле Паше. Но вот с другой стороны могли нагрянуть незваные гости. Никакой опасности для нас они не представляют в чисто военном плане – что такое тогдашние мадьяры, пусть храбрые и воинственные, с их саблями и кремневками против роты полного состава, щедро вооруженной автоматическим оружием? Но уж огласка получится такая, что хуже и ждать не стоит…
А меж тем нельзя было отвлекаться на посторонние мысли. Совещание оказалось отнюдь не пустяковым. В точном соответствии с данными «солдатского телеграфа» через три дня мы покидали нынешнее место дислокации – не то что с полком, вся дивизия снималась с места и уходила на Будапешт (а судя по некоторым намекам комбата, в движение должна была прийти и вся армия). Так что слишком многое следовало обсудить, непосредственно касавшееся нас как командиров рот и подразделений. Пришлось загнать собственные невзгоды поглубже и не терять нить разговора, вместе с другими сидеть с карандашом над картами…
Как и следовало ожидать, Паша доложил, что никто ко мне в комнату проникнуть не пытался – вот только Иштван, Павлин-Мавлин, что-то уж очень часто проходил по коридору, по сугубому Пашиному мнению, без особой нужды. И явно прислушивался, не происходит ли что в комнате.
Может, это и смешно, но перед тем, как отпереть дверь, я расстегнул кобуру пистолета и передвинул ее поудобнее, сняв большим пальцем курок с предохранительного взвода. Ситуация такая, что ничего заранее не известно: войдешь, а на тебя кинутся какие-нибудь старинные мадьяры с воинственными криками, лихими усищами вразлет и саблями наголо. Повидал я их на картинах – народ был, по всему, воинственный и удалой…
Но никого постороннего в комнате не оказалось – даже давешней белки. Зато на ночном столике я обнаружил записку – четыре слова на непонятном языке, судя по некоторым буквам, мадьярском, и неплохо нарисованный циферблат, где красивые ажурные стрелки стояли на одиннадцати тридцати. Речь, конечно, могла идти только о ночных часах – дневные одиннадцать тридцать давно прошли. Но все равно на тот случай, если я окажусь непонятливым, Эржи (а кому же еще?) пририсовала рядом с циферблатом лунный полумесяц. Видимо, среди ее русинов не оказалось грамотных, и она не смогла написать на понятном мне языке, справедливо рассчитав, что я пойму и так.
К назначенному времени ужин был уже на столе вкупе с тремя бутылками токайского (интересно, каких размеров была «корзиночка», которую Иштван хозяйственно схомячил в безвременье, когда граф уже удрал, а наши еще не успели опечатать винный погреб?). С какого-то времени (когда было уже около одиннадцати) я места себе не находил. Как-то не умещалось в сознании, что она рядом, буквально в двух шагах – и в то же время двести лет назад. Да и тревожился за нее чуточку: за ними ведь целеустремленно охотились не самые благожелательные люди на свете, нескольких уже убили, а с ней самой произошло что-то непонятное, так что пришлось инсценировать смерть от яда (почему-то я безоговорочно верил рукописи барона и не сомневался, что он писал чистую правду).
В какое-то время я не выдержал, откинул портьеру и вошел в лес – Эржи ведь не говорила, что этого нельзя делать. Далеко не заходил, прошел два шага и постоял немного. И ничего. Покой и тишина, веет ночной сыростью, покрикивают какие-то птицы, в охотничьем домике светятся два окна на втором этаже и одно на первом, низко над острой высокой крышей висит едва пошедшая на ущерб луна. Я с превеликим трудом подавил неудержимое желание пойти туда, в охотничий домик, – в конце концов, меня туда не приглашали, свидание назначено в моей комнате, так что оставайся галантным кавалером…
Она опоздала на пять минут – то ли по обычаю девушек всего мира, то ли у них там, в восемнадцатом веке, часы были не такие точные. Когда я уже изрядно извелся, совершенно неожиданно краешек портьеры откинулся и появилась Эржи в незнакомом мне платье из какой-то золотистой материи, что очень шло к ее волосам и глазам.
– Я опоздала, да? – спросила она, бросаясь мне на шею. – Извини, я немного, как это, не разочла. Пришлось полтора часа скакать верхом, да еще небольшенькая неприятность по дороге. Ничего страшного, просто хлопотно… Едва успела сбросить мужской наряд, принять ванну и переодеться в платье…
– Куда это ты по ночам носишься верхом? – спросил я с некоторой тревогой. – У вас по ночам, насколько я знаю, неспокойно…
– А когда это ночами по дорогам было спокойно? – пожала она точеными полуобнаженными плечами. – У вас наверняка тоже – у вас вдобавок еще и война. – Она ловко вывернулась из моих объятий, блеснула глазами. – Милый, прости меня за вульгарность, быть может, и не свойственную графине, но у меня с утра крошки во рту не было, а ты накрыл такой стол… Я сначала отдам должное ему, хорошо? А потом буду полностью в твоей власти. У тебя есть возражения?
– Никаких, – сказал я, придвигая ей кресло и накладывая полную тарелку великолепной графской ветчины, колбас и какой-то мелкой копченой дичины. – У нас гостя положено угощать первым делом. Налить тебе вина?
– Конечно, – сказала Эржи. – Здесь великолепное токайское. Только не перехвати с гостеприимством, – и вновь лукаво блеснула глазами. – Ты же не хочешь, чтобы я свалилась под стол?
– Ни в коем случае, – сказал я.
Налил и ей, и себе. Действительно, ела она за троих, но со всем присущим благородной дворянке изяществом манер, так что я, хоть и умел пользоваться ножом и вилкой, как и в прошлый наш ужин, чувствовал себя распоследним деревенским пентюхом – как бы ни воспитывали в свое время интеллигентные родители, война быстро выбивает из человека благородство застольных манер…
Когда она утолила первый голод (и от второго стакана токайского не отказалась), я неожиданно для себя сказал:
– Эржи, через три дня мы уходим…
– В поход?
– Да.
– Война… – протянула она, ничуть не удивившись. – Ты будешь меня хоть иногда вспоминать?
– Разве тебя можно забыть?
– И я… Знаешь, – она посмотрела серьезно, даже строго, – так даже лучше. Что ты уходишь в поход через три дня. Мы не успеем привязаться друг к другу так, чтобы обоим потом было больно. А впереди – только разлука. Ты же не захочешь уйти за мной в мой Анно Домини? – Она невесело засмеялась. – Можешь не отвечать – на твоем лице самый настоящий страх изобразился. И я не захочу остаться в твоем Анно Домини. Здесь все непривычное, что ни возьми. Я один раз украдкой выглядывала в окно. Всё другое. Люди в непривычной одежде, пушки совсем не похожи на те, что я видела у себя, ездят какие-то странные телеги совсем без лошадей, чадят вонючим дымом…
Я мысленно добавил: и уж, безусловно, тебе не пришлось бы по вкусу, узнай ты, что крепостных уже давно нет, а дворянские имения новая власть намерена конфисковать, завершив то, что не удалось в революцию девятнадцатого года. Мы с тобой такие, будем чувствовать себя уютно исключительно в своем времени…
– Так даже лучше, – повторила она. – Когда ты уйдешь, я закрою пейзаж. Иначе… страшно подумать, что будет с миром, если люди станут невозбранно бродить из одного времени в другое. Я умею, меня научили. И портрет приведу в прежний вид. – Она весело улыбнулась. – Правда, это будет уже не портрет, меня ведь там уже не будет. Но его видели так мало людей, посплетничают и перестанут…
В душе у меня смешались разнообразные чувства: тоска от того, что скоро она уйдет навсегда и я никогда больше ее не увижу, и огромное облегчение от того, что все решится само собой и никаких неприятностей для нас с Пашей не будет. Что никто никогда ничего не узнает.
– Значит, возвращаешься к себе?
– Милый, ты удивительно догадлив…
– Но ведь там считают, что ты…
Я вовремя прикусил язык: быть может, в том времени, куда она возвращалась, этого еще не произошло? Однако Эржи, ничуть не удивившись, подхватила:
– Что я была злодейски отравлена ревнивым мужем? Я уже знаю, мне рассказали там. – Она мотнула головой в сторону «двери». – Там прошло какое-то время, короткое, правда, пара недель. – Она прищурилась. – Значит, эта сказочка продержалась двести лет, раз ты ее знаешь. Что ж, со сказками так часто бывает. Интересно, что тебе еще рассказывали?
О рукописи барона я не стал говорить – может быть, он еще не приезжал сюда.
– Болтают разное, – сказал я. – Конечно, не все подряд, но я отыскал знающего человека. И понял так, что за вами охотятся, несколько человек уже убили, инсценировали твою смерть…
– Ну да, – сказала Эржи. – Когда им не удалось меня схватить. Да, охотятся. Да, убили нескольких, но далеко не всех. – Ее глаза на миг потемнели от злости. – Но осталось достаточно, чтобы отомстить. И охотники далеко не так всесильны, как каких-то лет двадцать назад, вынуждены действовать исподтишка, а в эти игры могут играть две стороны…
– Но ведь это, насколько я понял, очень опасные игры…
– Конечно, – спокойно сказала Эржи. – Ну а что делать? Я сама выбрала себе дорогу, а значит, и судьбу. Приходится идти до конца. – Она улыбнулась во весь рот. – К тому же я мертвая, ты не забыл? И спокойно лежу в фамильном склепе. А когда я появлюсь здесь опять, никто не удивится и не примет за ожившую покойницу. Видишь ли, я обо всем позаботилась заранее. Миль за двести отсюда живет баронесса Катарина Капоши, моя двоюродная сестра, похожая на меня как две капли воды. Это, как ты, может быть, догадался, я. «Кузина» даже приезжала сюда. Правда, каждый раз по стечению обстоятельств меня не оказывалось в имении. Но «кузина» гостила у нее, то есть у меня, по нескольку дней, ее видели многие, знакомились, общались, так что никто не сомневается, что она есть. Завещание семейства Паттораи составлено в ее пользу, так что никто не удивится, когда она здесь поселится… И мы многое начнем сначала…
– Слушай, – сказал я. – В конце концов, что у вас за общество такое, что его преследуют… те, кто преследует?
Эржи прищурилась:
– А ты уверен, что тебя интересуют такие вещи?
– Не особенно, – признался я. – Все это как-то не по мне – тайные общества, удивительные умения, диковинные тайны… Такой уж я приземленный человек, что поделать. В чем честно и сознаюсь.
– Вот видишь, – рассмеялась она. – Тогда к чему тебе подробности? Если кратко, дело обстоит так: от старых, иногда очень старинных времен остались интересные знания и умения… не имеющие ничего общего с черной магией, – торопливо добавила она. – Порой их нарочно погружали в забытье, старались уничтожить. И есть люди, которые эти знания пытаются отыскать и познать. Вот и все, если вкратце. Или ты хочешь знать больше?
– Да нет, пожалуй, – честно ответил я. – Откровенно говоря, мне это ни к чему.
– Вот и прекрасно. – Она допила свой стакан, аккуратно вытерла пальцы и губы салфеткой и встала. В глазах играли чертенята. – У тебя нет желания поговорить о более приятных вещах, чем старинные тайны?
– С той самой поры, как ты пришла, – честно сказал я.
Отодвинул кресло, встал и пошел к ней. Идти-то было – два шага.
На рассвете сон крепче всего. Но я давно уже привык просыпаться в любое время ночи, если рядом происходило нечто… нестандартное. А оно происходило, именно рядом – слышался тихий разговор на два голоса на непонятном языке. Окончательно привязав себя к реальности, я обнаружил, что рассвет наступил, что часть портьеры, закрывавшей «дверь», отдернута и возле нее в комнате, со стороны нашего времени, стоит завернувшаяся в покрывало Эржи и тихонечко разговаривает с человеком, остававшимся в восемнадцатом веке, – мужчина в длинном плаще с опущенным на лицо капюшоном. Опасности пока что не чувствовалось, но на всякий случай остался неподвижным, сунул руку под подушку и нащупал рукоятку пистолета.
Они обменялись еще парой-тройкой фраз (я не понимал ни слова, но походило на то, что незнакомец ей что-то приказывал). Потом он повернулся и ушел в лес, а Эржи, тщательно задернув за ним портьеру, направилась к постели, и я уже видел, что лицо у нее очень озабоченное. Наклонилась ко мне, явно намереваясь потрясти за плечо, но я открыл глаза и сел.
– Ты не спал? – спросила она настороженно.
– Проснулся как раз вовремя, чтобы застать конец вашего разговора. Не беспокойся, я ни словечка не понял… У тебя такое лицо… Что-нибудь случилось?
– Ничего особенно страшного, – сказала Эржи с принужденной улыбкой. – Просто сложилось так, что мне придется уйти прямо сейчас. Навсегда. И закрыть за собой все проходы.
Она сбросила покрывало на кровать и принялась одеваться – быстро, но без всякого волнения. Перехватив мой взгляд, улыбнулась почти спокойно:
– Немного времени есть, но надо поторапливаться. Будем прощаться? Я с радостью задержалась бы еще и проводила тебя в поход, но они где-то совсем близко.
– Кто?
– Скажем, охотники. На таких, как я.