Бумеранг
Часть 2 из 4 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я шумно выдыхаю и приставляю пистолет к груди красотки. Так крови меньше. Правда-правда.
— Дверь. Дверь ты откроешь первой.
Двести пятьдесят две минуты до моего счастья. Дождь стихает, лес сменили поля, а девушка с «нежданчиком» молча катаются по багажнику. Кажется, жизнь налаживается.
К слову. Когда я укладывала «шоколадку», то снова заметила инициалы «D.O.A» на куртке трупа. Нашито вручную, но зачем? ФИО? Нет, русские люди вышивают инициалы по-русски. Загадка? «D.O.A» или «Мертв по прибытии» — есть такой триллер середины прошлого века, мы с братом и сестрой смотрели как-то. Мужчина приходит к врачу, узнает, что отравлен, и расследует собственную смерть. Какая связь? Яд — плесень? Труп в моей машине искать своего убийцу?
Или здесь загадка? Если да, то ответ мне искать и искать — в клубе многие увлекаются старыми детективами, головоломками, кроссвордами и ребусами. Я вспоминаю последний разговор с Виктором. Когда же это было? Месяцев шесть назад. Потом Виктор покончил с собой — самостерся из мира, исчез, как исчезают голоса в тумане.
Виктор. У каждого серийного убийцы… нет, у каждого человека есть самый жуткий кошмар из прошлого. Триггер, переключатель — называйте, как хотите. Кнопка, которая превращает вас в чудовище. Для нас с сестрой кошмаром был Петр. Милый брат, который раздавил волю двух сердец и превратил их детство в непрекращающийся кошмар.
Однажды Виктор нашел меня и предложил помощь. Может быть, увидел жажду крови в моих глазах, может, почувствовал родственную душу, не знаю.
— Я спасу вас от брата, а ты взамен станешь мне помогать, — так Виктор сказал.
Мне оставалось кивнуть, и на следующий день мучителя освежевали. Сестра так и не узнала причину смерти.
Я вспоминаю, как мы рыдали на похоронах, и ежусь от холода. Обожаемый брат — чудовище — снова брат; лишь шаг от любви до ненависти.
Шрамы на теле можно залечить, прикрыть; шрамы на сердце не проходят никогда. Меня они изувечили, превратили в монстра, сестру обошли стороной. Наверное, хорошо, что есть такие люди — люди, которые не сломаются, сколь бы страшно не было.
Я выдаю себе очередную самопощечину. Хватит, прошлое, изыди.
Но откуда же тело?
В ближайшей деревне обнаруживается козье молоко, козьи шарики, козий сыр, козьи сапожки. Запаски? Нет, никаких запасок. Разве шо от трактора.
— Не подбросите до Черной речки? — спрашивает деловитый мужчина. Костюм; немного шатен, немного седой; на вид лет сорок. Актер? Историк? Прохвост? Да, явно последнее.
— Нет, боюсь, это не самая лучшая идея.
Прохвост саркастически улыбается — так, наверное, улыбаются еноты с высшим образованием, когда тащат у вас из-под носа еду.
— Боитесь?
— Не то слово, — я киваю несколько раз для верности.
— Меня?
— Себя.
— Я взрослый мальчик, который может помочь в Черной с колесом.
Ладно, возьмем, на енота похож.
Мы оставляем деревню позади, и попутчик расслабленно вытягивается. Иногда он принюхивается и недовольно морщит нос.
— Я тут страховку на дом делал.
— И как? — видите, я сама вежливость.
— Не страхуется.
— Печально.
Дорога круто взбирается на холм — там стена облаков и порой выглядывает бледное, как пастила, солнце. Я скупо улыбаюсь.
«Мертв по прибытии». Нуар-фильм пятидесятых, переснят в восемдесят восьмом. И? Может быть, шифр? 1950 и 1988. Эм. 38 лет разницы.
Нет, бред.
Зайдем с другой стороны: способ убийства.
Лайза и Кровавые Сестры — дрель и бензопила, авторские подписи — гербарии. Эта троица еще постоянно ссорится об авторских правах и ненавидит меня из-за хорошей внешности. Женщины — страшная сила.
Дмитрий Темкин использует опасную бритву; подпись его — смерть в ванной и слова на запотевшем зеркале.
Валет — душитель, он обычно бросает карты на тела. Однажды мы подрались из-за жертвы. Ну да, с кем не бывает.
Олег Суворов использует паяльник, ему даже без «подписей» узнаешь.
Константин Бенкендорф — вот этот чудик как раз отравитель, только жертвы — женщины, похожие на Константинову мать.
Полинезиец — людоед, рядом с трупами всегда чек и чаевые.
Бенкедорф? Мы с ним никогда не ладили, и Костя как-то сказал, что у меня глаза его матери. Брр!
Остальные члены клуба? Всего около двадцати человек.
И Виктор. Был. Он сильно отличался от всех — потому что использовал одних психов для убийства других. В клубе из-за этого Виктора боялись.
Я вспоминаю, как сжигала его тело на задворках спального района. Шел дождь, и настроение было паршивое, и приходилось без конца подливать керосин.
Самый близкий человек.
Нежный любовник.
Учитель.
На прощание Виктор оставил записку, где раскаивался в преступлениях и в моем «обращении». Такие же послания он разослал всем своим жертвам. Помню, я изорвала бумажку в клочья и той же ночью покалечила троих идиотов.
— А что с машиной? — прерывает молчание мужчина. — Тяжеловато идет.
— Мусор.
— Не выбрасывается?
— Не кантуется.
— Печально, — зевает он. — С… б… ну и погода сегодня, да?
Я долблю ногой в тормоз.
Правило сорок второе поездки со мной — никакого мата.
— Жаба весит триста сорок грамм минус две семнадцатых жабы, — я произношу каждое слово медленно, как в школе для идиотов. — Сколько весит жаба? Только быстро, я спешу.
Мужчина несколько раз моргает. Мимо с яростным ревом проносится дальнобойщик, и окна обдает волной коричневой жижи.
— Разве может быть две семнадцатых жабы?
— Ну, не знаю, ножки там, бородавки.
Кадык «енота» судорожно поднимается и опускается.
— Триста… триста сорок? Да?
Я нажимаю на спусковой крючок. В багажнике мест больше нет.
Сто шестьдесят шесть минут, у меня проколоты две шины. Небо чуть светлое, чуть пасмурное — оттенка плесневелой сливы. Я решаю, что из-за стресса можно дать слабину и послушать «Гарпунов».
— Е-хо-хо-хоо! — ревет саксофонист на концертной записи и выводит первые ноты «Реквиема си-минор для трубы».
В багажнике теперь трое, еще двое пристегнуты на заднем сиденье, какие-то туристы-ходоки клинических габаритов. Эти гады обозвали «Гарпунов» старьем!
Выбросить бы всю это свору на обочину, но воспитание не позволяет. Похоронить некогда.
Да, я культурная убийца.
Дорога бежит мимо путей, складов, мимо железнодорожного моста, в конце которого я замечаю полицейского на велосипеде. Симпатичный, здоровенный. Мужик, а не велосипед. Велик розовый, девчачий и, кажется, вот-вот испустит дух под весом владельца. Спортсмен с минуту таращится на меня, потом показывает, чтобы я остановилась, и подъезжает поближе.
Мда, и пистолет где-то у толстячков.
— Девушка, все в порядке? Тут красавицам вроде вас ездить не стоит, люди пропадают.
— Что? А, ну… — я непроизвольно кошусь на багажник, и полисменище, будто назло, замечает мой взгляд.
— Везете что-то ценное?
— Нет, как раз это отдала бы задаром.
— Дверь. Дверь ты откроешь первой.
Двести пятьдесят две минуты до моего счастья. Дождь стихает, лес сменили поля, а девушка с «нежданчиком» молча катаются по багажнику. Кажется, жизнь налаживается.
К слову. Когда я укладывала «шоколадку», то снова заметила инициалы «D.O.A» на куртке трупа. Нашито вручную, но зачем? ФИО? Нет, русские люди вышивают инициалы по-русски. Загадка? «D.O.A» или «Мертв по прибытии» — есть такой триллер середины прошлого века, мы с братом и сестрой смотрели как-то. Мужчина приходит к врачу, узнает, что отравлен, и расследует собственную смерть. Какая связь? Яд — плесень? Труп в моей машине искать своего убийцу?
Или здесь загадка? Если да, то ответ мне искать и искать — в клубе многие увлекаются старыми детективами, головоломками, кроссвордами и ребусами. Я вспоминаю последний разговор с Виктором. Когда же это было? Месяцев шесть назад. Потом Виктор покончил с собой — самостерся из мира, исчез, как исчезают голоса в тумане.
Виктор. У каждого серийного убийцы… нет, у каждого человека есть самый жуткий кошмар из прошлого. Триггер, переключатель — называйте, как хотите. Кнопка, которая превращает вас в чудовище. Для нас с сестрой кошмаром был Петр. Милый брат, который раздавил волю двух сердец и превратил их детство в непрекращающийся кошмар.
Однажды Виктор нашел меня и предложил помощь. Может быть, увидел жажду крови в моих глазах, может, почувствовал родственную душу, не знаю.
— Я спасу вас от брата, а ты взамен станешь мне помогать, — так Виктор сказал.
Мне оставалось кивнуть, и на следующий день мучителя освежевали. Сестра так и не узнала причину смерти.
Я вспоминаю, как мы рыдали на похоронах, и ежусь от холода. Обожаемый брат — чудовище — снова брат; лишь шаг от любви до ненависти.
Шрамы на теле можно залечить, прикрыть; шрамы на сердце не проходят никогда. Меня они изувечили, превратили в монстра, сестру обошли стороной. Наверное, хорошо, что есть такие люди — люди, которые не сломаются, сколь бы страшно не было.
Я выдаю себе очередную самопощечину. Хватит, прошлое, изыди.
Но откуда же тело?
В ближайшей деревне обнаруживается козье молоко, козьи шарики, козий сыр, козьи сапожки. Запаски? Нет, никаких запасок. Разве шо от трактора.
— Не подбросите до Черной речки? — спрашивает деловитый мужчина. Костюм; немного шатен, немного седой; на вид лет сорок. Актер? Историк? Прохвост? Да, явно последнее.
— Нет, боюсь, это не самая лучшая идея.
Прохвост саркастически улыбается — так, наверное, улыбаются еноты с высшим образованием, когда тащат у вас из-под носа еду.
— Боитесь?
— Не то слово, — я киваю несколько раз для верности.
— Меня?
— Себя.
— Я взрослый мальчик, который может помочь в Черной с колесом.
Ладно, возьмем, на енота похож.
Мы оставляем деревню позади, и попутчик расслабленно вытягивается. Иногда он принюхивается и недовольно морщит нос.
— Я тут страховку на дом делал.
— И как? — видите, я сама вежливость.
— Не страхуется.
— Печально.
Дорога круто взбирается на холм — там стена облаков и порой выглядывает бледное, как пастила, солнце. Я скупо улыбаюсь.
«Мертв по прибытии». Нуар-фильм пятидесятых, переснят в восемдесят восьмом. И? Может быть, шифр? 1950 и 1988. Эм. 38 лет разницы.
Нет, бред.
Зайдем с другой стороны: способ убийства.
Лайза и Кровавые Сестры — дрель и бензопила, авторские подписи — гербарии. Эта троица еще постоянно ссорится об авторских правах и ненавидит меня из-за хорошей внешности. Женщины — страшная сила.
Дмитрий Темкин использует опасную бритву; подпись его — смерть в ванной и слова на запотевшем зеркале.
Валет — душитель, он обычно бросает карты на тела. Однажды мы подрались из-за жертвы. Ну да, с кем не бывает.
Олег Суворов использует паяльник, ему даже без «подписей» узнаешь.
Константин Бенкендорф — вот этот чудик как раз отравитель, только жертвы — женщины, похожие на Константинову мать.
Полинезиец — людоед, рядом с трупами всегда чек и чаевые.
Бенкедорф? Мы с ним никогда не ладили, и Костя как-то сказал, что у меня глаза его матери. Брр!
Остальные члены клуба? Всего около двадцати человек.
И Виктор. Был. Он сильно отличался от всех — потому что использовал одних психов для убийства других. В клубе из-за этого Виктора боялись.
Я вспоминаю, как сжигала его тело на задворках спального района. Шел дождь, и настроение было паршивое, и приходилось без конца подливать керосин.
Самый близкий человек.
Нежный любовник.
Учитель.
На прощание Виктор оставил записку, где раскаивался в преступлениях и в моем «обращении». Такие же послания он разослал всем своим жертвам. Помню, я изорвала бумажку в клочья и той же ночью покалечила троих идиотов.
— А что с машиной? — прерывает молчание мужчина. — Тяжеловато идет.
— Мусор.
— Не выбрасывается?
— Не кантуется.
— Печально, — зевает он. — С… б… ну и погода сегодня, да?
Я долблю ногой в тормоз.
Правило сорок второе поездки со мной — никакого мата.
— Жаба весит триста сорок грамм минус две семнадцатых жабы, — я произношу каждое слово медленно, как в школе для идиотов. — Сколько весит жаба? Только быстро, я спешу.
Мужчина несколько раз моргает. Мимо с яростным ревом проносится дальнобойщик, и окна обдает волной коричневой жижи.
— Разве может быть две семнадцатых жабы?
— Ну, не знаю, ножки там, бородавки.
Кадык «енота» судорожно поднимается и опускается.
— Триста… триста сорок? Да?
Я нажимаю на спусковой крючок. В багажнике мест больше нет.
Сто шестьдесят шесть минут, у меня проколоты две шины. Небо чуть светлое, чуть пасмурное — оттенка плесневелой сливы. Я решаю, что из-за стресса можно дать слабину и послушать «Гарпунов».
— Е-хо-хо-хоо! — ревет саксофонист на концертной записи и выводит первые ноты «Реквиема си-минор для трубы».
В багажнике теперь трое, еще двое пристегнуты на заднем сиденье, какие-то туристы-ходоки клинических габаритов. Эти гады обозвали «Гарпунов» старьем!
Выбросить бы всю это свору на обочину, но воспитание не позволяет. Похоронить некогда.
Да, я культурная убийца.
Дорога бежит мимо путей, складов, мимо железнодорожного моста, в конце которого я замечаю полицейского на велосипеде. Симпатичный, здоровенный. Мужик, а не велосипед. Велик розовый, девчачий и, кажется, вот-вот испустит дух под весом владельца. Спортсмен с минуту таращится на меня, потом показывает, чтобы я остановилась, и подъезжает поближе.
Мда, и пистолет где-то у толстячков.
— Девушка, все в порядке? Тут красавицам вроде вас ездить не стоит, люди пропадают.
— Что? А, ну… — я непроизвольно кошусь на багажник, и полисменище, будто назло, замечает мой взгляд.
— Везете что-то ценное?
— Нет, как раз это отдала бы задаром.