Бумеранг

Некоторое время мы вежливо молчим.

— Родственники? — мужик кивает на толстяков. Я накрыла их одеялами и надвинула кепки на лица, так что жмурики кажутся спящими.

— Да, дяди.

— Неразговорчивые какие-то, — замечает велосипедист.

— Они смертельно устали.

— Ум, — полицейский кивает; принюхивается.

— Ну и запашок у вас! Помыли б свою «девочку».

Я издаю нечто среднее между икотой и гудком паровоза. Правило девятьсот третье — никто и никогда не называет «запорожик» «девочкой». Наказание… ну, вы понимаете.

Полисмен с ужасом замечает кровавое пятно на ветровом стекле:

— А это что?

— Ну… — думай, думай! — женские дела.

Мужчина бледнеет и медленно тянется к кобуре.

И что мне делать без пистолета? Ухх.

А, ну и ладно, что я, не серийная убийца?!



Не стоит недооценивать противника на розовом велосипеде. Я бреду по полузатопленной тропинке, в голове туман, в руках и животе огнестрельные раны глубиной с Марианскую впадину. Пришлось обмотаться лоскутами от рубашки, но толку мало. Из меня ощутимо капает.

Черти сколько минут до воссоединения с мечтой, машина угнана — кем бы вы думали? — полицейским, а я истекаю кровью. Все прекрасно.

Зато есть время понять, откуда труп в багажнике. Что там еще с фильмом? Ммм. Актеры — ничего особенного, режиссер — не помню, композитор…

Я чувствую головокружение — то ли от догадки, то ли от потери крови — и останавливаюсь посреди дороги. Музыку к старому фильму написал Дмитрий Темкин — музыкант русского происхождения. Пару лет назад в «Бархате» появился мужчина, которого звали так же.

Лет тридцать, незаметный, слащавый — вроде рафинада в смокинге. Мы обсуждали способы избавления от тел, смеялись, как сделать наиболее захватывающие «послания» для следователей, делились последними достижениями криминалистики.

Горячо! Но Темкин не подбросил бы тело и не отравил, он режет своих «ягнят». Тогда что?

Через минут сорок дорогу вновь обступают деревья, так густо и близко, будто идешь по длинному туннелю, и за поворотом обнаруживается «запорожик». Двери открыты, рядом с водительским сиденьем темнеет лужа крови — делает зигзаг и исчезает в глубине леса.

Я заглядываю в багажник и едва не падаю в обморок — тело номер один исчезло.

Труп оказался не трупом? А окоченение? Плесень? Бледность, наконец? Нет, фармацевтика в наше время творит чудеса, но…

Так, вводим правило одна тысяча шестьсот двадцать шесть: проверять пульс у незнакомых жмуриков в багажнике. Примечание к правилу: если что, добивать.

Среди вещей я замечаю зеркальце и вспоминаю Темкина — он оставляет надписи на стеклах в ванной. Подсказка?

Мне приходится включить свет в салоне, иначе в сумраке леса ни черта не видать. На поверхности зеркала — пусто. Если подышать, тоже. Странно.

К черту, впереди концерт!

Ага, а ключей в замке зажигания нет. Я вздыхаю, беру пистолет с заднего сиденья и отправляюсь по багровому следу.

Ветки, ветки, паутина. Яма.

От кровопотери меня ощутимо шатает и тошнит.

Кто-то орет благим матом.

Когда в чаще проступают очертания некоего алтаря, мне уже кажется, что на лице вырос мох. На земле начерчена пентаграмма, в углах звезды торчат палки, посередке привязан давешний спортсмен-полисмен. Мой недотруп тоже псих? М-да. И где он?

— Помогите? Помогите?! Кто-нибудь?

Я молча подхожу и ищу ключи в карманах «жертвенного агнца».

— Помогите? — замечает меня полицейский и тут же кричт еще громче: — Господи, спасите! Спасите!!!

Вот, ключи! Я победно улыбаюсь.

— Так, ты заставил меня бегать, испортил рубашку и прочая, прочая. Смерть за такое должна быть очень мучительной. Но! Если решишь задачку — просто оставлю тебя здесь.


Мужчина хмурит брови, и это ему, надо признать, идет. Добавляет благородности, что ли.

— И где выбор? Либо чокнутая девка, либо этот псих из багажника?

Я пожимаю плечами.

— Ну да. Не надо было сопротивляться. Вообще, как можно быть таким невежливым? Встречаешь симпатичную девушку с полной трупов машиной и тут же пытаешься ее арестовать. Нет бы меня попытать, изнасиловать, на свидание пригласить, в конце концов.

— А что можно было? — озадаченно спрашивает мужчина.

— Ну, наверное. Так, задача. Я спешу. Ты — помидор, который лежит в холодильнике.

— Почему именно помидор?

— Не знаю, наверное, потому что я хочу есть. Но, если хочешь, сделаю огурцом или… патесоном.

— Вообще я люблю маслины.

— Маслины? Как-то не по мужски быть маслиной.

— Хорошо, останусь помидором.

— Прекрасный выбор. Итак, из-за ядерной войны отключается электричество, и холодильник начинает размораживаться со скоростью ноль целых пять десятых градуса в сорок минут. Сколько лет будет помидору, когда он испортится?

Полисмен несколько раз моргает.

— Ну, раз помидор — это я, то сколько и мне — тридцать шесть.

Однако! Первый правильный ответ за три года.

— Верно, — удивленно произношу я, и тут из чащи появляется «багажный маньяк». Он абсолютно гол и покрыт плесенью — неудивительно, что лицо такое.

Недотруп стонет и еле двигается. С приближением становятся видны расчесы — плесень заживо пожирает бледную кожу, и страшнее пытку не представишь.



Я чувствую жуткое дежавю: шесть лет назад, кровоточащая масса вместо моего брата и гроза за окном. Он был еще жив и молил взглядом прекратить мучения, но мне хотелось другого. Хотелось видеть агонию, хотелось чувствовать, как злоба и тьма пропитывают меня, как клокочут в горле, и ты вот-вот ими захлебнешься.

Я поднимаю пистолет. Хватит.

Грохот — плесневелое тело дергается и замертво, на этот раз точно замертво, падает. Полицейский орет, шумят растревоженные птицы в лесу, а меня ведет в сторону и швыряет навстречу земле.



Семьдесят минут до концерта. Мой «запорожик» мчится через поля, за рулем — полицейский. Профиль у него хорош, но слабость и наручники мешают мне насладиться моментом. Кажется, есть риск умереть от потери крови, и это очень-очень хорошо, ибо в тюрьму совсем не хочется.

— Развязался? — спрашиваю я. Мужчина настороженно оглядывается.

— Развязался. Не хочешь объяснить? — он кивает на трупы сзади.

— Не хочу. Предпочитаю тюрьме героическую гибель от рук полиции, так что веди медленнее, пожалуйста, чтобы я не дожила до суда.

— Если ты и погибнешь, то не от моего оружия.

— От чего же?

Вместо ответа мужчина поворачивает зеркало заднего вида, чтобы я увидела себя.

— Ох, — в отражении девушка с запавшими глазами и белой плесенью на лице.

На коже «багажного трупа» был яд, и теперь мне светит не менее комшарная смерть? Чудесно.

Кто же за всем стоит?

Убийство с использованием другого убийцы в качестве оружия. Так бы сделал Виктор, но он развеян по ветру.

Я же помню!

Учитель покончил с собой, ибо где-то между мной и остальными жертвами в нем проснулась совесть. Худшее, что может случиться с мерзавцем. С любимым…

Указатель впереди показывает, что до Москвы осталось тридцать километров. Лесов здесь все меньше, и к обочине тянутся бесчисленные заправки, деревеньки и шиномонтажные мастерские.

Где-то впереди двадцать миллионов жителей и концерт.