Будь со мной честен

– Отвозила Фрэнка в школу.

– Не сейчас, а вообще, – сказал он. – Тебя нигде не видно.

– Занята, – соврала я и быстро пошла к дому.

– Интересно, чем?

Горькая правда заключалась в том, что, отвезя Фрэнка в школу, я не могла найти себе занятия, мало-мальски пригодного для человека с высшим образованием.

– Работой, – сердито сказала я. – Между прочим, я здесь работаю.

Собственный голос показался мне еще более враждебным, чем у Мими.

– Погоди, Элис.

Ксандер тронул меня за локоть, и я остановилась как вкопанная.

– Ты на меня за что-то злишься?

– Вот еще! За что?

– Не знаю. Я вижу, что злишься. Или я тебе очень сильно не нравлюсь.

– Ты действительно хочешь всем нравиться? – спросила я.

– А кто не хочет?

– Мими.

– Мими тоже хочет, – засмеялся Ксандер. – Просто не подает виду.

– Она перестала печатать, – сказала я. – Мне надо идти.

– Почему? – спросил он. – Печатает она или нет, это не имеет к тебе никакого отношения.

– Спасибо на добром слове, Ксандер. Теперь я чувствую себя еще бесполезнее, чем обычно.

И тут мне показалось, что началось неизбежное землетрясение, которого постоянно боятся жители Лос-Анджелеса, хотя изо всех сил стараются о нем не думать. Я не сразу сообразила, что плачу. Трясусь и рыдаю, точно стою у могилы близкого человека, а не на залитой солнцем дорожке в Бель-Эйр, на вершине холма, с которого в ясные дни видно океан. Собственным слезам я удивилась не меньше Ксандера.

– Ну-ну, успокойся, – проговорил он. – Извини. Я не хотел тебя обидеть. Эй, перестань.

Ксандер взял мою сумку и спросил, есть ли у меня салфетки. Не получив ответа, он пошарил внутри и поставил ее на дорожку рядом с такой же бесполезной в качестве утешения скакалкой.

– Поплачь, – сказал он, похлопав меня по спине. – Дай себе волю.

Я всегда была послушной девочкой, поэтому заревела еще отчаяннее. В какой-то момент я обнаружила, что прижимаюсь лицом к его футболке, а он извиняется, что вспотел.

– Прости, я не хотел тебя обидеть, – приговаривал он.

Я оторвалась от его груди.

– Спасибо, – сказала я.

На футболке остались две мокрых пятерни, точно отпечатки рук старлетки на влажном цементе перед входом в театр Манна.

– Смотри, как ты вспотел, – сказала я, переходя от слез к смеху. – Я даже потею хуже тебя.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Так говорила моя мама. Как ни старайся, тебя не полюбят так, как любят кого-то другого. Потому что ты даже потеешь хуже него.

Ксандер осторожно вытер ладонями мои слезы и протянул мне сумку.

– Держи. Полегчало, Оклахома?

– Небраска, – поправила я.

– Я не сильно промахнулся.

– На целый Канзас. И да, спасибо, мне уже лучше.

– После того как раз двадцать проколесишь на автобусе всю страну, все центральные штаты начинают сливаться в один.


– Я однажды ехала автобусом из Небраски в Нью-Йорк и помню каждую милю.

– Даже не сомневаюсь, – сказал он, осторожно поправляя волосы, упавшие мне на лицо. – Между прочим, при всем уважении к твоей матери, у меня такое чувство, что потеешь ты ничуть не хуже меня.

Так все началось.





13


Я даже мысли не допускала, что это может случиться. В тот первый день мы лежали на скомканных простынях в мастерской, на большой кровати, выкрашенной в желтый цвет. Я свернулась калачиком, отвернувшись от Ксандера, потому что мысль о его близости не укладывалась у меня в голове. Я даже рассмеялась при мысли об абсурдности ситуации. Так не бывает.

Ксандер приподнялся на локте и вытер краем простыни вспотевший лоб.

– Что смешного?

– Ты не отдаешь себе отчета, какое здесь все желтое, пока не пробудешь в этой комнате пару часов.

– Добро пожаловать в Дом мечты, – сказал он.

– Дом мечты?

– Фрэнк сказал, что ты так назвала это место.

– Я?

– Смесь Дома мечты Барби со «Спальней в Арле» Ван Гога, – произнес он, безошибочно скопировав монотонную речь Фрэнка.

– А-аа, я и забыла.

– Как ты могла? – сказал он, намотав на запястье прядь моих волос. – Удивительно точное описание.

Когда мы поднялись на чердак, он первым делом распустил мою косу. Это длилось вечно и было невыразимо прекрасно.

– У тебя потрясающе красивые волосы, – сказал он. – Тебе нужно чаще носить их распущенными.

– Они мешают. Отвлекают.

– Это ты от них отвлекаешь.

Позже, когда мы отдышались, я спросила:

– Что еще рассказывал обо мне Фрэнк?

– Рост – пять футов восемь дюймов, вес – сто двадцать семь фунтов, родилась двадцать пятого октября. Год он не сказал – джентльмены никогда не обсуждают возраст леди.

– Откуда он все это знает?

– Он также упомянул, что тебе не нужны очки, чтобы водить машину, и что ты – донор органов. Думай что хочешь.

– Фрэнк рылся у меня в сумке?

Я села в кровати и прижала к груди простыню, внезапно почувствовав себя еще более обнаженной, чем несколько минут назад. Значит, моя сумка не столь неприступна, как я предполагала.

– Ну и что? Я тоже рылся в этом бездонном мешке Мэри Поппинс. До сих пор не понимаю, почему там не оказалось салфеток? Кроме обычного набора вещей, которые носят в сумке женщины, я нашел там отвертки, фонарик, коробку пластырей, пакетик изюма, пару носков с ромбами, блокнот и зубную нить. И ни одной салфетки. Как это понять?

– Закончились.

– Вот как! Значит, у тебя тоже есть хоть какие-то недостатки. Послушай, Элис, не сердись на Фрэнка. Он не виноват. У него нарушены исполнительные функции. Правда, когда я был маленьким, таких людей называли по-другому.

– И как же?

– Импульсивными. Безответственными. Если они родились в богатой семье – эксцентричными. А в бедной – чокнутыми.

– В поведении Фрэнка нет ничего, что нельзя было бы исправить, – сказала я.

– По-моему, во Фрэнке вообще ничего не нужно исправлять. Я большой поклонник такого безумия. Без него не было бы Ван Гога в Арле. И, насколько я могу судить, Дома мечты Барби – тоже.

– Фрэнк – не сумасшедший, – возразила я.

– Ладно, он эксцентричный, – сказал Ксандер. – Иди ко мне.