Бродячее шоу семьи Пайло

– Я слушаю, босс.

– Ох-хо-хо, – печально смеется Курт. "Шурх-топ-ширх", – пятятся обратно все его угловатые выступы, возвращаются к Гонко, пока огромная согнутая насекомоподобная масса из костей и лица не встает прямо напротив укрытия Гонко. Тем не менее, Курт не смотрит прямо на него, притворяясь – так, по крайней мере, кажется Гонко, – что оглядывается вокруг, ища его.

– Ты не должен звать меня боссом, Гонко. Теперь я простой работник. Такой же, как и ты. Хотя ты клоунский босс, так ведь, Гонко?

– Я думаю, я был бы им, если бы у меня были клоуны.

– Хмм. Да. Что же, это одна из тех вещей, о которых мы должны поговорить. Я тут общался с... высшим руководством.

– Я слышал крики, босс. Курт.

– Ох-хо. Они любят энергичную беседу. И они любят акцентировать свою точку зрения с помощью многих уникальных методов... – лицо Курта искажается, словно его тошнит. Черные блестящие кости, похожие на грудные клетки, идущие вдоль всего его позвоночника, гремят и трясутся минуту или две. – Но порой приходится сурово обходиться с подчиненными, которые не справляются с работой. Или с теми, кто... как бы это выразиться... вообще губит все предприятие целиком.

"Это не я был тем, кто разрушил его, – думает Гонко, подавляя приступ гнева, – однако я здесь внизу вместе с тобой, Курт, ты, большая тупая куча блевотины". А вслух:

– Это была не твоя вина, Курт. И не моя. Это была диверсия.

– Хм, ну что ж, кому-то же нужно быть ответственным. И, похоже, это мы с тобой! У наших начальников есть много веских причин для... разочарования. До всех этих неприятностей, вот ведь, ты знал, что они собирались расширяться? Бог мой, да, у них на уме было столько операций на поверхности, а время, условия были почти идеальными! Но теперь... – Курт грустно вздыхает. – Много нужно сделать там наверху, Гонко, чтобы все снова стало идеальным.

Первые слабые ростки надежды вплетаются в ярость и страх Гонко.

– Неужели?

– Мм, безусловно. Еще более интересным для меня оказалось то, Гонко, что у наших начальников есть свои собственные начальники! Боже мой, этой цепочке команд конца и края не видно, не так ли? – голова Курта крутится из стороны в сторону, глаза бегают. – Или глубины. Был ли ты в еще более глубоких коридорах и помещениях, а? Прячемся здесь, у самого входа? А как же наш дух приключений? Что ж, тогда ты не видел огромную черную металлическую плиту, массивную и высокую. Я видел, Гонко. У нее есть петли и ручка, и бог ты мой, как же она напоминает мне дверь. Так как это именно она и есть. Только... – Курт понижает голос до шепота, – они еще не могут пройти через нее. О нет, пока нет. Пройдет еще очень много времени, прежде чем мир будет готов к ним. Это похоже на то, осмелюсь сказать, как ждут, когда вода в ванне станет идеальной температуры. Те, которые здесь внизу? Они очень хотят выйти... наверх. Этот цирк, Гонко, не больше, чем опорный пункт для них, всего лишь вестибюль. Они пробыли здесь уже довольно долгое время. Так что небольшое ожидание для них, что ж, оно раздражает их, но это не... – глаза Курта сверкнули. – Не конец света.

– Я с вами, босс, – говорит Гонко. – А скажите-ка. Не слышали ли вы может что-нибудь о том, чтобы вытащить меня нахрен отсюда?

Улыбка приподнимает румяные щеки Курта.

– Так уж случилось, что да! Действительно слышал. Ты немедленно отправляешься наверх и сделаешь кое-что. Чтобы помочь снова поставить цирк на ноги. Они нервничают, наши начальники. Мир наверху услышал про нас. Знает чуть больше чем надо слухов и сплетен. Наверху ждет список имен. Ты должен замести следы любыми способами по своему усмотрению. И ты должен снова собрать своих клоунов ради истинной цели – дурачиться, развлекать и забавлять. Все заслуживают развлечений, ты так не считаешь, Гонко?

– Вы знаете, босс, пожалуй, с этим я соглашусь.

– Хм-м.

– Только вот одна загвоздка. Моя труппа мертва. Вы, наверное, помните, как выгрызали их внутренности.

Курт поднимает коготь, похожий на тонкий скрученный металлический стержень. Он грозит пальцем, понимает Гонко, грозил бы, если бы у него были пальцы.

– Тц-тц-тц! Позитивное мышление, Гонко. Никогда не фокусируйся на "не может" и "не получится". Собери все, что осталось от твоих клоунов и нанеси визит куратору Дома чудес. Он знает, что делать. Пока же цирком будет управлять мой... дорогой... брат... – голос Курта понижается, превращаясь в рык чего-то настолько голодного, что голод этот никогда не будет утолен, – мой драгоценнейший брат, Джордж.

Гонко кивает. Он быстро прикидывает в уме, затем рискует прошептать:

– А скажи-ка, Курт. Если так выйдет, что Джордж не окажется таким же, ну, в смысле, как предыдущий босс? Просто предположим, что шоу Джорджа получится не таким уж великолепным? Что тогда?

Голова Курта медленно покачивается, медленно поворачивается к нему, и большие белые глаза надолго впиваются в него взглядом. Гонко съеживается, уверенный в том, что своим языком только что лишил себя любой возможности выбраться из этих пещер. Все-таки Курт верен своим боссам, а Гонко только что намекнул на диверсию. Все сверлит и сверлит его этот взгляд.

Наконец Курт произносит:

– Если такое произойдет, что ж, мне кажется, тогда предыдущий владелец будет восстановлен на прежнем месте, Гонко. И мне кажется, у него будут некоторые привилегированные исполнители, с которыми он будет особенно любезен при каждом удобном случае.

– Думаю, мы поняли друг друга, – Гонко чувствует немалое облегчение, когда Курт наконец хромает прочь, волоча за собой поломанные части себя самого. Его босс достаточно необычен, и может вполне невинно воспринять этот вопрос как чисто гипотетический и не распознать в нем тайного замысла.

Но никто не любит Джорджа Пайло, особенно Курт. И Гонко полагает, что еще меньшее количество людей полюбят его после его пребывания у руля. Он выползает из своего укрытия, находит рубашку и ботинки, нащупывает выход и снова надевает свои волшебные штаны с намерением карабкаться вверх. Из карманов вываливаются два ледоруба. На этом месте обычно появляются две гигантские руки и останавливают его, утаскивая обратно в глубину, но в этот раз ничего не препятствует его выходу. Ослабевший, исхудавший, страдая от боли, поскальзываясь на камнях, он преодолевает подъем с минимальной суетой – все, что ему требуется, так это представить лицо Джорджа Пайло, злорадно ухмыляющееся в паре футов над ним. "Спорим, ты не сможешь, – усмехается воображаемый Джордж ему в лицо, – спорим, ты не сможешь выбраться, тупая башка". Лицо Джорджа – это деревянный пол над ним, вскоре разбитый в щепки, когда Гонко выползает обратно на землю цирка, а затем валится без сил.



* * *



Гонко моргает на искусственный вечерний свет поддельного неба цирка, погружающий все в фиолетовые сумерки. Из его костяшек сочится кровь, и торчат щепки. Его клоунская рубашка превратилась в рваные лохмотья в леденцово-красную полоску. Хотя во времена Курта по вечерам кончалась вся работа, сейчас слышно, как везде что-то торопливо прибивают, чистят и строят. Странное монотонное насвистывание и пьяные песни карликов доносятся сквозь звуки цирка, возвращающегося к жизни. Запах попкорна с маслом и сахарной ваты плавает в прохладном воздухе.

Гонко страшится того момента, когда он окажется лицом к лицу с Джорджем, чувствует, что его ярость вырвется из его кожи подобно плетям колючих лиан, которые он не сможет сдержать, и задушит Джорджа, и тот слишком легко отделается. Но Гонко помнит жизнь цирка и его медленное, закрученное время. В этот раз месть должна быть атомным взрывом: окончательной и абсолютной. Это вам не вражда с акробатами. Гонко снова думает о трясущемся фургоне. Прежде чем все это закончится, он увидит, как Джордж отправится в тот туннель, он улыбнется и помашет ему сверху на прощание, глядя как маленькое тельце кувыркается, колотя ножками по воздуху, и летит к разгневанным хозяевам.

Так что, пообещав себе все это, ему кое-как удается не позволить красному туману застлать его зрение, когда он слышит визгливый крик Джорджа: "Отполируйте эти ружья! Отрегулируйте тот ряд уток! Они двигаются слишком быстро! Тупые уродливые куски дерьма, вы, должно быть, проголодались, отведайте-ка это!" Щелкает плеть. Зубы Гонко скрежещут, его тело содрогается от чистейшей ненависти, когда он, пошатываясь, идет в сторону этих звуков.



* * *




Балаганщики – народ хитрый. В цирке не хватает персонала, и если честно, не хватает довольно сильно, но достаточное количество карликов, цыган и остальной разношерстной братии, собранной за годы существования цирка, пережили резню Курта, чтобы завербовать других своих сородичей, время от времени выскальзывая на поверхность и возвращаясь обратно со стянутыми веревками тюками, мычащими сквозь кляпы или наклеенный скотч. Новичкам дают попробовать порошок, обучают установленным порядкам, подготавливают с помощью определенных ритуалов к их новой жизни, и вот уже они принадлежат Джорджу.

Джордж не рассчитывает, что кому-то придется по душе его стиль руководства, даже ему самому. На самом деле, иначе он бы его не выбрал. Он должен быть тираном, чудовищем, ненавидимым всеми. И все же при одном только упоминании имени Курта страх появляется на лице каждого из этих подлецов, даже новеньких, тех, кто эту историю только слышал, и все они прекрасно знают, что Джордж ну никак не способен на такой приступ гнева. С какой бы любовью они не вспоминали времена прежнего, более мягкого режима Курта, они еще будет говорить себе, что сейчас им живется намного лучше. На самом деле Джордж планирует сохранить воспоминания об этой резне и их страхи яркими и свежими. Но это потом.

Весь прошедший с того дня год Джордж не сидел сложа руки. Цирк теперь будет другим, с большим упором на карусели и аттракционы... Ну, по крайней мере, таков был его план, поскольку после Курта большинство первоначальных артистов довольно сильно напоминали фарш. Ему не терпелось немедленно начать работать: самый простой день представления, с небольшим количеством посетителей-простецов, чтобы собрать немного пыльцы душ, и его лично отобранная команда охранников – лесорубы, оставались бы избалованными и верными. Но потом он переехал в вагончик Курта и обнаружил телефон.

Все это время он вообще не знал, как именно Курт получал те редкие указания Снизу. Во втором ящике стола, все еще наполовину погребенный в шуршащей куче из коренных, малых коренных, клыков и резцов, с того самого момента, как он нашел его, тихо звонил ярко-зеленый телефон. Он взял трубку ("чего?!"), и голос дохнул в его ухо зимним холодом: "Еще рано", – сказал он и не добавил ничего больше. Ему ничего не оставалось, как повесить трубку, отменить запланированное на следующую неделю представление и найти кого-нибудь, кого отхлестать плетью, чтобы выплеснуть свою досаду.

Телефон звонит каждый день примерно в одно и тоже время, и каждый раз этот ледяной голос: "Еще рано". Раз или два он пытался узнать, когда должны начаться представления, или, по крайней мере, узнать причину отсрочки. Он даже унижался, хватал телефон до того, как тот начинал звонить и умолял: "Послушайте, сэр, порошок! Наши запасы на исходе, и они ворчат, мне нужно платить этой кучке грязных червей, или начнутся бунты..."

"еще... рано", – последовал ответ с другого конца, как он на самом деле надеялся, отключенной линии.

"Послушайте, почему еще рано? У меня есть карусели, полностью готовые к работе, есть новые акробаты, натренированные и в отличной форме. Мы похитили несколько олимпийских чемпионов по гимнастике и обучили их. Умно, а? Моя идея! У меня есть укротитель львов и фокусник. Слушайте, у меня есть все, кроме гадалки и пары клоунов. Почему рано?"

"еще... рано".

И так каждый день. Он уже понял, мать вашу, ладно, ладно, хватит! Но все равно он звонил, и звонил, и звонил...

Три дня назад, когда проклятый телефон зазвонил снова, Джордж расплакался. Его глаза наполнились слезами. Его собственный запас порошка, скопленный за многие годы, давно закончился. Запас Курта тоже почти подошел к концу. Он больше этого не выдержит.

– Слушайте! – крикнул он в трубку. – Вы хотите, чтобы я управлял этим цирком или...

Голос прервал его. Он звучал до странного весело.

– Приготовьтесь. Представление скоро начинается.

Джордж задрожал.

– Как скоро?

Но телефон щелкнул и замолчал. А Джордж в ликовании скакал по своему фургону, пока клацанье печатной машинки из другого ящика стола не привлекло его внимание. Он с уверенностью мог сказать, что еще вчера там никакой печатной машинки не было. Невидимые пальцы стучали по клавишам, пока не появился листок бумаги со словами "для гонко", под которыми шел список имен. "Для Гонко? – одними губами спросил Джордж у своего отражения в зеркале напротив стола (зеркало было из Дома чудес и искажало его отражение так, что он выглядел на три фута выше). – Почему "Для Гонко?". Гонко мертв. Все клоуны мертвы! Моему шоу не нужны клоуны. У нас есть карусели".

В печатной машинке больше не осталось бумаги, но Джордж проследил за нажимаемыми клавишами и прочитал ответ: "Тебе понадобятся клоуны, Джордж. И у тебя будут клоуны".

Так что он не особо удивляется, когда замечает Гонко, бредущего к нему в сумерках. Странная смесь из триумфа, удивления, злобы и чего-то такого, что Джордж не признал бы в себе как страх, бурлит в нем, словно шипучий напиток. Джордж сидит верхом на спине своего любимого нового приобретения, громилы, которого он соорудил с помощью Манипулятора материей из особенно крупного лесоруба. На спине несчастного, с помощью длинных шурупов, вкрученных в его кости, установлено седло. Небольшое устройство вставлено в качестве пульта управления в голову этого существа, гарантируя полное послушание и свободу воли как у картофелины. В более совершенном мире, думает Джордж, всех бы можно было контролировать посредством кнопок, рычажков и джойстиков.

Джорджу все еще снятся кошмары о том, насколько близко он был в ту ночь к тому, чтобы получить пулю в затылок, как раз когда казалось уже, что опасность миновала, ведь Курт упал в глубины Дома чудес. Клоун, один из людей Гонко, всадил две пули в дверь фургона, совсем рядом с ним. Лесоруб – вот ведь, совсем не дурак, настоящий мыслитель, который увидел весь будущий расклад и тут же поспешил выслужиться перед новым боссом, – повалил с ног старого клоуна, Уотсона, Уинстона или как его там звали, и отнял пистолет. "Стреляй!" – завопил Джордж, его штаны намокли. Лесоруб выстрелил, и старый клоун стал всего лишь еще одной жертвой той ночи, в то время как лесоруб заслужил доверие Джорджа и то привилегированное положение, которым он сейчас наслаждался. Он, конечно же, и был ездовым громилой Джорджа.

Громила с плетью в руке неуклюже топает к Гонко. Джордж спешивается, идет к нему с зажатым в кулаке листком бумаги из печатной машинки, но что-то в пугающе натянутой улыбке Гонко резко останавливает Джорджа от того, чтобы принять его обычную позицию (лицо вжато в пупок Гонко, глаза сверкают снизу вверх). Улыбка Гонко искажается от судороги, дергается, кажется, что у него вот-вот пойдет пар из ушей, так решительно она удерживается на месте. Но глаза не лгут. И вот между зубами этой улыбки выходит:

– Здравствуй, Джордж. Я так сильно скучал по тебе.

Джордж презрительно усмехается, швыряет смятый листок, целясь в эту улыбку, но вместо этого попадает в клоунский нос Гонко. Тот издает короткое "дзинь", словно в тире с утками, когда попадают в мишень.

– Твои приказы, – кричит на него Джордж.

По всему телу Гонко снова пробегает судорога.

– Там список имен. Понял? Имена! Ты отправишься наверх и принесешь их как хороший песик. Приоритет номер один: предсказательница. Верни ее. Затем делай, что хочешь с остальными.

Следующим Джордж швыряет в него пропуск, снова попадает в клоунский нос: "дзинь".

– Но особо не торопись, – говорит Джордж, отступая в безопасность своего громилы, когда глаза Гонко начинают наливаться кровью. – Моему шоу клоуны не нужны. Ты будешь выполнять мелкие поручения, ты будешь готовить и убираться, будешь делать работу снаружи. Никаких представлений. Нет, пока ты этого не заслужишь. Другие клоуны зарыты там, в навозной яме. Внимательно смотри, кого возвращаешь, Гонко. В моем цирке нет места предателям.

Джордж ожидает какой-нибудь приятный взрыв эмоций, может даже некоторое пресмыкательство, но вместо этого лицо Гонко принимает задумчивое выражение.

– Как скажешь, Джордж, – говорит он. – Мои клоуны будут работать до одури, только чтобы это стало лучшим шоу, которым ты когда-либо будешь заправлять, – и он кланяется, затем теряет равновесие и падает в обморок.

– Хе, сойдет, – говорит Джордж, вполне удовлетворенный, и едет на своем громиле обратно к фургону, дергая за рычажки, чтобы обрушить плеть на любого работника, что окажется поблизости.



* * *



Когда Гонко пробуждается от сна, вкус хот-дога с горчицей поет у него во рту, такой славный и сладкий, что он вгрызается сильнее и откусывает что-то чуть более костлявое, чем ожидалось. Раздается визг боли, и от него отпрыгивает карлик, зажимая руку, из которой во все стороны летят брызги крови. Гонко знает карлика. Это один из его старых контактов с Аллеи аттракционов, который иногда снабжал его разведданными по акробатам, еще тогда, во времена войны. Его зовут Кудряшка из-за огненно-рыжей бороды, закрывающей почти все лицо за исключением глаз и носа, причем его кустистые брови являются лишь продолжением бороды. Рядом с Кудряшкой стоит блюдо с хот-догами, пончиками и бумажный стакан с газировкой.

Гонко находит даже палец довольно сочным, но у него нет разногласий с Кудряшкой, так что он только обгрызает с пальца немного мяса и выплевывает его в пыль.

– Так ты пережил эту суматоху? – говорит Гонко, подразумевая разбушевавшегося Курта.

– О, ага, – фыркает Кудряшка, засовывает палец в карман и наматывает на обрубок носовой платок. Он морщится, но не произносит ни слова обвинения, что Гонко отмечает с одобрением. Хороший он карлик, этот Кудряшка.

– Так зачем ты заталкиваешь еду мне в рот?