Ботаник. Изгой

Маньячка! Настоящая маньячка, смеялся он, и чего греха таить — это бывало поводом, чтобы лишний раз остаться ночевать в замке. После того, как Селма выдоит его досуха, заниматься служебными делами было как-то…трудновато. По тебе будто полк гвардейцев проехался. Вроде небольшая, худенькая, стройная — и так изнурить здоровенного мужика! Это надо уметь.

Кендал представил ее удивленное лицо, ощутил на шее руки любимой, и губы невольно расплылись в улыбке. Сейчас бросится на шею, потом сползет вниз, сдернет штаны, сядет на корточки, и…он почувствовал, как в пах прилила кровь.

Кендал обожал Селму. При всех ее странностях и перехлестах это была единственная женщина, которую он хотел. Богиня любви! Страстная и целомудренная одновременно!

Он прошел в поместье незаметной калиткой, встроенной в углу сада. Калитка целиком стальная, за кустами ее не видно, чтобы войти — надо согнуться вдвое. Но когда тебе необходимо срочно покинуть поместье, когда угрожает смертельная опасность — ты и на животе проползешь, как завзятая змея.

Так же за кустами, незаметно для дворни прошел в дом — Кендал умел ходит бесшумно и незаметно, когда этого хотел. Его этому учили. Не помешал даже пакет с пирожными в правой руке, и меч на левом бедре — длинный, всегда норовивший за что-нибудь зацепиться. Такие длинные мечи обычно носят кавалеристы — ими удобно рубить с седла.

Вверх, по лестнице…дом спит, после обеда, в самую жару, жизнь обычно замирает. Мальчишек укладывают спать в своих комнатах, дворня тоже разбредается по норам и норкам. Послеобеденный сон полезен для здоровья, так говорят врачи, а им верить не только можно, но и нужно. Особенно в этом случае.

Дверь в супружескую спальню приоткрыта, видно издалека, из конца коридора. Кендал довольно улыбнулся — сейчас он прокрадется к спящей жене (а она всегда спала полностью обнаженной, говорила, что так тело лучше отдыхает), разденется и ляжет к ней под бочок. Раздвинет ей ножки и вставит туда пирожное, а потом…

Он не додумал — что потом. Его внимание привлекли звуки, которые исходили из спальни. Это был утробный, из самого нутра исходящий звук — полустон, полурычание. Кендал знал этот слегка придушенный утробный рык — так стонала во время любовного соития его жена. Кендал отличил бы ее голос среди тысяч и тысяч других — непохожий на ее обычный звонкий голос, рык, будто исходящий из глотки дикой кошки, живущей в джунглях Юга.

Кровь отхлынула от лица Кендала. Он так же медленно и осторожно прошел к двери, открыл ее — абсолютно бесшумно при смазанных как всегда петлях (Кендал терпеть не мог несмазанные петли — и звук-скрип ненавидел, и вообще не терпел непорядка), и замер, пройдя в комнату еще несколько шагов.

Он не видел лица жены. Она стояла на коленях на постели, на супружеской постели — прогнувшись белой гладкой спиной, которую он так любил гладить. Ее круглый задик был направлен в небеса, будто так она бросала вызов богам. А позади нее — огромный голый мужчина в рабском ошейнике — темнокожий, мускулистый, похожий на профессионального борца. Это Селма настояла на покупке этого раба — для того, чтобы он стоял на охране ворот. Смеясь, говорила, что он одним своим видом отпугнет любого негодяя, который попытается влезть к ним в поместье. Сейчас этот раб с методичностью шахтера долбил его жену — блестящий, покрытый бисеринками пота, ухающий и тяжело дышащий. Его огромные ладони впились в бедра Селмы и буквально натягивали ее на огромный аппарат темнокожего. А она, закусив простыню — рычала, извивалась, повизгивала, стонала и вздрагивала всем телом. Так вот откуда у нее на бедрах синяки! Она говорила, что это Кендал неосторожно с ней обращается в порыве страсти.

Сколько это продолжалось — Кендал не знал. Он стоял и смотрел, стоял и смотрел…ошеломленный, будто ушибленный поленом по затылку. Наконец раб сжал Селму сильнее и втиснул в себя, не отпуская, будто желая слиться с ней навсегда и заохал, задрожал прижимаясь к самке, пытаясь проникнуть в нее как можно глубже. Постояв так несколько секунд, медленно освободился, осторожно отодвинув хозяйку, которая упала на живот лицом вниз продолжая вздрагивать, извиваться и постанывать. Селма иногда по минуте, а то и дольше извивалась, содрогаясь в оргазме — Кендал видел это не раз. Сама она радостно смеялась по этому поводу и говорила, что собрала чувственность всех знакомых женщин, которых знала. Тем чтобы получить оргазм надо было очень постараться — их партнерам постараться. Да и то получалось не каждый раз. Селма же могла кончить от одного прикосновения, и кончать по часу, а то и больше — беспрерывно.

Тупо глядя на эту картину, на раба, на его тело, Кендал вдруг удивился — как мог такой огромный предмет вместиться в его жену. Она ведь такая маленькая! Он ведь мог ее порвать! Но ведь уместился…и похоже она этим очень довольна. Вон как ее корежит.

Взгляд Кендала остановился на круглой белой попке, залитой блестящими на свету любовными соками, и рука его непроизвольно разжалась, выпустив пакет с пирожными. Ему явственно представилось пирожное, которое торчит ОТТУДА, и которое он с наслаждением ест…

Пакет еще не успел долететь до пола, когда рука привычно метнулась к рукояти меча, и тот с легким, практически неслышным шелестом покинул ножны.

Бам! Пакет врезается в каменный пол.

— Ой! — вскрикивает Селма, мгновенно вскакивая на колени, и по ее бедру течет белая струйка.

— Ахх! — охает раб, вскакивая на ноги, и его еще не успевший обмякнуть «предмет», выпачканный кремом, покачиваясь, указывает на Кендала.

Меч свистит в воздухе, визжит Селма, широко открыв рот, и Кендал успевает остановить меч буквально за миг до того, как с широких плеч покатится голова раба. Раб побелел, сделался почти таким же белым, как его хозяева. Глаза смотрят с ужасом — оно и понятно, переход от любовного акта к неминуемой казни слишком уж резок. На коже раба выступила кровь и тонкой струйкой побежала по груди — меч очень острый, прорезал кожу.

Но Кендал всегда отличался выдержанностью и рассудительностью. Какой смысл убивать раба? Он делает то, что ему прикажет хозяин. Или хозяйка. Если она прикажет вылизывать ей задницу после туалета — и тут он не может отказаться, хотя если общество узнает о таких извращениях — путь в него такой извращенке будет закрыт. Но теоретически это возможно. А о случаях, когда рабы удовлетворяют своих хозяек говорят только со смехом — в основном издеваясь над незадачливым мужем, который не может как следует удовлетворить свою женщину. Женщину тоже осуждают, но так…слегка. Мол, не она виновата, это муж виноват. Кендал сам не раз смеялся, слыша о таких…хмм…безобразиях. Мол, со мной никогда такого не будет. И вот…Селма, Селма…как он ее любил! За что?!

— За что?! — повторил он мысль вслух, и уткнулся взглядом в раба, все еще стоящего навытяжку. «Хозяйство» того обмякло и уже не выглядело таким сокрушающе огромным. Но…было на удивление большим.

— Уходи — кивнул Кендал рабу, и тот сорвался с места как хороший бегун, прекрасно понимая, что сейчас чудом избежал неминучей смерти.

— За что? — повторил Кендал, глядя на то, как Селма натягивает на себя тонкую, короткую постельную тунику.

— Это же всего лишь раб — серьезно говорит жена — Я никогда тебе ни изменяла! Ни с кем и никогда! А это…он как инструмент. Я не могу без мужчины…долго не могу. У меня все тогда болит, я на стенку бросаюсь! Голова начинает болеть, тело ломит…мне обязательно нужен мужчина! А тебя так долго нет…а когда приходишь, разок возьмешь, и спать. А мне мало! Что мне делать?! Это же как искусственный…ну ты понял. Я представляла тебя на его месте! Честно-честно! Только тебя!

Кендал сидел на краю постели, положив меч на колени, и думал о том, как жить дальше. Может зарубить ее? А что, его оправдают — застал жену с рабом, описать всю сцену в подробностях, заставить говорить раба под воздействием магии…Кендала оправдают. Вот только как он будет жить дальше? Без Селмы. Без этой проклятой шлюхи! Он ведь ее любит!

— А до свадьбы? Ты тоже тренировалась с рабами? — криво усмехнулся он — Как же ты умудрилась остаться девственницей?

— Ну…есть много способов получить удовлетворение оставшись девственницей! — она рассмеялась, и будто колокольчики зазвенели. Как он любил ее смех! Как он любил ее голос! Этот нежный, этот сладкий голосок…

— Ну да…училась. Но разве тебе было плохо со мной? Все ради тебя! Все ради мужа, любимого, единственного! Клянусь — всем, чем хочешь! Детьми клянусь! Ни одного мужчины кроме раба у меня не было. Я никогда тебе не изменяла ни до свадьбы, ни после свадьбы. А рабы…рабыни…они не в счет. Это же как мебель. Это же как искусственный…жезл! Ты ведь сам любил меня искусственным жезлом. Сам покупал мне! Вон они, лежат в коробке! А чем отличается раб? Да ничем! И кстати, я всегда тебе говорила — не буду против, если ты возьмешь на ложе какую-нибудь красивенькую рабыню. И мне развлечение, и тебя как следует возбудит. Это же не люди! Это рабы! Они делают то, что мы им прикажем! А я тебя люблю! Я тебя просто обожаю, мой любимый!

Она потянулась к Кендалу и прежде чем он успел отклониться — чмокнула губами, от которых пахло чужим мужчиной. Его рука потянулась к кинжалу, он уже представил, как клинок прорезает ее белую упругую плоть и входит в сердце…но…не вытащил кинжал. Он знал, что никогда не сможет ее убить. Что бы она ни вытворяла.





* * *


Без сообщника в замке я ничего не смогу сделать. И кроме Кендала мне опереться не на кого. Потому я все-таки решился — положил ему стебелек богана на подушку. Когда увидел, что Кендал в неурочное время бросился прочь из замка, понял — послание дошло.

Как он поведет себя дальше — это вопрос. Посмотрю, понаблюдаю. Время пока есть. Вживаться в охрану замка, путешествовать по тоннелям…дел у меня хватает.





Глава 20





Селма оглянулась, помахала рукой. Муж стоял у ворот — холодный, мрачный, чужой. Она всхлипнула и отвернулась, снова усаживаясь на свое место в возке. Ну что такого она сделала?! Ну да, немного неприлично заниматься сексом с домашним рабом! Да, получилось неприятно — нет, ну надо же было мужу вернуться в самый разгар процесса?! На памяти Селмы он ни разу не возвращался домой раньше вечера! Вечно занятый своими делами…

Да, вечно занятый! А ей что делать?! Ее молодое тело требует наслаждения! Требует мужчины! Она с ума сходит, если долго не получает секса! Он должен радоваться, что у него такая любвеобильная жена! Вон, другие женщины — частенько мужчин до себя и по месяцам не допускают, то они вроде как болеют, то еще какую-то глупость придумывают. А Селма вынуждена каждый раз уговаривать мужа, чтобы он ее как следует взял! И еще — он слишком нежен. Она любит, когда ее берут грубо, когда унижают, когда хлещут ремнем, когда ей больно! А он все сюсюкал и ласкал как котенка. И что, скажите на милость, ей оставалось делать?

Жаль, конечно. Все-таки двоих сыновей вместе нажили — красивые сыновья, умненькие. Не такие красивые, как она, но…зато сильные и ловкие, как отец. Если она их как следует направит — далеко пойдут. А Кендал…ну что Кендал…она его и так целыми днями не видела. Разве что-то изменится, если его не станет в ее жизни? Он ясно ей дал понять, что между ними все кончено, так что теперь она свободна. Денег он ей тоже дал — не пропадет в другой стране. Вещи, драгоценности — все осталось. И самое главное — красота. Ее красота и любвеобильность. Она сразу найдет себе покровителя. А сегодня ночью на корабле…один из рабов, молоденький такой…красавчик! И тот, с кем ее застал муж. Вдвоем они ее как следует удовлетворят. Она имеет право на маленькие удовольствия! Мужчины ведь берут на ложе молоденьких рабынь?! А почему женщина не может взять на ложе молоденьких рабов?! Что за этакое унижение женского пола?! Что за древние обычаи, которые ставят женщину ниже мужчины?! Нет…теперь она заживет в свое удовольствие. Назло мужу!

То, что городу грозит опасность — она не поверила ни на секунду. Это он нарочно отправляет ее к родне — мстит за так называемую измену! А она не изменяла! Она на самом деле не изменяла! Разве можно назвать изменой использование искусственного члена?! А раб такое же приспособление для получения удовольствия!

Это все мужчины. Это они придумали кучу ограничений, чтобы испортить жизнь женщинам. Сами-то живут по-полной, ни в чем себе не отказывая! Да, надо благодарить богов, что некогда ей попалась хорошая учительница — просвещенная, полная новых идей, новых веяний. Она научила Селму жить, подсказала, как правильно вести себя с мужчинами. Научила сексу — и с женщинами, и с мужчинами, да так, чтобы Селма вышла замуж самой настоящей девственницей — и это после сотни мужчин, которые побывали с ней в постели (Это только те, кого она вспомнила, а так их было гораздо, гораздо больше. Нельзя же считать мужчинами рабов!).

В общем — надо закрыть этот этап ее жизни и забыть о подкаблучнике, который только и делал, что облизывал ей интимные места, да квохтал над ней, как тупая курица! Уж на то пошло — она дала ему все, что он хотел получить. Свое тело, свою любовь, двух детей, которых она вообще-то не собиралась рожать так рано. Хорошо хоть кормить своей грудью не заставлял, потому грудь у нее сейчас как у пятнадцатилетней. Особенно после посещения мага-лекаря. Это стоило денег, но…оно стоило того.

Селма ухмыльнулась и прикрыв глаза откинулась на подушки. Все, что не делают боги — все к лучшему. Теперь у нее на руках пергамент с расторжением брака и она свободна делать с мужчинами все, что захочет. И это хорошо! Говорят моряки народ грубый, но любвеобильный, и знают, как ублажить женщину…





* * *


Кендал проводил небольшой караван взглядом стоя у открытых ворот. Последним шел управляющий поместьем — Кенда вчера дал ему по роже, потому у того под глазом красовался огромный, налитый синим кровоподтек. Дал за то, что тот не рассказал хозяину о развлечениях госпожи. А потом пожалел, что дал по роже, когда управляющий с достоинством пояснил, что лучше было бы им с хозяйкой разобраться между собой, а не предъявлять претензии подчиненному. Он вот, лично, считал, что хозяин все знает, и намеренно смотрит на происходящее сквозь пальцы. И вообще — как мог противоречить хозяйке, которую он, хозяин, боготворит не меньше чем нашего Создателя? И что было бы с ним и другими слугами, если бы управляющий стал на хозяйку напраслину возводить? Долго они продержались бы в имении? А то и в жизни?

Но Кендал все равно отправил управляющего вслед за бывшей женой. Пусть с ней едет, или увольняется. Так тому и сказал. Оставил в поместье самый минимум слуг — чисто для поддержания здания в приличном состоянии, и для того, чтобы не зарос сад, а всех остальных отправил вон из дома. Кого на улицу, кого следом за хозяйкой. И всех рабов — тоже за ней. Пусть дерут ее как хотят, облизывают как хотят — теперь это его не касается. И он не хочет, глядя на какого-нибудь раба думать о том, что возможно прошлой ночью тот кувыркался в постели с его женой. То же самое касается и женщин — за исключением старых и совсем уж уродливых. Впрочем — таких в поместье не водилось. Покупкой рабов ведала Селма и она подбирала самых дорогих. Для себя готовила…сучка!

Да, он был в ярости. В холодной, тяжелой, как могильная плита — ярости. Под этой плитой он и похоронил свою любовь.

Простился только с сыновьями, надеясь, что женушка не успела заразить их своими идеями распущенности и вольнодумства. Но что он мог поделать? Оставлять их в городе на самом деле было равно их убийству. Во-первых степняки, а во-вторых, и самое главное — теперь он пойдет за Альгиса, за Конто, против самого Императора, и прекрасно осознавал, что шансы победить у них с Альгисом склоняются к нолю. Если не случится какого-нибудь чуда. Так что фактически он уже покойник.

Честно сказать, в глубине души он испытал что-то вроде облегчения. Хорошо, что все случилось именно так. Больше всего на свете он любил свою жену, больше всего на свете он боялся именно за нее. А теперь, когда ее в его жизни нет, когда его ничего не связывает в этом мире — Кендал сделался гораздо сильнее. Одиннадцать лет счастья — они чего-то да стоят. Он отдал все деньги что у него были — жене. Вернее — детям. Она не сможет потратить ту часть, что принадлежит детям. Он успел об этом позаботиться. Хороший юрист-крючкотвор, связи в магистрате, хорошая взятка — и ты за один день сделаешь столько, сколько другой не сделал бы и за год. Главное — хотеть этого.

Ночью она пыталась его соблазнить, пришла в его комнату, разговаривала, пыталась ласкать. Но он не мог. Ничего не мог. Для него жена превратилась в статую — неживую, хотя и говорящую. В зомби. А разве с зомби можно заниматься сексом? И когда она говорила с ним, у него перед глазами сразу же вставала могучая темная спина играющая мускулами и покрытая каплями пота, крепкий мускулистый зад и руки, которые насаживали его любимую на огромный член, как птичку на вертел для жарки. И запах мускуса, и стоны, и эта животная страсть самки, которая раньше его заводила, а теперь вызывала только отвращение. Наверное, надо было убить этого раба. Только что бы это дало? Разбей искусственный член — это что-то изменит? Глупо…

В поместье осталось всего несколько человек — сторожа, садовник, и…в общем-то, все. Вся челядь выехала с женой. Он переписал на нее всех рабов, в том числе и ТОГО раба. Пусть развлекается. Теперь ему нет до этого никакого дела. Он нашел корабль, который их отвезет, оплатил его, составил необходимые документы, и…выбросил все из головы. Теперь надо жить настоящим. Сыновей он потом найдет и заберет — если останется жив. А если не выживет…ему тоже уже будет все равно.

Переночевал в поместье, в гостевой комнате. В супружескую спальню больше не заходил. Перекусил окороком из ледника — все равно скоро пропадет, или его съедят слуги. Сюда он очень нескоро вернется. Вышел из дома ближе к обеду — сам не ожидал, что так долго проспит, видимо сказались потрясения, которые он испытал.

К паромной переправе шагал пешком — не стал оставлять себе ни одной лошади, хотя ездит Кендал великолепно. Длинные ноги несли быстро, а опытный глаз отмечал все, что попадалось под его взор. И первое, что опять же бросилось в глаза — просто-таки огромное количество наемников, и таких, что простого человек при взгляде на них взяла бы оторопь. Это были даже не наемники, а какой-то сброд, вооруженный чем попало, и выглядевший так, как если бы они только что ушли с тракта, где грабили одинокую купеческую повозку. То ли разбойники, то ли те, кто почему-то хочет походить на разбойников — они были подозрительны, и явно опасны, и Кендал подумал о том, что неплохо было бы поставить жесткий контроль на входе в городские пределы. И прекратить пускать сюда всю эту рвань и грязь.

Само собой — в этой грязной толпе, жаждущей денег, пьянки, баб и жратвы, нищей толпе, нашлись те, кого обманул скромный и совсем не опасный облик Кендала. Он всегда выглядел слегка неуклюжим со своими длинными ногами и руками, и при этом одевался очень добротно, можно даже сказать дорого. Кендал считал, что выгоднее носить одежду из хорошей, крепкой ткани, чем всякое дешевое, а значит и некрепкое полотно. Он выглядел как преуспевающий купец, у которого всегда с собой деньги на случай неожиданной сделки, и как следствие, это уже не раз приводило его к стычкам с уличными искателями удачи. К великой беде для этих самых искателей.

Это были семь человек возглавляемые огромного ростамужчиной, отрастившим длинные висячие усы. Они стояли в Красном переулке возле порта, скорее всего даже и не зная, почему этот переулок в городе назвали Красным. Он находился между двумя огромными складами, принадлежащими купеческим гильдиям — узкий, ведущий в тупик, пахнущий мочой и прочими нечистотами, переулок будто притягивал к себе всех уличных грабителей, предоставляя (как им казалось) шанс поживиться за счет тех людей, что шли по дороге в порт. Почти каждый день здесь находили трупы, а не мощеный грунт переулка за сотни лет впитал уже столько крови, что земля на этом месте давно уже должна была окаменеть, будто ее смешали с крепким строительным раствором. Только вот обычно уличные грабители выходили на промысел с наступлением тьмы, а сейчас, при свете солнца могли грабить только самые отъявленные отморозки, или же самые глупые и голодные. Что впрочем по большому счету суть одно и то же. Голодный человек резко глупеет.

— Стоять! — оклик из переулка выбросил Кендала из его размышлений. Казалось — он вот-вот уцепит эту мысль, поймет, где может скрываться Альгис, но нет! Какой-то идиот ему мешает!

— Слышь, поделись монетами, парни порядочно проголодались. Да и глотку бы промочить. Я же вижу — ты совсем не бедствуешь, парнишка.

Голос здоровяка был почти что доброжелателен. Ну так…легкая угроза в нем чувствовалась, но не более того. Угрожающим был его вид — огромный, как северный медведь, лохматый — по швам его одежды были пришиты волосы, и с Кендал с отвращением понял — это человеческие волосы. Он слышал, что в некоторых народах на островах, на севере существует такой обычай — нашивать волосы со скальпа убитых врагов на свои куртки, рубахи и штаны, но столкнулся с этим обычаем вплотную впервые. Видел издалека, но не общался с северянами. И каким ветром занесло северянина в их город?

— А с чего это я вдруг должен заботиться о твоих парнях? — с некоторым удовольствием спросил Кендал, который сразу же понял куда дует ветер — Твои парни, ты и заботься. Тебя вообще как сюда занесло, дурачила ты островной? Ты что, совсем страх потерял? Тут же стража постоянно ходит!

— Пока дойдет…тебя уже не будет — так же доброжелательно ответил северянин — Не доводи до плохого. Просто отдай монеты, меч, кинжал, все ценное, что у тебя есть — да и иди своей дорогой. Целее будешь.

Кендал вообще-то готовился к достаточно длительным угрозам, увещеваниям, потом должны были вступить в дело парочка самых отмороженных, так сказать для разгона, но того, что произошло, он совершенно не ожидал. В толпе разбойников хлопнула спускаемая тетива арбалета, и если бы не мгновенная, годами вырабатываемая реакция Кендала — тут бы ему и конец.

Отбить арбалетный болт мечом можно только в легендах, да в хвастливых россказнях так называемых «ветеранов», которые дальше чем полевая кухня на поле битвы и не бывали. Болт летит с такой скоростью, что человеческий мозг не в силах вовремя подать команду на то, чтобы достать меч и попытаться отбить летящий снаряд. Все, что можно успеть сделать — попытаться убраться с траектории выстрела, что Кендал и проделал, хотя и с некоторым ущербом для себя. Болт зацепил его скулу под левым глазом и щеку будто обожгло раскаленным металлом, потекла кровь.

Меч будто сам прыгнул в правую руку, в левую — длинный кинжал с щелью-мечеломом. Этой щелью удобно ловить клинок противника и выбивать его из рук, а при удачном раскладе — можно и сломать хрупкое перекаленное лезвие.

Здоровяк уже летел на Кендала, двумя руками подняв над головой широченный меч, больше подходящий для казни или рубки деревьев, чем для уличного боя. Таким мечом может орудовать только по-настоящему сильный человек, и то он запыхается через пятнадцать минут драки. Кендал аккуратно пропустил удар мимо себя так, что его слегка обдуло ветерком, который подняла эта тяжеленная стальная полоса, по недоразумению именуемая мечом. Чуть наклонился вперед и с потягом рубанул здоровяка под коленями, рассекая сухожилия и мышцы. И пока противник заваливался, обратным движением снес половину головы набежавшему на него дылде, державшему в руках здоровенную боевую секиру. Меч Кендала остер, рука его сильна и тверда, так что сделано было чисто и красиво, как на тренировке.

Чик!

И верхушка черепа отлетает, разделяясь в полете на собственно череп с куском скальпа на нем, и на желто-розовый толстый блин с глубокими извилинами. Дылда еще стоит, шатаясь, моргая, держа над головой секиру — тело еще не поняло, что оно умирает — а Кендал проскакивает дальше, нырнув под локоть убитого им человека.

Следующим был южанин, обоеручный боец. Вот этот лучше подготовлен для уличной драки. Два коротких, чуть изогнутых меча мелькают так же быстро, как лопасти ветряной мельницы с выпавшим стопором во время буйной грозы. Он с юга — кожа смуглая, будто только и делает, что целыми днями работает под палящим солнцем. И снова удивление — как собралась такая разношерстная команда?! Что их привело в город? Северянин, местный парень, южанин — а вон еще один северянин — и все вдруг собрались вместе? Город, что в тебе происходит? Что-то в последнее время Кендал подзапустил работу с городскими «крысами», давно никого не посещал информаторов! Надо держать руку на пульсе жизни, иначе рискуешь однажды проснуться с перерезанным горлом в горящей усадьбе. А это не есть хорошо.

Чак!

Отлетела отрубленная рука ловкача с мечами.

Ох! — только и сказал южанин, когда кинжал-мечелом захватил его меч, а острое жало меча «жертвы» вонзилось ему в желудок.