Большая игра

— А ты радуйся, что ты не в нашем ауле… пока, — агрессивно отозвался Тагар. Все условности в мгновение были отброшены, и напротив губернатора сидели два хищника. — Мы к тебе от такого человека приехали, что можем и тыкать, и мыкать, и чего нам надо делать. Если ты здесь хоть что-то представляешь, то результат выборов обеспечишь, и тогда, — он сделал паузу, — будем решать, останется здесь губернатор Сергиевич или к нам в аул поедет.

Губернатор и его помощник ошеломленно молчали. Таких неприкрытых угроз никто не ожидал, но не приходилось и сомневаться в реальности этих угроз. На что способны люди Жамбаева, знали все. Удовлетворенный реакцией губернатора, Тагар пригладил свою и без того идеальную бородку и вальяжно откинулся на спинку кресла.

— А теперь, губернатор, когда ты все понял, поговорим о другом вопросе. В августе Батор Отхонович выиграет выборы, а в октябре будет инаугурация. Это понятно?

Сергиевич молча кивнул.

— Так вот, в день инау… ну до чего слово сложное! — пожаловался он. — В день ина-у-гу-рации по всей стране, во всех крупнейших областных городах будут заложены новые мечети. Сейчас уже начали прорабатывать проекты, как только Батор Отхонович утвердит эскизы, их сразу пришлют. Так что тебе надо подумать о месте под строительство.

— Но в городе есть мечеть, причем не одна, — возразил губернатор, — а доля мусульманского населения совсем не велика в нашем регионе.

Тагар насмешливо посмотрел на Сергиевича.

— Губернатор, ты же должен думать о будущем. Не только своем будущем, о будущем детей. Я не о твоих детях сейчас говорю, не бычься. Я говорю обо всех детях. Сколько рождается детей в средней семье? Я тебе отвечу — один и две десятых. Это по стране. А сколько надо для полноценного воспроизводства нации? Минимум два! Два ребенка в средней семье. Вы вырождаетесь. А в нашем крае в средней семье рождается три-четыре ребенка. Да и почти в каждой мусульманской семье в любой стране мира вне зависимости от национальности рождаемость втрое выше, чем у христиан. Это простые факты, губернатор, но на них строится будущее, будущее всей страны. И даже не только этой страны. Ты удивлен, что я все это знаю? Ну так ведь и мы не дикие люди. Не надо нас недооценивать.

Тагар довольно улыбнулся, неожиданно подмигнул Сергиевичу.

— Возвращаясь к мечети. Место должно быть хорошее, центр города, и сразу говорю, площадь застройки планируется большая, участок ищи не меньше чем три гектара, а лучше все пять выделяй.

— Да как вы себе это представляете, — возмутился Сергиевич, но Тагар, встав, заставил его замолчать. Азамат тоже легким стремительным движением вскочил на ноги. На мгновение Сергиевич подумал, что сейчас его ударят прямо в собственном кабинете. Но стоящий перед ним мужчина, внимательно посмотрев на собеседника, лишь произнес:

— На все воля Аллаха. Постараешься и найдешь, Иван Юрьевич. — Тагар усмехнулся. — Ты же губернатор… пока. Вот и рассмотри варианты.

На этом разговор был закончен. Эмиссары Жамбаева молча вышли из кабинета губернатора, а тот еще долгое время сидел в оцепенении, крепко сжимая кулаки и пытаясь прийти в себя от пережитого страха и унижения. Помощник так же тихо сидел в своем кресле, мечтая о том, как бы сделаться невидимым, а еще лучше оказаться где-то далеко и от этого кабинета, и от его неожиданных посетителей.



Разъяренный медведь, выпучив глаза, неотрывно смотрел на огромного кабана. Тот, тоже не мигая, уставился на своего противника. Огромные клыки вепря выглядели устрашающе, однако хозяин тайги был, несомненно, сильнее. Со стороны за этой схваткой, которая вот уже пару лет не могла ни начаться, ни кончиться, наблюдала голова огромного лося. Ее стеклянные глаза безучастно смотрели на противостояние таких некогда грозных и таких беспомощных теперь противников.

Сергей Николаевич Подгорный отправил в рот последний кусок стейка и с явным сожалением оглядел пустую тарелку. Всегда любивший вкусно и плотно поесть, с возрастом он постепенно начал все больше злоупотреблять этим пристрастием. И только ласковое похлопывание любящей жены по его округлившемуся животику сдерживало его от того, чтобы окончательно скатиться в пропасть обжорства. Но сейчас жены рядом не было. По другую сторону стола сидел его сын Максим и также с большим удовольствием расправлялся со своей порцией. Они находились на втором этаже клуба-ресторана «Гризли», открытого Подгорным-старшим несколько лет назад. Как и многие подобные заведения, открываемые в пусть и крупных, но провинциальных городах представителями местной элиты, «Гризли» не приносил большой прибыли, а был одной из дорогих игрушек, тешащих самолюбие владельца. Задачу управляющему клуба Сергей Николаевич сформулировал кратко — чтобы все было на высшем уровне. И управляющий, высокий худощавый брюнет с изящными чертами лица и тонкими нервными губами, с поставленной задачей справлялся на отлично. Кухня заведения была просто великолепна, а персонал он лично школил изо дня в день. Все это одновременно приносило и славу отличного заведения, но и служило источником огромных расходов, пожиравших фактически всю, пусть и немалую, выручку. Подгорный был управляющим доволен. Считая, что внешность его чем-то напоминает испанца, он переименовал его из Михаила в Мигеля, и теперь так к нему обращались и сотрудники заведения, и посетители ресторана, успевшие познакомиться с расторопным «испанцем». Однажды, находясь в изрядном подпитии, Сергей Николаевич даже пообещал Мигелю оставить ему ресторан в наследство и с тех пор иногда, находясь в особо благодушном настроении, звал его не иначе как «наследничек».

Закончив с обедом, Подгорный промокнул губы салфеткой и протянул руку к бокалу с красным сухим вином. Подняв бокал на уровень глаз, он пару секунд разглядывал что-то видимое лишь ему, затем сделал большой глоток и с удовольствием причмокнул губами.

— Вино отличное, попробуй хоть немного.

— Батя, ты же знаешь, я по будням стараюсь не пить, за выходные успеваю накачаться. — Максим взял в руку бокал, покрутил в пальцах его тонкую ножку и поставил на место.

— А ты попробуй хоть раз выпить, но не нажраться. — Лицо старшего Подгорного посуровело. — Да и что за хрень ты пьешь постоянно, виски, кола, это же надо додуматься! Ты ведь этой гадостью и желудок себе убьешь, и мозги, если там чего и было.

— Спасибо, папа, — буркнул Макс и раздраженно откинулся на спинку кресла, словно стараясь быть подальше от родителя.

— Да всегда пожалуйста, сынку. — Губы отца растянулись в холодной улыбке. — Ты своим вискарем, намешанным, себе все нутро прогазировал, у тебя ж небось вся голова в пузырьках.

— Может, сменим тему? — Раздражение Максима нарастало, но просто встать и уйти он не решался.

— Может, и сменим. Но ты меня постарайся услышать, твои пятничные забеги в ширину меня расстраивают. И мать, кстати, тоже. — Подгорный помолчал. — Маринку хоть немного пожалей.

— А ей-то чем плохо живется? — Возмущенный Максим подался вперед, заглянул в глаза отцу. — Живет как в раю, ничего не делает, могла бы хоть ради интереса каким-то делом заняться!

Максим почувствовал, что от раздражения у него пересохло во рту, и залпом выпил почти все вино в бокале. Вкуса он не почувствовал, и от этого раздражение только усилилось. Отец молча смотрел на него, потом глубоко и медленно вздохнул, сел поудобнее в кресле.

— Как ты думаешь, сынок, а она тебя еще любит?

От неожиданного вопроса Максим замер.

— Заметь, я не спрашиваю, любишь ли ты ее. Мне кажется, ты уже утонул в своем эгоизме, — отец вскинул руку, не давая Максиму перебить себя, — но она ведь любила тебя когда-то, она ведь замуж за тебя по любви пошла, а не за всей этой позолотой. И к жизни этой, как ты говоришь, райской, ты сам ее приучил. Только кто в итоге стал счастлив от этого?

— Я не пойму, — Максим обернулся убедиться, что официант стоит достаточно далеко, — ты хочешь сказать, что Маринка изменяет мне?

Подгорный-старший удивленно посмотрел на сына и постучал по столу костяшками пальцев.

— Кто там? Я вырастил идиота? Насколько я знаю, из вас двоих на сторону гуляешь только ты, причем с завидной регулярностью. А Марина все это терпит… пока. Как думаешь, надолго у нее терпения еще хватит? Ты думаешь, ей еще есть зачем это все терпеть? Ради детей? Ваши дети не так уж малы. Скажи, что ты сможешь им ответить, когда они тебя спросят, где ты торчишь вечерами?

Максим решительно поднялся из-за стола.

— Я, пожалуй, поеду. Спасибо, папа, за угощение.

Подгорный-старший раздраженно махнул рукой.

— Сядь, мы настоящий разговор еще не начинали. Это так было, лирическое отступление.

Максим опустился в кресло. Он понял, что сейчас тема разговора переменится, и это его успокаивало.


— Поговорим о деле. — Сергей Николаевич уже был абсолютно спокоен. — Я сегодня утром был у губера. На носу выборы, ты в курсе?

Макс только усмехнулся в ответ.

— А чего ты улыбаешься? Смешно? Ну, считай, мне тоже смешно, — отец холодно смотрел на сына, — по всей стране будет большая рекламная кампания этого вашего бородача.

— Да не мой он, отец!

— Раз голосовал, значит, уже твой… и всех ваших партийных жополизов, — Подгорный-старший мрачно усмехнулся, — значит, теперь и мой тоже. Продвигать его будут очень активно. По области тоже реклама будет везде. Мне вот копию флешки сделали, там ролики для радио и информационные материалы для телепередачи. Губернатор попросил, — Сергей Николаевич выделил голосом слово «попросил», давая понять, что в этой просьбе отказывать нельзя, — чтобы ты лично проконтролировал весь сюжет, монтаж и чего там еще у вас есть. Их герой должен стать нашим героем. Так что действуй, сынку.

— А что ж мне напрямую не передали? — осторожно поинтересовался Максим.

— Ну так и я не на кривую, наверное, к этому делу отношение имею, — возмутился отец. — Был я у губера по другим вопросам. Ну и это заодно обсудили. Установка дана жесткая, — уже спокойнее продолжил он, — за отклонения от нужной политики грозят всеми карами, причем больше земными. Так что еще раз повторю — все сделай, как просят, и действуй аккуратно, не побрезгуй, если в чем сомневаешься, и папке позвонить. Папка, он ведь всегда тебе подсказывал, как уроки правильно делать.

Максим вышел из ресторана недовольный ни собой, ни разговором с отцом. Несмотря на то что младший Подгорный был в числе делегатов партийного съезда от области, губернатор, передав материалы к выборам через отца, показал ему дистанцию, которая пока отделяет его от узкого круга региональной элиты. Но больше всего Макса разозлило то, что отец коснулся их отношений с Мариной. Это было впервые, и Максима вывело из равновесия. Раздраженный, он сел за руль «гелендвагена», и черный автомобиль, взревев мощным мотором, резко вклинился в поток транспорта. Сзади кто-то недовольный засигналил, но Макса это абсолютно не интересовало. Проскочив на желтый сигнал светофора, он за несколько минут домчался до центра города и там уперся в хвост традиционной обеденной пробки, растянувшейся на несколько кварталов.

В итоге, когда Подгорный-младший добрался до парковки названного именем знаменитого барда бизнес-центра, где находился офис его медиакомпании, настроение его было еще хуже. Расстояние, которое можно покрыть за десять минут, он преодолевал почти час, успев за это время не раз обматерить и губернатора, и обеденные пробки, и вечный ремонт и без того не самых широких улиц родного города. Заняв свое место на парковке, Макс некоторое время еще сидел в машине, тщетно пытаясь успокоиться. Но раздражение не проходило. Поняв, что ему необходимо выпустить свою злость на кого-то из посторонних, Подгорный направился к лифтам. Поднявшись на тридцать третий этаж небоскреба, Максим быстрым шагом прошел в свой офис, сухо кивая здоровающимся с ним сотрудникам. Лена, его секретарша, маленькая стройная блондинка, работающая у него всего три месяца и с которой он переспал еще в день ее приема на работу, радостно вскочила, увидев шефа. Ее он не удостоил даже кивком.

— Кофе, — коротко бросил Максим и с силой захлопнул за собой дверь кабинета.

Разблокировав компьютер, Подгорный вставил флешку в гнездо и начал просматривать загруженные на нее файлы. Через несколько минут Лена принесла кофе, Подгорный кивнул ей, показывая, чтобы она поставила чашку на стол, и вновь погрузился в работу. Лена тихо вышла из кабинета. Просматривая материалы, Максим несколько раз презрительно фыркнул. Иногда он отвлекался на то, чтобы сделать глоток-другой кофе. В очередной раз потянувшись за чашкой и обнаружив, что она уже пуста, он нажал кнопку селектора.

— Да, Максим Сергеевич. — Тоненький Ленин голосок был, как всегда, ласков и предупредителен, но Максима в данный момент это только злило.

— Что «да», Лена? Где кофе? Чашка пустая уже давно!

Покрасневшая Лена мгновенно вошла в кабинет, чтобы забрать посуду.

— И вызови ко мне быстренько обоих редакторов и Шевцову, только быстренько, Лена, шевели юбкой! — Максим не скрывал своего раздражения.

Через несколько минут Лена вновь подала кофе, а выходя из кабинета, ей пришлось посторониться и уступить дорогу входящим. Их было трое. Первой в кабинет быстрым шагом вошла основной репортер медиахолдинга и главная звезда телеканала Настя Шевцова, за ней следовал главный радиоредактор Сергей Поспелов. Последним в кабинет неторопливо, с достоинством, буквально внес свое дородное тело главный редактор телевизионного канала Юрий Борисович Сокольский. Старше Максима почти на двадцать пять лет, он был одним из немногих сотрудников медиахолдинга, работавших в нем со дня основания. Возглавив холдинг и получив от отца карт-бланш на управление, Максим хотел уволить вечно неопрятного, постоянно потирающего потные руки Сокольского в первый же месяц, однако, выполняя обещание отцу в течение пары месяцев присмотреться к людям, не стал торопить события. И не пожалел. Юрий Борисович оказался не только профессионалом, в чем и так не приходилось сомневаться, он обладал удивительной способностью находить взаимопонимание даже с теми людьми, которых в принципе, казалось, понять невозможно, и компромисс там, где его и вовсе не могло быть. Он никогда не пытался давить на Максима ни своим возрастом, ни богатым опытом, соглашался с ним по большинству спорных вопросов, но иногда Максим, глядя в спину выходящему из кабинета редактору, понимал, что принял то решение, за которое изначально и выступал Сокольский.

Сейчас Сокольский неторопливо прошествовал к своему любимому креслу, которое в его присутствии никто не смел занимать, и опустился в него с таким выражением лица, что сразу становилось понятно: этот человек точно знает, что сидеть гораздо лучше, чем стоять. Остальные также заняли свободные места и, ожидая начала разговора, смотрели на шефа. Максим на мгновение задержал взгляд на коленях Анастасии, которые были видны из-под короткой юбки, вздохнул, заметил ответный недовольный взгляд и широко улыбнулся всем присутствующим.

После просмотра материала первым нарушил молчание Поспелов:

— Ну что тут скажешь, материальчик, конечно, тухленький, персонаж мрачненький, радиоролик бодренький. Так что мне проще всех. Поставим, покрутим. Хотя, конечно, — тут он немного замешкался, — хотя, конечно, брезгливенько.

— Ну да, мы же не Первый канал, так искренне врать не научились пока, — бросила Анастасия, — хотя, может, кому-то это и проще простого. — Она возмущенно посмотрела на Подгорного.

Максим промолчал. Настя целых три года была его любовницей, до тех пор, пока всего две недели назад не застала его поздним вечером в своем кабинете. Макс задумчиво сидел в мягком кресле и что-то разглядывал в темном вечернем небе за окном. В этом в принципе не было ничего необычного и зазорного, за исключением маленькой детали, которую звали Лена и которая стояла на коленях прямо между раздвинутых ног своего шефа. С тех пор отношения бывших любовников были близки к состоянию холодной войны, которая в любой момент могла перейти в стадию открытых бое столкновений. И, похоже, этот момент настал.

— Настя… Анастасия, — поправился Максим, — мы тут работу работаем, конкурса «Мисс Принципиальность» у нас тут нет. И не будет, знаешь ли.

— А жаль, хоть вспомнили бы, что такое принципиальность, — огрызнулась Анастасия, — это не вредно было бы.

— Давай ближе к делу. — Максим нервно теребил в руках карандаш.

— А ближе к делу, то это просто позор для журналиста — делать такой материал с таким персонажем. Радиоролик тоже позор, но это как бы на правах рекламы, к журналистике отношения не имеет. А сюжет на ТВ — это авторский материал, и делать такую работу ни один уважающий себя журналист не будет!

— Да сейчас по всей стране в каждом регионе сидят уважающие себя люди и делают такие материалы, — вспыхнул Подгорный.

— Лично я и не сомневалась, что порядочных людей маловато осталось, в журналистике и подавно, — парировала Анастасия, — а среди начальства, наверное, и вовсе все вывелись.

Сокольский и Поспелов переглянулись, но в дискуссию вступать не спешили. Максим, сдержавшись, глубоко вздохнул и, пристально глядя на Анастасию, произнес:

— Мы должны подготовить этот сюжет. Я на вас стараюсь не давить, но это задание напрямую от губернатора, а он его получил из столицы.

— Да уж, все зло в страну приходит из столицы, — пробормотал Сокольский, по привычке потирая потные руки.

— А им из Северной столицы надувает, — хохотнул в ответ Поспелов, но быстро осекся под ледяным взглядом Максима.

— Вы что хотите делайте, а я в этом позоре принимать участие не буду. — Анастасия явно не собиралась идти на уступки.

Подгорному ничего не оставалось делать, и он обратился к Сокольскому:

— Юрий Борисович, наша уважаемая Анастасия… Сергеевна никак не может понять, что мы все вместе работаем в команде. Поэтому я прошу вас до конца рабочего дня либо убедить нашего прекрасного журналиста изменить свое мнение, либо решить, кто из менее прекрасных, но более адекватных сотрудников будет работать на этом проекте… — он немного помолчал, бросив взгляд на Настю, — а заодно и в эфире вечерних новостей.

Сокольский удивленно посмотрел на Максима, его бровь дернулась, а губы сложились трубочкой, словно он собирался надуть невидимый шарик. Но ответить Юрий Борисович так ничего и не успел. Настя, оттолкнув стул, стремительно вскочила на ноги. От возмущения она покраснела и судорожно сжимала в руках телефон, который должен был уже вот-вот треснуть от такого напряжения.

— Ну ты и подлец, — процедила журналистка. — Что же, я уйду, может, тогда твоя соска и эфиры вести будет.

Все ошарашенно молчали. Настя, не глядя ни на кого, выскочила из кабинета. Раздался оглушительный грохот ударившейся о косяк двери. Сокольский, очевидно, закончил надувать свой виртуальный шарик. Он грустно посмотрел на Максима и не менее грустно произнес:

— Знаете, Максим, а я ее понимаю.