Без лишних слов

Лукас коротко кивает в ответ, но руки не подает и, подозвав бармена, просит налить еще.

– Мне то же самое, – говорит Скотт. – И еще два. Для меня и моего приятеля. – Он тычет большим пальцем в сторону Лукаса. – Ну и денек выдался. Адский. Выпить и забыть.

Только не с Лукасом. Ему нужна ясная голова. Вот только у Скотта, похоже, другие планы на уме.

– Я только что из больницы. Мать… – Скотт закашливается, потом отпивает воды.

Лукас закрывает глаза и призывает на помощь все свое терпение. Жаловаться на жизнь – это не к нему. Он отодвигает стаканчик, который ставит перед ним бармен.

Скотт ставит свой пустой в самый центр бумажной коктейльной салфетки.

– Сегодня умерла моя мать, – говорит он, рассеянно вертя стаканчик. – Болела долго. Я, вообще-то, был готов. Как и каждый, кто знает, что родитель вот-вот умрет.

Он трет глаза.

Лукас благодарит бармена, расплачивается и допивает пиво. Все его внимание снова обращено на лифты, и Скотта он слушает вполуха.

– Почему люди исповедуются на смертном одре? Чтобы снять камень с души. Они хотят прощения. Это я понимаю. Но как быть нам, тем, кто остается? Мы несчастны, растеряны, сердиты. – Он пристально смотрит на Лукаса и залпом выпивает пиво. – Я так просто с ума схожу. Моя мать… нам было трудно с ней. А кому легко? Но она любила нас, меня и двух моих старших сестер. Раньше нас было четверо. У нас был младший братик. Мы звали его Фредди. Чудесный малыш. Умер в два года. Так сказали родители. Мы росли и думали, что он заболел и поэтому умер. Его отвезли в больницу, и оттуда он уже не вернулся. Но дело не в этом. Знаешь, что они сделали? Знаешь, что сделали родители с моим маленьким братиком?

Лукас не знает и знать не хочет. Но деться некуда, приходится слушать. Родители могут много чего сделать со своими детьми, и раны Скотта пробуждают в Лукасе интерес. Он снимает темные очки, сжимает переносицу и спрашивает:

– И что же они сделали?

– Продали. Они продали моего братика. – Глаза у Скотта блестят от слез, и он отворачивается.

Вот же дерьмо.

– И твоя мать призналась в этом? – спрашивает он, потрясенный услышанным. Впрочем, у его отца тоже свой список грехов.

Скотт кивает.

– Они не могли прокормить нас четверых и продали одного. Посчитали лишним. У нее трубки торчали изо рта, едва дышала, но душу облегчила. Им дали за него шестьсот баксов. Что делать? Не знаю, – с несчастным видом заключает он.

Движение в фойе снова привлекает внимание Лукаса. Людской поток низвергается с эскалатора, и в нем плывет Дуайт.

Лукас забирает бумажник, надевает очки и допивает пиво.

– Иди, Скотт, ищи брата. Не найдешь – всю жизнь жалеть будешь. – Как жалеет он сам из-за того, что не пошел за Лили.

Он поднимается и идет, не оглядываясь, через фойе, позабыв и Скотта, и исповедь его матери.

Лукас останавливается в паре футов за спиной отца. Дуайт обсуждает с коллегой какие-то винодельческие тонкости. Лукас вспоминает то время, которое провел в спецучреждении. Вспоминает, что сказал Дуайт в ответ на его признание. «Справляйся сам, сынок». И он справлялся. Воспоминания, мучения, стыд. Он прячет кулаки в карманы пиджака и запихивает поглубже злость.

Дверцы лифта открываются, люди устремляются в кабину, и Лукас опускает голову. Он входит последним, поворачивается лицом к фойе и ждет, когда закроются двери. Звенит звонок.

– Четвертый, пожалуйста, – говорит кто-то у него за спиной, и Лукас нажимает кнопку.

– Пятнадцатый, – говорит другой.

– Двенадцатый, – говорит Дуайт, и Лукас улыбается и нажимает кнопку.





Глава 25




Вернувшись домой, Оливия находит племянника в студии, где он сидит над рисунками. Самое поразительное в его работе – внимание к деталям. В этом отношении Джош пошел в мать. Нередко случалось, что, придя поздно ночью со свидания с Блейзом, Оливия заставала сестру склонившейся с цветными карандашами над бумагой. Она всегда создавала что-то новое, комичное. Например, маленьких пушистых зверьков с большими глазами и забавными хвостиками, над которыми они с Лукасом всегда смеялись, кошек, белочек, енотов. Ты называешь – она рисует.

Оливия останавливалась в дверях и смотрела. Лили не знала, что сестра там, а Оливия хотела спросить, почему они не так близки, как были когда-то. Что такого она сделала? Какой клин забила между ними? Да, надо было спросить, но она слишком боялась: а вдруг окажется, что вина на ней? Оливия перебирает листы, цепляется ногтем за бумагу, и рисунок выскальзывает из стопки. Это профиль женщины с ярко-рыжими волосами и паренька в машине. В стороне собралась группка женщин. Они наблюдают за рыжей и мальчиком.

– Это ты и твоя мама?

Джош поднимает голову. Крутит карандаш между пальцами.

– Да.

Оливия изучает профиль сестры. Конечно, это всего лишь рисунок, но тем не менее странно видеть ее более современное изображение. В глазах Джоша она прекрасна. Но и сердита – брови сдвинуты и насуплены, между ними складка. Джош с угрюмом видом, как и положено подростку, смотрит в окно.

– Это где? Что тут происходит?


Джош указывает на здание, которое рисует и которое похоже на спортивный зал. Потом стучит пальцем по столу.

– Как это.

Оливия наклоняет голову. Спортзал. Письменный стол.

– Твоя школа? – предполагает она, и он кивает. – Мама тебя привезла? – Он снова кивает. – А почему она сердится?

Джош тычет пальцем в грудь.

– На меня. – Он смотрит на стол. – Забыл. Не слышал… слушал… начал… – Он обводит комнату рукой.

– Хочешь сказать, это тогда все началось?

Джош качает головой.

– Я… начал…

– Послушай… Эй. – Оливия опускается на корточки рядом с ним. – Посмотри на меня. Ты ни в чем не виноват.

Он пожимает плечами.

Она трогает его за руку, жалея, что не может предложить более сильный аргумент, чтобы мальчик не винил себя. Но кто знает, как расстались Джош и Лили и почему так случилось?

– Все сложится как надо. Вот увидишь.

Джош снова пожимает плечами и берет карандаш.

Оливия поднимается.

– Если понадоблюсь, ищи меня на кухне.

За столом Эмбер макает морковку в хумус. На коленях у нее открытая книга. Увидев Оливию, она снимает ноги со стула, которым пользовалась как скамеечкой.

– Как прошло?

Оливия достает из сумки ролодекс и кладет его на стол.

– Украла из отцовского кабинета.

– Какой успех, – фыркает Эмбер, прокручивая карточки. – Господи, я такую штуковину сто лет, наверно, не видела.

– Мама вернулась не вовремя, так что сделать все не получилось. – Оливия вспоминает, что в кармане у нее лежит пустая флешка.

– Даже не верится, что ты на такое решилась. Как Ангел Чарли. – Эмбер хмурится. Оливия еще раньше рассказала ей, что будет искать в доме родителей. – Не вижу Лили ни на К, ни на Л.

Ничего удивительного. Оливия достает из холодильника бутылку ароматизированной «С. Пеллегрино», сворачивает крышку и садится рядом с подругой.

– Думаю, у нее другое имя. – Она отпивает из горлышка. – Джош пытался сказать, но пока безуспешно.

– Если хочешь со всеми там поговорить, тебе придется сделать много звонков.

– Только женщинам в районе Сан-Диего, если они здесь есть. – Оливия крутит ролодекс. Большинство имен здесь женские. Многие из них – клиенты Дуайта или люди, с которыми он встречается во время кампаний, и Оливия не раз слышала о них.

Эмбер откидывается на спинку стула и грызет морковку.

– А чего твой папаша хочет от Лили?

– Динь-динь. Это вопрос дня. – Шарлотта так толком ничего и не сказала.

– Может, он хотел дать знать, что ее ждут дома.

– Тогда почему его боится Джош? – Прежде чем отправляться к Шарлотте, Оливия рассказала Эмбер о вчерашнем визите матери и объяснила, почему ей нужно вернуться.

– Хороший вопрос. – Эмбер окунает морковку в хумус. – И что ты будешь делать, если не найдешь сестру?

– Найду, – упрямо говорит Оливия. Другой вариант слишком страшен, чтобы даже принимать его к рассмотрению.

– Но если не найдешь. Если ее нет в живых.

– Она жива. – Оливия хлопает ладонью по столу. Лили не вправе умереть, пока Оливия не получит шанс оправдаться за то, что была ни на что не годной старшей сестрой. Ее обязанность воссоединить Лили и Джоша. Когда-то она повернулась к сестре спиной, и теперь за ней долг.

Эмбер смотрит на нее большими глазами.

– Извини. – Она прислоняется к столу, прижимает к щеке холодную банку и думает о доверенности. Настроение портится.