Бестиарий

– Ах, да, как видишь, они сильно похудели и немного повредились рассудком. Ты сейчас наблюдаешь фото тех, кого удалось найти.



Я впервые увидел своего отца, когда мне было восемнадцать. И в ту же секунду я возненавидел за свет в его глазах, существующий лишь для того, чтобы внушать мне, какое я ничтожество по сравнению с ним.

Сопровождающий резко потянул за цепь, прикрепленную к моему ошейнику, и мое ослабевшее тело рухнуло. Запах гнилой соломы и досок, сквозь которые изливались ледяные лучи света. Я в сарае. Меня впервые вывели из карцера, и я был немного рад разнообразию вокруг.

Поднялся не сразу, тело едва слушалось, потрясенное прошлыми пытками.

– Встань. Яне исцелю твою душу, но могу показать верный путь для возможного изменения.

– Я не стану слушать человека, который верит в воображаемого друга и хочет заставить верить в него меня.

– Хорошо. К счастью, слушать тебе и не придется. Ты будешь приходить ко мне сюда, Лев. Приходить и просто смотреть. Потом спать.

– Меня пытались гипнотизировать, но до них дошла вся тщетность приложенных стараний. Теперь вы? Мои родители, должно быть, окончательно отчаялись. Всё потому, что я убил того сопляка? Бросьте, он бы не стал вторым Паганини или Эйнштейном, какой мне смысл ценить все жизни подряд? По земле нас ходят миллиарды. Индивидуальность – это миф, созданный для самоутешения нашего эго.

Не похоже, что он меня слушал, но мне было наплевать. Слова ядом текли с моих губ, сочились из сердца зловонием. Тогда я не чувствовал его и не знал многого. Если бы я был на месте отца, то убил бы нахального урода, который несет чушь под дулами оружия. Но он научил меня отличать смерть от жизни.

Много позже, работая в полиции, я тренировал себя быть автоматом. Автомат, видящий разницу между живым и неживым – чудо искусственного интеллекта. Только я всё равно двигался на ощупь, жадно искал в толпе демонов, вычислял их по мелочам и деталям – смятый блокнот, слишком сильно сжатые кулаки, запах, вчерашняя одежда…

Я понял, что меня мучает голод. Этот голод страшен. Похоть можно удовлетворить, жажду – тоже, усыпить месть или задушить любовь, но голод человека, который смотрит в бездну, утолить нельзя. И всё меркнет на фоне такого желания, прочие страсти кажутся мелкими, любовь – еще более ничтожной, чем ее считают даже теперь.

Я видел тело подростка, умершего на улице от передозировки наркотиков. Она была прилично одета, и у нее имелась мать, которая позволяла ей спать с типом, старше ребенка в два раза. Без причины, не за деньги, а просто так – позволяла. Один из моих соседей любит снафф, он кончает, когда наблюдает за тем, как женщине отрезают голову. У него есть лабрадор и растет маленький сын, который не имеет представления об увлечении отца.

Я безумец? Или безумно общество?

Мне не слишком интересны игры разума, сверх злодеи, гениальные маньяки. Они не кажутся мне такими страшными по сравнению с тихим дедушкой, насилующим детей. Аномальное зло, выставленное напоказ, словно говорит нам, что оно только таким и бывает, но это – вранье. Есть вид зла нормального – самого страшного зла в природе. Зла, живущего в том, как вы игнорируете крик девушки за стенкой. «Подумаешь, набрались лишнего. Какое мне дело?» Зла, живущего в том, как вы ругаете правительство, а не собственную слабость. Зла, живущего в том, как вы снимаете на камеру пожар и улыбаетесь при этом.

Александра не знает этого, но… когда я вижу ее, мне кажется, что все геометрические линии в пространстве складываются в симметричную, красивую систему. Когда я вижу ее, я вижу нечто идеальное. Ей не ведома, ей непостижима нормальность зла. Она не знает, почему я улыбаюсь сейчас над ее слезами и смотрит на меня с искренней ненавистью.

Не останавливайся.

Позволь мне еще немного… видеть тебя.



Саша медленно опустила голову, закрыв лицо руками.

– Когда ты найдешь похитителя, что ты сделаешь?

– А что бы ты хотела? – негромко спросил Кристиан. Глаза его как будто горели.

Её затрясло, она покачала головой.

– Скажи, я поймаю и сделаю это с ним. Что угодно. Но при условии, что ты будешь видеть.

– Нет!

– И никаких «я тебя ненавижу»?

– Я устала это повторять.



Искомый человек занимался садоводством. Он сам выращивал лилии. Они отличаются от купленных. У последних часто бывает обветренный пестик, а тычинки небольшие и темные, потому что растения долгое время находятся в воде в душном помещении. Присланные цветы относятся к виду Apollo и очень прихотливы в разведении. Судя по размеру стебля, их выращивали именно в теплице, а не дома в горшке.

Едва ли он живет далеко от психиатрической клиники – там его «кормушка», так что мы ищем дом с садом, дачный участок с теплицами где-то в районе не очень далеко от клиники. Он должен быть большим, либо с вместительным подвалом. Скорее всего, огорожен высоким забором.



– Что-то не так, – пробормотал Кристиан.

Это первое, что он сказал за сорок минут, пока слушал музыку и смотрел на карту Москвы, закрепленную на стене. Саша молча взглянула на Фишера.

– Слишком просто, – пробормотал он. – Он этими цветами выдал себя с потрохами.

– Тогда почему полиция его не нашла?

– Скорее всего, потому, что среди них нет садоводов. У нас всё так устроено еще с советских времен – либо ты опер, либо криминалист. Западная система работает иначе, там нормальный детектив должен быть одновременно и криминалистом. А у нас всё разделено. И мало того, что разделено, так еще и рассогласовано. Не отвлекайся. Узнала что-нибудь?

– Собственно, я могу только вслед за тобой повторить – что-то не так. Происходит неведомая, нелогичная ситуация. Я ничего не понимаю. Он истязал их, это видно по фото. Но истязал не физически. Как-то… психологически, морально, не знаю. Они полностью уничтожены, у них нет ни воли, ни стремлений, ни планов. Какой в этом смысл и причем тут мертвые дети, не имею представления. Он психологически их калечил и отпускал?


– Раздражает, да? – хмыкнул Фишер. – Добро пожаловать в клуб! Собирайся. Мы едем в клинику.





* * *


Здание больницы напоминало одновременно сельскую школу, фабрику и жилой дом. Иными словами, в архитектуре сочетались все признаки маниакального стремления человечества упаковать индивидуальных, живых людей в разнообразные коробки. Поблизости находится нарядный, глянцево-стекло-бетонный универмаг, поражающий неуместностью своего существования. Через дорогу прорастают прямоугольными клыками недавно отстроенные высотки с мертвыми окнами, за которыми пока никто не живет.

Саша сидела в автомобиле, сохраняя приличествующее ситуации спокойствие, хотя ей казалось странным, что ее не бьет током от напряжения. Она мысленно вживалась в роль, с легкой руки, набросанной Кристианом.

Когда сыщик вытащил из ящичка в ванной косметический набор, которому бы позавидовал любой визажист, Саша медленно подняла брови:

– Скажи мне, что ты этим не пользуешься.

– Крайне редко. Я попробую немного скрыть шрамы, а ты надень темные линзы. И не переборщи с помадой.

– Я не уверена, что смогу действовать адекватно одна, Крис, – Саша сжала кулачки.

– Мы пойдем туда вместе.

Чуть больше секунды они смотрели друг другу в глаза. Мимика Фишера не менялась, злость на лице Саши уступила место упрямому недовольству, но слишком слабому для действенного протеста.

Кристиан спокойно сказал:

– Запомни – тебя зовут Виола, ты ищешь пропавшую девушку. Я – твой помощник по имени Андрей. Не важно, как ты будешь себя вести, просто спрашивай всякую чепуху и позволь мне наблюдать.

«Он держит меня за идиотку», – Саша, сжав губы, вырвала у него косметичку и повернулась к зеркалу.



У преобразившейся помощницы детектива были накрашены губы, темные глаза, измененные с помощью линз, скрывали большие очки. Тонкими руками с аккуратными ногтями она держала безвкусную сумочку. Фишер знал толк в хорошей маскировке и неуловимо поправил облик своей помощницы, изменив ей форму бровей и подкорректировав карандашом очертание рта. Светлый цвет волос окончательно уничтожил сходство с Александрой Мешеревой.

Теперь новоиспеченная сыщица шла рядом с детективом к пропускному пункту, сжимаясь внутри от тошнотворного, навязчивого предчувствия, что ее схватят. Но страх побуждал ее к более вдохновенной актерской игре, поэтому никто не мог бы заметить притворства в походке строгой учительницы. За высокомерным взглядом люди не могут рассмотреть безумия.

Александра сыграла свою роль прекрасно, и ее нервозность оказалась ей на руку. Охранник без интереса, а значит – слепо – посмотрел на парочку гостей, позвонил в кабинет врача, и очень скоро Саша направлялась по широкой, гравийной дорожке, припорошенной снегом и льдистой крошкой, к главному входу. Она делала то, чего панически избегала, когда жила в этом месте – перестала сопротивляться тем многочисленным ощущениям, атакам которых подвергалась здесь.

Она шла, отсеивая безумие, вторгающееся в душу зловонным ветром. Он витал повсюду – в чахлых, аккуратных деревцах, в вялой работе лопатой парня с шапкой, съехавшей на бок и странно приоткрытым ртом.

Саша узнавала некоторых больных и санитаров. Их взгляды были нормальными, спокойно оценивающими. Она ожидала, что вот-вот раздастся окрик:

– Куда прешь, тихий час давно!

«Никто не назовёт меня безумной, ведь на мне нет больничного халата, и я следую социальному регламенту норм поведения. Пока я предсказуема, всё в порядке, правда, лицемерные вы твари?»

Медработники проходили мимо нее, едва задевая вниманием, потому что их интересовал Кристиан. Как обычно, где бы он ни появлялся, на него почти всегда оглядывались. Красивых не принимают всерьез, а он выглядел еще вдобавок тонким и будто бы безобидным.

В большом, неприятно пустынном холле, со стойкой и регистрационным окошком, люди напоминали выходцев с того света, причем, вернувшихся частично и тихонько, безынициативно недоумевающих по этому поводу.

Александру с ее помощником пропустили с охраной на второй этаж левого крыла, без окон, но пропитанный электрическим светом. Из-за тесноты всё здесь казалось душным: высокие, надвигающиеся стены, густой, неприятно-теплый воздух. По вздувшемуся, старому линолеуму шаркали ноги, обутые в пластиковые тапочки, верхняя часть стены была грязно-желтой, а нижняя – болотного оттенка. Сочетание цветов, неуловимо напоминающее здание ГАИ из девяностых, может свести с ума, если в этих стенах жить.

Прежде Саше не приходилось заглядывать в кабинет заведующего третьим отделением. Она, сдерживая на своем лице гримасу саркастической насмешки, заметила шикарную обстановку помещения. Особенно она отметила кальян, нагло расположившийся в центре подоконника.

Кристиан встал у входа, безучастно скрестив руки на груди. Заведующий – полноватый, с рыхлой, неухоженной фигурой – мужчина, увидев Фишера, словно бы на секунду впал в ступор. Голос у него был тихий, гибкий и доброжелательный. Сразу ко всем, без разбора.

– Вы и есть частный детектив, полагаю? – дружелюбно сказал он.

– Да, меня интересует информация об Александре Мешеревой, – она села в кресло, вытащила из сумочки диктофон, приподняв бровь: – Не возражаете?

– Вообще-то, я бы хотел обойтись без записи. А почему вы интересуетесь ею? И почему решили, что она здесь?

– Потому что я хорошо делаю свою работу, – резко ответила она. – Вообще-то я удивлена, что вы не привлекли полицию. Столько времени с момента побега прошло!

– Мы… просто ещё не успели!

– Ну, а её родители уже ждать не могут! Если только я не буду достаточно эффективна, а вы не поможете мне в поисках.

Возникла пауза.

«Ты же не хочешь привлекать полицию. Совсем не хочешь…»

– Перед ее предполагаемым побегом тоже присылали окровавленные лилии?