Белая мышь

Он отвернулся.

– Выжил, но не отваживается говорить со мной, после того как Гаспар… Поспи.

И он тоже ушёл.



На следующее утро она проснулась разбитой. Тело ломило от сна на холодной земле и ушибов, полученных в ходе рейда на штаб. Рядом лежало платье. Она пошла вымыться в горный ручей, впадающий в равнинную реку. Кто-то когда-то рассказывал ей, что целые века ушли на то, чтобы дождевые воды пропитали землю и снова поднялись на поверхность в виде этих источников – очищенные и обогащённые. Нэнси выскребла из-под ногтей кровь, тщательно вымылась и надела платье, которое Тардиват выстирал и перешил в более приличное и простое. Оно было ей немного велико, но Тарди предусмотрел ленту на поясе, подобную тем, что носят женщины в Шод-Эге, – очень французский способ сделать нездоровую худобу привлекательной. Она пригладила волосы, убрала их за уши и надела туфли. Не армейские ботинки и не каблуки, а обувь на плоской подошве, хлипкую и картонную, – её она надевала, когда нужно было пробраться через блокпосты.

Маки, собравшиеся вокруг костров, на которых готовился завтрак, рассматривали её с удивлением. Они так привыкли, что обычно она ходит в штанах и армейской гимнастёрке, что её появление в образе обычной французской женщины их шокировало. Денден и Тарди ждали её у сарая. Между ними стоял велосипед с железной рамой.

– Это тебе от Форнье, – бодрым голосом сказал Денден, когда она подошла. Но сам Форнье не пришёл её проводить, подумала Нэнси. – А я вот что нашёл, – протянул он ей очки для чтения. – Взял их на случай, если мои разобьются. Ещё я пытался вспомнить название кафе, в котором работает Бруно… но даже под дулом пистолета не смогу.

Он начал описывать нужную ей площадь и то, как свет ложится на стены зданий в полдень, и какие там гостеприимные люди. Нэнси положила руку ему на плечо, и он замолчал.

– Я найду, Денден.

Она понимала, что за этой болтовнёй скрывается страх за неё. Тарди оттолкнулся от стены и что-то достал из кармана. Крест на цепочке. Он показал его ей и, ничего не говоря, застегнул у неё на шее. На секунду ей показалось, что он жжёт ей грудь, но нет, это был просто холод металла.

– Ты христианин, Тарди? – спросила она.

В глаза ей он по-прежнему не смотрел, но в его голосе уже не было злости.

– Я старался, получалось не всегда. Но если вы должны выглядеть как вдова… Они обращаются за помощью к Богу.





56




Концентрируйся, Нэнси. В Сен-Амане – базарный день, значит, толпа обеспечит прикрытие. С другой стороны, в толпе много глаз, и кто-то может её узнать. Чёртовы плакаты. Она надела очки, которые дал Денден. Они немного сжимали мир, но хотя бы не мешали видеть. В очках, в бедном платье, в немодной шляпе – в таком виде мужские взгляды ей не грозили.

Народу на площади было не очень много. По углам серые стены подпирали немецкие солдаты. Она вспомнила, как Денден описывал то приветливое кафе. Маленькая площадь рядом с рекой, говорил он, между ними – каштановое дерево. Значит, это не та площадь. Здесь с одной стороны стояла церковь, а с другой – мэрия. И слишком высоко для реки.

Она подошла к одной из палаток и купила несколько картошин и облезлый кочан капусты, которые сложила к себе в верёвочную сумку. Теперь она была похожа на женщину, которая возвращается домой с рынка. Взяв велосипед, она покатила его мимо солдат к южной части площади, не смотря на них, но и не выпуская из поля зрения. Для них она старалась остаться невидимкой.

Дорога резко уходила вниз, к реке. Узкие улочки пустовали, дома были закрыты ставнями, и, казалось, жизни в них нет. Она посмотрела направо и налево – где же площадь? Не говорил ли Денден что-нибудь про вид, чтобы она могла понять, куда поворачивать, когда она доберётся до реки? Придётся ехать наугад. Налево. Если площади там не будет, ей придётся устроить небольшой спектакль, постукать себя по карманам, засуетиться – притвориться, что забыла что-то, и вернуться.

Полноводная река бурлила под древними каменными арками моста. Она улыбнулась. Он слишком узкий для грузовика с солдатами, так что Сопротивлению не придётся его взрывать. У него есть все шансы простоять ещё лет пятьсот. Она остановилась, словно любуясь видом. Вдоль противоположного берега тянулась пешеходная тропинка и узкая полоска леса, а справа от неё на этом берегу дорожка шла вдоль старой городской стены.

Значит, налево. Господи, как же хорошо, что ей не пришлось работать в городе. Конечно, она чуть не сгнила от лесной сырости, пока ребята не притащили ей автобус, но по крайней мере ей не нужно было день за днём жить под полуприкрытым взглядом всех этих домов, когда непонятно, какого рода тихие беседы, переговоры и игры ведутся за закрытыми дверями.

Она прошла два заброшенных склада и украдкой взглянула вверх, в сторону церкви. Среди деревянных фасадов на площади мелькнуло что-то зелёное. Она поднялась и оказалась на площади из описания Дендена.

Она была точно такой, как он описал, – карикатурой маленького французского городка: скопление высоких зданий с одной стороны, старая семинария – с другой. Дерево в центре площади с толстым, покрытым наростами стволом тоже казалось очень древним, но возраст не мешал ему шелестеть свежей листвой под дуновением летнего ветерка. Она подумала о многотысячных войсках, высаживающихся сейчас на севере Франции, о каждом отдельно взятом десантнике, который наполняет их новой надеждой.

Она прислонила велосипед к стене в узком переулке и повесила на плечо сумку. Кафе было открыто, но у неё не было ни пароля, ни кода, да и очаровательный молодой человек, про которого рассказывал Денден, уже, наверное, отправлен на работы в Германию или исчез где-то в горах. Она вошла внутрь. Неплохое маленькое кафе: шесть столиков, барная стойка, трое посетителей – все пожилые мужчины – и бармен. Он был очень крепко сбит, с большими руками и красным лицом. Не слишком ли он откормлен, чтобы ему можно было доверять? Она вспомнила о своих знакомых с чёрного рынка Марселя. Любой из них перережет тебе горло за сто франков, но они были слишком принципиальны и независимы, чтобы иметь какие-то дела с нацистами. А вот с мужчинами в костюмах, начищенных ботинках и с портфелем следовало проявлять осторожность.

Она заказала бренди, заплатила, выпила и поставила стакан на барную стойку.

– А Бруно здесь ещё работает? Его старый друг попросил меня передать ему сообщение.

– Передайте сообщение мне, и я скажу ему, когда увижу в следующий раз. Если увижу, – сказал бармен, вытирая стакан грязным полотенцем.

Она посмотрела ему в глаза.

– Может, мне подождать? Вдруг он придёт.

Он пожал плечами и нарочито небрежно сказал:

– Если речь про велосипед, который он продаёт, то он стоит сзади, во дворе. Можете пойти посмотреть, если хотите.

Последнее, что Нэнси хотелось сейчас видеть, – ещё один велосипед, будь он неладен. Она и так-то еле передвигает ноги, а щиколотка уже явно кровоточит.

– Да, именно! – бодрым голосом ответила она.



На заднем дворе и правда стоял старый велосипед, над которым они склонились на случай, если кто-то следит за ними из соседних домов. Нэнси начала проверять сиденье и приняла соответствующее выражение лица.


– Две недели назад Бруно арестовало гестапо, – сказал бармен, – и я не уверен, что сидящие сейчас за столиками не у них на зарплате. Знаю их двадцать лет, но кто знает?

Нэнси сложила руки, не отводя глаз от велосипеда.

– Мне сказали, что у Бруно есть лишний приёмник. Мы потеряли свой.

Бармен сделал шаг назад, поднял руки и принялся так сильно мотать головой, что у него затряслись щёки. Он делал вид, что ему предложили цену, на которую он никак не мог согласиться.

– Без вариантов, мадам. Здесь ничего нет. Но я знаю, что есть в Шатору. По крайней мере, неделю назад был.

– Это же восемьдесят километров отсюда!

– Ближе не знаю. – Из-под поленницы вышла чёрная кошка и стала тереться ему об ноги. Он согнулся и почесал её за ухом. – Их радист попытался сбежать от караула на блокпосте и получил пулю в спину. Вам нужен Эммануэль. По крайней мере, так они его называют. Британец.

Никто не говорил Нэнси об агенте по имени Эммануэль в Шатору. Но это и понятно – вряд ли Лондон будет обсуждать с ними агентов из прилегающих районов без веской причины.

– Вы можете дать адрес?

Он назвал адрес и, отогнав кошку от двери, вывел её назад через барную стойку. Нэнси громко пообещала поговорить с другом про велосипед и вернулась в узкий переулок, где оставила свой.

Восемьдесят километров! А она еле может идти. Она посмотрела на лодыжку. Да, кровь. Восемьдесят ужасных километров, имея только адрес и имя, без документов, объясняющих её нахождение в том районе. И целый рой готовых стрелять по любому поводу гестаповцев. А потом ещё нужно как-то вернуться в горы.

– Нужно это сделать. Ты должна.

Она произнесла это вслух. Значит, дело совсем плохо. Что ж, по крайней мере, не на английском. Превозмогая боль, она забралась на велосипед и поехала.





57




Сейчас Нэнси снова хотелось оказаться в горах, среди витиеватых дорог, дающих столько возможностей для укрытия. Благодаря работе, проделанной её людьми, немцы старались там больше не появляться. Но между Сен-Аманом и Шатору фашисты были на коне и совершенно ни о чём не беспокоились. Ей удалось увернуться от двух блокпостов. Она вовремя их заметила, успела свернуть с пути и объехать их, не привлекая внимания, но третий пост оказался сразу за крутым поворотом между Мароном и Диором. Она въехала прямо в них, и, конечно, находясь на просёлочной дороге, они скучали и были только рады, когда к ним, шатаясь после двенадцатичасовой езды на велосипеде, подъехала Нэнси.

– Ваши документы, мадам! Куда вы направляетесь?

Она смотрела на него круглыми глазами, ничего не говоря. Этого она могла бы убить, ударив по горлу, как и того охранника на радиовышке, но сейчас с ним было двое других, и один уже держал руку на кобуре. Она же была без оружия. Убить второго ефрейтора пистолетом первого охранника в надежде, что третий запаникует, и у неё хватит времени, чтобы застрелить и его? Или наброситься на него и выцарапать глаза? Шанс двадцать процентов, не больше.

Она залилась слезами.

– Сэр, пожалуйста, сэр, пропустите меня. У меня нет документов. В Шатору мама сидит с моим маленьким сыном, а я работаю. Мне рассказали, что он заболел!

Охранник покачал головой. Для своего звания он был достаточно стар. И достаточно стар, чтобы самому иметь детей и жену, которая за них волнуется.

– Пожалуйста, сэр! Ему всего пять, зовут Жак, и он такой хороший мальчик. Мама прислала ко мне сказать, что он плох и зовёт мамочку. – От переутомления Нэнси очень чётко видела больного ребёнка, его испуганную бабушку, крошечную квартирку, где они живут. Она плакала очень искренне. – Мадам Карель, жена моего начальника, дала мне овощи, чтобы я приготовила ему суп, – сказала Нэнси, показывая на содержимое своей корзинки, – а сам он сказал: «Дорогая Полет, ты должна ехать к маленькому Жаку, мы справимся без тебя один день, если так нужно, но без материнской любви твой сын может умереть!»

Она начала выть, и ефрейтор обернулся на своих друзей. На их лицах отражалась растерянность. Между всхлипываниями Нэнси несколько раз повторила имя своего воображаемого сына, в то же время высматривая возможность выбить охраннику кадык, если слёзы не сработают. Он откашлялся и похлопал её по плечу.

– Ладно, дорогуша. Я уверен, с маленьким Жаком всё будет хорошо. Проезжай.

Нэнси снова села на велосипед, изливая на него поток благодарностей. От переживаний её даже пробрала икота.

– Я буду молиться за вас, месье! – выговорила она и покатилась дальше.



Город находился в низине и раскинулся широко. Центр представлял собой лабиринт переулков вокруг центральной площади. Ей пришлось дважды останавливаться и спрашивать путь. Оба раза она видела в глазах людей подозрение и страх. Её не остановил ни один патруль, но через несколько часов солнце зайдёт, людей станет меньше, и она будет привлекать больше внимания.

В Болье их учили так: если вы заметили патруль, французский или немецкий, и предполагаете, что они обратили на вас внимание, лучше всего подойти к ним, попросить спичку или спросить время. Таким образом вы сразу становитесь менее подозрительными. Но Нэнси не отваживалась подходить так близко. На расстоянии она все ещё могла сойти за обычную француженку, но вблизи они почувствуют исходящий от неё запах крови и пота, увидят её измождённое лицо. После полудня между зданиями было много тенистых участков, и Нэнси старалась перемещаться только там, чтобы не привлекать внимания.

Наконец в одном из захудалых уголков города она нашла нужную улицу. Велосипед она оставила за домом, в конце переулка, и подошла к крыльцу через сад, как сделал бы знакомый хозяевам человек. Постучав, она отошла немного от дверей, чтобы тот, кто отодвинет штору или приоткроет ставни, мог её увидеть. Домик был крошечный – одна комната над другой.

Она чувствовала на себе чей-то взгляд, была уверена, что кто-то за ней наблюдает. Оставалось надеяться, что этот кто-то – Эммануэль, а не гестаповец с пистолетом. Секунды шли. Возможно, дома никого нет. Любой приличный агент в городе такого размера будет иметь две-три конспиративные квартиры. Она стала думать о том, чтобы лечь рядом с кучей мусора и поспать. А там уж – кто первый до неё доберётся, друг или враг. Этот вариант казался ей очень привлекательным.

– Быть такого не может! – услышала она знакомый голос.

Дверь приоткрылась всего на несколько сантиметров, и Нэнси остолбенела, увидев веснушчатое лицо рыжего Маршалла из Инвернесса. Когда они виделись в последний раз, она и Денден привязали его к флагштоку у казармы его собственными штанами, а рот заткнули бинтами, которыми Нэнси перевязывала грудь во время кроссов.

Она уже готова была развернуться и уйти. После того как она дважды унизила его, этот человек ни за что ей не поможет. Наверное, Бог все же существует, и это Его последняя шутка. Сейчас, когда её собственные силы и надежды полностью исчерпаны, Он ставит на её пути этого человека и всю историю их отношений. Но у неё не было сил даже сдвинуться с места. Ей нечего было сказать, некуда пойти.

Когда, казалось, прошла вечность, он открыл дверь и отошёл в сторону. Она на автомате прошла за ним в грязную кухню и закрыла за собой дверь.