Becoming. Моя история

Следовательно, дневник. На первой же странице я аккуратным почерком изложила причины, по которым начала его вести:

«Во-первых, я не понимаю, куда хочу направить свою жизнь. Каким человеком я хочу быть? Какой вклад в мир я хочу внести?

Во-вторых, у меня очень серьезные отношения с Бараком, и я чувствую, что мне нужно лучше владеть собой».

Эта маленькая записная книжка с цветочками пережила уже пару десятилетий и множество переездов. Она лежала на полке в моей гардеробной в Белом доме восемь лет, пока совсем недавно я не вытащила ее из коробки, чтобы заново познакомиться с собой во времена, когда я была молодым юристом.

Сегодня я прочитала эти строки и поняла, что именно пыталась сказать себе, – это могла бы сказать мне прямо любая здравомыслящая женщина. На самом деле все было просто: во-первых, я терпеть не могла свою должность юриста. Я не подходила для этой работы. Я не чувствовала ничего, кроме опустошения, когда разбирала документы, несмотря на то что была в этом хороша. Это грустно признавать, учитывая, как тяжело я работала и какой на мне оставался долг по студенческому кредиту. Ослепленная своим стремлением преуспеть и делать все идеально, я пропустила знаки судьбы и свернула не туда.

Во-вторых, я была сильно и восхитительно влюблена в парня, чей интеллект и амбиции могли поглотить мои. Я уже видела, как эта опасность подбирается все ближе, подобно бурлящей волне с мощным подводным течением. Я не собиралась уходить с ее дороги – я была слишком предана Бараку к тому времени, слишком влюблена, – но хотела прочно стоять на ногах.

Это означало найти новую профессию. Больше всего меня потрясло то, что я не могла придумать, чем хочу заниматься. Почему-то за все годы учебы не удалось понять, что мне нравится и как это может сочетаться с работой, которую я нахожу значимой. В молодости я никак не исследовала ни себя, ни окружающий мир. Зрелость Барака нарабатывалась частично и в то время, когда он был загружен делами в должности общественного организатора, и даже тогда, когда, как он сам считает, провел бестолковый год, трудясь исследователем в одной из бизнес-консалтинговых фирм Манхэттена сразу после колледжа. Он что-то пробовал, знакомился с разными людьми, узнавал собственные приоритеты. Я же, между тем, так боялась запутаться, так стремилась к респектабельности и стабильной оплате счетов, что стала юристом, ни разу по-настоящему не задумавшись об этой профессии.

За один год я обрела Барака и потеряла Сюзанну, и взрывная волна этих двух событий сбила меня с ног. Внезапная смерть Сюзанны пробудила мысль, что в моей жизни не хватает радости и смысла. Я не могла продолжать жить в своем слепом самодовольстве. Я одновременно благодарила и винила Барака за свою растерянность. «Какова вероятность того, что, не будь в моей жизни мужчины, который постоянно спрашивает меня о том, что мною движет и что причиняет мне боль, – писала я в своем дневнике, – я бы стала делать это сама?»

Я размышляла о том, чем могла бы заниматься, какими навыками могла бы овладеть. Может быть, я могла бы стать учителем? Администратором колледжа? Может быть, мне стоило запустить программу для занятий с детьми после школы, профессиональную версию того, чем я занималась в Принстоне для Черни? Мне хотелось работать на фонд или некоммерческую организацию. Помогать неимущим детям. Я спрашивала себя, могу ли найти работу, которая занимала бы меня и при этом оставляла время для волонтерства, занятий искусством или воспитания детей. По сути, я хотела жить.

Хотела чувствовать себя цельной. Я составила список вопросов, которые меня интересовали: образование, подростковая беременность, самооценка черных. Я знала: более социально ориентированная работа неизбежно повлечет за собой сокращение зарплаты. Поэтому мой следующий список оказался более отрезвляющим: список статей моих расходов после того, как я откажусь от излишеств, которые могла позволить себе на зарплату в «Сидли», типа подписки на вино и абонемента в спортзал. В перечне остались 600 долларов на ежемесячный платеж по студенческому кредиту, 407 долларов за машину, деньги на еду, бензин и страховку, плюс примерно 500 долларов в месяц на аренду, если я когда-нибудь все-таки съеду из родительского дома.

Ничего невозможного, но все равно непросто. Я стала расспрашивать людей о карьере в сфере правового регулирования индустрии развлечений, решив, что там интереснее и при этом не так мало платят. Но в глубине души я чувствовала, как медленно растет моя уверенность в том, что я не создана для юридической практики. Однажды я прочитала статью в «Нью-Йорк таймс», в которой описывалось, что среди американских юристов, в особенности среди женщин, процветают усталость, стресс и депрессия. «Как печально», – написала я в дневнике.

Бо́льшую часть августа я провела в арендованной комнате для переговоров отеля в Вашингтоне, куда меня послали помочь подготовить дело. «Сидли и Остин» представляла интересы химического конгломерата «Юнион карбид» в антимонопольном процессе, связанном с продажей одного из бизнес-холдингов. Я провела в Вашингтоне около трех недель, но почти не видела города, ведь моя жизнь состояла из того, чтобы сидеть в комнате с несколькими коллегами из «Сидли», открывать коробки с папками, которые нам отправляли из штаб-квартиры компании, и просматривать тысячи страниц.

Наверное, я не выгляжу одной из тех, кто находит утешение в хитросплетениях торговли уретановым полиэфирполиолом, но я нашла. Это была все та же юриспруденция, но специфика работы и смена обстановки отвлекли меня от более серьезных вопросов, не дающих покоя в остальное время.

В конечном счете, дело урегулировали вне суда, это означало, что бо́льшая часть моей работы проделана зря. Утомительный, но ожидаемый для юриспруденции компромисс. Нам нередко приходилось готовиться к суду, которому не суждено было состояться. В тот вечер по пути домой в Чикаго меня охватил тяжелый страх. Я знала, что вот-вот окунусь в повседневную рутину и туман своих сомнений.

Мама встретила меня в аэропорту О’Хара. Какое облегчение просто ее увидеть. Ей уже было чуть за пятьдесят, и она работала помощником управляющего в банке в центре города. Коллектив, по ее словам, состоял в основном из мужчин, которые попали в этот бизнес только потому, что их отцы трудились банкирами. Моя мать была сильной. Она с трудом выдерживала дураков. Коротко стриглась и носила практичную, непритязательную одежду. Все в маме излучало уверенность и спокойствие. Она никогда не вмешивалась в нашу с Крейгом личную жизнь. Мамина любовь выражалась в надежности. Мама просто появлялась, когда прилетал самолет, отвозила домой и предлагала поесть. Ее спокойный нрав был для меня убежищем, местом, где я могла укрыться от невзгод.

Как только мы выехали в город, я тяжело вздохнула.

– Ты в порядке? – спросила мама.


Я посмотрела на нее в полумраке машины.

– Не знаю, – начала я. – Просто…

И вывалила на нее все свои чувства. Рассказала, что мне не нравится моя работа и даже выбор профессии и что на самом деле я глубоко несчастна. Рассказала о своем беспокойстве, о том, как отчаянно хочу что-то изменить, но боюсь, что стану мало зарабатывать. Мои эмоции были на пределе. Я снова вздохнула.

– Я просто не чувствую удовлетворения, – пожаловалась я.

Теперь я понимаю, как тяжело это было услышать моей маме, которая к тому времени уже девять лет работала преимущественно для того, чтобы оплатить мое образование в колледже, после многих лет труда домохозяйкой: шить мне школьную одежду, готовить мне еду и стирать вещи моего отца, который ради нашей семьи по восемь часов в день наблюдал за датчиками на котлах водоочистительной станции. Моя мама, которая только что приехала за мной в аэропорт, которая позволила мне бесплатно жить в ее доме и которая должна была встать на рассвете на следующее утро, чтобы помочь моему отцу-инвалиду собраться на работу, вряд ли была готова сочувствовать моей тоске по удовлетворенности жизнью.

Сама концепция удовлетворенности, я уверена, ей чужда. Она из словаря капризных богачей. Сомневаюсь, что мои родители за тридцать лет совместной жизни хоть раз говорили об удовлетворенности жизнью. Но мама не стала осуждать меня за преувеличение. Она не из тех, кто читает лекции или обращает чужое внимание на собственные жертвы. Обычно она просто спокойно поддерживала любой мой выбор. Однако на этот раз она бросила на меня косой взгляд, включила поворотник, чтобы свернуть с шоссе к нашему району, и слегка усмехнулась.

– Если хочешь знать мое мнение, – сказала мама, – то сначала заработай деньги, а потом уже беспокойся о счастье.



Есть истины, с которыми мы сталкиваемся, и истины, которые мы игнорируем. Следующие шесть месяцев я провела в попытках воодушевить себя, кардинально ничего не меняя. Я встретилась с партнером в «Сидли», возглавляющим мой отдел, и попросила дать более сложные задания. Я попыталась сосредоточиться на проектах, которые считала самыми значимыми, включая набор персонала. Все это время я следила за вакансиями в газетах и старалась как можно чаще общаться с не юристами. В общем, я решила работать над тем, чтобы почувствовать себя цельной.

В то же время дома, на Эвклид-авеню, я оказалась бессильной перед лицом новой реальности. Ноги отца опухали без видимой причины. Его кожа начала покрываться странными пятнышками и темнеть. Но каждый раз, когда я спрашивала, как папа себя чувствует, он отвечал мне с той же настойчивостью, что и раньше.

– Я в порядке, – отмахивался он, как будто не стоило и спрашивать. И тут же менял тему.

В Чикаго снова наступила зима. По утрам я просыпалась от шума, с которым соседи соскабливали лед с ветровых стекол своих машин. Дул ветер, валил снег. Бледное солнце едва пробивалось сквозь облака. Я смотрела на стальное небо и пустыню серого льда, покрывшего озеро Мичиган, в окно своего кабинета на сорок седьмом этаже, закутывалась поплотнее в шерстяную кофту и надеялась на оттепель. На Среднем Западе, как я уже говорила, зима – это упражнение на стойкость. Ты учишься ждать – ждать пения птиц, ждать появления первого пурпурного крокуса на снегу. У тебя нет другого выбора, кроме как взять себя в руки.

Отец не утратил своего жизнеутверждающего чувства юмора. Время от времени Крейг приходил на семейный ужин, мы садились за стол и смеялись как всегда, только теперь к нам присоединялась Дженис, жена Крейга. Дженис – веселая, энергичная женщина, она работала телекоммуникационным аналитиком в центре города и, как и все остальные, была без ума от моего отца. Крейг между тем стал человеком из брошюры о карьере после Принстона. Он получил степень магистра делового администрирования, должность вице-президента в Континентальном банке, и они с Дженис купили хорошую квартиру в Гайд-парке. Брат носил пошитые на заказ костюмы и приезжал на ужины на своем красном «Порше 944-Турбо». Тогда я этого не знала, но все это тоже не делало его счастливым. Как и у меня, у него назревал кризис, и в ближайшие годы брат будет ломать голову над тем, что значит для него его работа и является ли все то, за чем он гнался, тем, чего он действительно хотел. Понимая, однако, как гордится отец тем, чего удалось достичь его детям, никто из нас никогда не говорил обо всем этом за ужином.

Прощаясь в конце визита, Крейг бросал на отца последний озабоченный взгляд и всегда спрашивал о его здоровье, но папа весело отмахивался: «Я в порядке».

Мы принимали этот ответ, думаю, отчасти потому, что он позволял оставлять все как есть, а нам не хотелось ничего менять. Мы говорили друг другу: с ним все в порядке, мы видели, как он каждый день встает и идет на работу. Папа был в порядке, ведь мы видели, как он ел вторую порцию мясного рулета той ночью. Он был в порядке, особенно если не смотреть слишком пристально на его ноги.

Я несколько раз напряженно говорила с мамой о том, почему папа не обращался к врачу. Но, как и я, она почти сдалась, устав получать его отказы. Врачи никогда не приносили хороших новостей, поэтому, считал мой отец, их следовало избегать. Он просто не любил говорить о своих проблемах, это казалось ему эгоистичным. Папа желал жить по-своему. Чтобы приспособиться к раздутым стопам, он просто попросил маму купить ему пару рабочих ботинок побольше.

Тупиковая ситуация с визитом к врачу продлилась весь январь и февраль. Папа передвигался по дому с болезненной медлительностью при помощи алюминиевых ходунков, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Теперь по утрам ему требовалось больше времени, чтобы перебраться с кровати в ванную, из ванной на кухню, а оттуда к задней двери. Затем спуститься по трем ступенькам в гараж и приехат

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.