Бар "Безнадега"

- Да мне-то откуда знать? В приют?

- Девушка, мы не определяем питомцев в приют. Мы только лечим. Усыпить еще можем.

Ага. В теории и я могу его усыпить. Странно, но никогда мне не приходилось извлекать душу из животного. По идее, не должно быть слишком сложно.

Я смотрю на кота.

И стоило его тогда от собаки спасать и сюда тащить?

Фу. Эли.

- Не надо никого усыплять, - качаю головой. – А вот…

В этот момент за спиной открывается дверь, мелодично дребезжит колокольчик, слышится цокот каблуков, шорох одежды, чувствуется запах приторных духов.

- Вероч… - женщина за моей спиной осекается, глотает последние звуки обращения. Я лопатками чувствую чужой взгляд. Не могу сказать, какой. Непонятно.

- Добрый день, Алла Николаевна, - моментально берет себя в руки Верочка, очевидно, собирается, выпрямляется, расплывается в сладкой улыбке. – Заберите это со стойки, - шипит уже мне, выхватывая какой-то листок из пластиковой папки и протягивая мне вместе с ручкой. – Заполните.

Я беру найденыша, засовываю назад в рюкзак, беру протянутый лист и ручку, отхожу немного вбок.

Верочка судорожно прыскает чем-то на стойку и так же судорожно начинает ее протирать бумажным полотенцем. Запах едкий, и у меня от него слезятся глаза. Еще больше они начинают слезиться, когда я вижу то, что написано на листе.

Это какая-то анкета, в которой меня спрашивают о фамилии, имени и так далее, просят телефон и адрес почты. С этими строчками я справляюсь достаточно быстро, а вот дальше нападает ступор. Потому что дальше идут вопросы, касающиеся кота: кличка, возраст, на что жалуется.

Я прям так и представляю себе, как шерстяной сопливый уродец открывает пасть и хриплым, прокуренным басом выдает: «аллергия у меня, на тупых баб». И это совершенно не имеет никакого отношения к девочке за стойкой.

Приходится открывать рюкзак снова. Но кота я не вытаскиваю, заглядываю внутрь.

- И как тебя зовут?

Ответом мне – лишь подергивание ушами.

Ладно, что я знаю о котах? Не особенно много, на самом деле. Вообще, мне известно всего три кота: «Бегемот», «кот Шредингера» и «Черч» - милый пушистик из Кинговского «Кладбища». И этот кот пусть и не в коробке, но в рюкзаке – почти как в коробке. И не с кладбища, но выглядит – почти как оттуда.

- Будешь Шредингером?

Животное пищит. Кажется, что снова недовольно.

На Шредингера он конечно тянет примерно как сегодняшний ротвейлер на Принца. И дело совершенно не в отсутствии круглых очков.

- А Черчем?

Кот сопит, скребет лапой бок рюкзака. А мне вдруг отчаянно хочется вискаря, потому что чувство, что я вляпываюсь непонятно во что, крепнет с каждой секундой.

- Вискарь?

Оборвыш издает очередной непонятный писк и крутится внутри рюкзака секунд пять, а потом сворачивается на дне клубком.

- Отлично, так и запишем: Вискарь Шредингера. Потому что у всех должна быть фамилия, даже у бездомных.

Будем надеяться, Эрвин Шредингер уважал хороший виски.

На вопросе о возрасте кота я снова торможу. Правда не так долго, ставлю сначала прочерк, а потом уверенно пишу: «хрен его знает». В графе «жалобы» ставлю «простуду», а потом лезу в Гугл, чтобы узнать, чем еще могут болеть коты. Выясняется, что список потенциальных болячек уличного кота может быть таким же длинным, как трасса А триста тридцать один, поэтому Гугл я быстро закрываю и размашисто и очень старательно вывожу «проверить на все, бездомный».

Быстро расписываюсь внизу и протягиваю листок девушке.

Дама с собачкой, вошедшая после меня, к этому моменту куда-то испарилась, и в приемной снова мы втроем: я, кот и девушка за стойкой.

Верочка берет у меня бланк, и с каждой строчкой брови ее ползут все выше и выше. Я невозмутимо жду, пока прелестное создание справится с моим почерком и собственными эмоциями.

Где-то через минуту у нее получается. Она хлопает мне на бланк печать, быстро перебивает данные в компьютер и возвращает мне листок.

- Вам на второй этаж, в кабинет двести два, - говорит Вера. Почти приветливо, надо сказать, говорит.

- Спасибо, - киваю и топаю в указанном направлении.

У кабинета двести два передо мной сидят два человека. Та самая дама с собачкой и мужичок с чем-то непонятным в аквариуме. То ли крыса, то ли белка. Оно сидит ко мне спиной, тело частично закрывает рука мужичка, хвоста не видно, только уши торчат, поэтому сказать точно не могу. У дамы, кстати, собака очень забавная – пес из «Маски». Такой же непоседливый, как и в фильме. Его хозяйка подозрительно косится на меня и на затихшую сумку у моих ног, но ничего не говорит, только крепче прижимает к себе норовящую обнюхать рюкзак псину.

Я устраиваю кота на соседнем стуле и утыкаюсь в мобильник, открываю список, скролю имена, даты и местоположения. Ближайший труп ждет меня только через четыре дня и то не стопроцентно, имя подсвечено синим, а значит, не факт, что некий Алексей отдаст богу душу именно через четыре дня. Может вообще не отдать. Тут уж как повезет ему, или как не повезет мне.

Я скролю дальше, пытаюсь составить примерный маршрут. Что-то многовато имен на следующей неделе – двадцать пять. И сосредоточены в основном по окраинам. Никаких фамилий, никакой конкретики, как всегда. И уж точно никто из них не умрет в собственной постели.

Увы и ах, ребята, у меня не та специфика, так что вряд ли вас ждет что-то приятное. Скорее, наоборот, впрочем, как и меня.


Я снова лезу в поисковик, только на этот раз не в Гугл, а в Яндекс, ищу неизвестные мне адреса, пытаюсь прикинуть маршруты и рассчитать время. Чем ближе время смерти к извлечению, тем проще извлекать. Такая вот незамысловатая арифметика.

Вообще, мне в этом плане повезло больше, чем Шелестовой, у меня, в отличие от нее, есть какое-никакое, а расписание. Хотя бы примерное…

Внеплановая фигня, конечно, тоже случается. Достаточно часто случается, ибо… неестественная смерть – она такая… не то что бы особенно предсказуемая. Но спасибо и тому, что есть. Так я могу хоть немного планировать свое расписание. Иначе давно бы сдохла от голода, потому что платят собирателям примерно так же, как санитаркам в муниципальных поликлиниках. Если бы сейчас был табель о рангах, уверена, мы бы стояли с ними где-то на одной ступени. Тем более такие, как я… «не естественники».

Вообще, «неестественная» – дурацкий термин. Придуманный людьми для людей. Ну в самом деле, что неестественного в смерти из-за потери крови от перерезанного горла? Ну и с расхераченной башкой тоже не очень-то поживешь. Вполне себе естественная смерть.

Кстати, вот интересно, как там у Шелкопряда поживает Федор Борисович? Не обижает ли его искатель? А Федор Борисович искателя?

Из раздумий меня выдергивает настойчивое покашливание над головой. Надо мной возвышается… никак, доктор. Симпатичный такой дядька, смотрит строго, но с хитринкой. Темно-русый, немного уставший, сероглазый. Ему лет сорок, не больше.

- Элисте Громова?

- Ага, - киваю я, поднимаясь на ноги и убирая во внутренний карман куртки телефон. Подхватываю шлем и притихший рюкзак.

- А где ваш…

- В рюкзаке, - протягиваю я доку сумку и проскальзываю мимо него в кабинет. Должна отдать мужику должное, глаза у него расширились лишь немного.

Интересно, за что его так не любит Верочка?

Мужик заходит в кабинет вместе со мной. Обычный такой кабинет, почти как у человеческого врача. Только стол большой очень, застеленный чем-то напоминающим материал для бахил...

- И кто у вас там?

Дядька однозначно нравится мне с каждой секундой все больше – в рюкзак рукой не полез, решил сначала спросить. Я почти умиляюсь и протягиваю ему листок. На бейдже значится имя Алексей Владимирович.

Он некоторое время просто изучает то, что я там понакорябала. Потом удивленно смотрит на меня.

- Вискарь Шредингера?

- У всех должна быть фамилия, - киваю головой.

- Ну что ж… - выражение его лица непередаваемо и трудноопределимо. - Давайте вашего Вискаря на стол.

- Он не мой, - говорю и за шкирку выуживаю кота на свет божий. Кот снова мной явно недоволен. Скорее всего, потому что спал внутри. А тут я и моя рука.

Нет. Мы точно с ним друзьями не станем.

- У него сопли, - поясняю я. – И вообще он дворовый.

Алексей надевает перчатки и забирает из моих рук животное, полностью сосредотачивается на нем. А я осторожно отхожу от стола и опускаюсь на стул.

Док очень деловой. Крутит и вертит кота в разные стороны: смотрит в глаза, лезет в уши и нос, проверяет шерсть, ставит на весы.

Животное не издает, ни звука, только уши-тарелки в разные стороны.

А я рассматриваю кабинет: грамоты, дипломы, игрушки для животных, несколько мисок, какие-то книги на небольшой полке, раковина в углу.

Пока док занимается оборвышем, я успеваю помыть руки и снова залезть в Яндекс. Ищу ближайшие приюты для животных, проверяю часы их работы.

Алексей к столу возвращается как-то незаметно, что-то стучит на клавиатуре, кажется, что-то говорит. Но первую его фразу я благополучно пропускаю мимо ушей.

- Что, простите? – поднимаю голову от экрана.

- Говорю, для дворового кота он во вполне приличном состоянии. Но простуда, конечно, есть.

- То есть сопли – это нормально? – странно, но почему-то именно эта мысль не дает мне покоя, кажется самой невероятной.

- Да. Вполне, - невозмутимо кивает док. – У него общее истощение, блохи и…

Он говорит дальше, но я не слушаю. Просто отключаюсь. Смотрю, как двигаются губы, как сосредоточенно и серьезно он мне что-то втолковывает, но не слышу. Потом нахожу взглядом кота. Он сидит на столе, пялится под собственные лапы, на собравшуюся там в гармошку ткань. Шевелит своими локаторами. Док продолжает вещать. В конце концов я решаю, что Алексея пора остановить, и обрываю его на полуслове.

- Ладно, я поняла. Проблем много. А поэтому я хочу, чтобы его вылечили и привели в порядок. Сама за ним смотреть не смогу, поэтому предпочту оставить у вас.

- Вы уверены? – переспрашивает врач как-то упрямо.

- Да.

- На это может уйти несколько дней, - теперь хмурится.

- Мне подходит, - киваю.