Багрянец
Часть 37 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Возможно, под этим проклятым сараем сама материя, какой Кэт ее знала, все законы мира, которым ее научил опыт, не существовали. От одной этой мысли конечности застыли, и в камеру ее пришлось вталкивать.
* * *
По дереву ударила открытая ладонь, дверь камеры открылась, и сгорбленного Тони Уиллоуза ввела женщина – Кэт решила, что ей лет пятьдесят. Когда-то она была симпатичной, даже красивой, но теперь веснушчатое лицо так исполосовали морщины, что оно приобрело сходство с трагической маской. Благородные черты, напоминавшие принцессу с картин прерафаэлитов, обвисли, но глаза по-прежнему говорили о доброте. Однако Кэт запретила себе надеяться, что в подобном месте есть доброта.
Теперь, при лучшем освещении, стало видно коричневую, как патока, кожу Тони Уиллоуза, рябые, пятнистые горло и грудь; несмотря на тембр голоса, он, казалось, стоял одной ногой в могиле.
– Необязательно это делать, – Кэт обрела голос. – Мне неинтересно, чем вы занимаетесь, – я не такая журналистка. Не репортер.
Тони воздел трясущуюся руку, приказывая ей замолчать. Пальцы дрожали, как струна в руках музыканта, другой узловатой конечностью старик держал палку. Прикрыв глаза, он принял торжественный вид судьи, требовавшего молчания у обвиняемого, унизительно молящего о пощаде.
– Это не конец, но начало, – улыбнулась незнакомка. Тони, открыв старые глаза, подернутые слезами, схватил ее за руку и прочистил горло:
– Нанна права. Если бы люди знали о таком чуде, то стеклись бы сюда толпами. Всё бы отдали, лишь бы стать частью того, что здесь пребывает. Ты не представляешь, какого сокровища, какого зрелища мы удостоены. Тебе не понять – ты вандал. Вандалы уничтожают все, чего не понимают. Такова их природа.
– Нет, – уверенно затрясла головой Кэт. Значит, незнакомку зовут Нанна? Это дочь Уиллоуза, сестра-близнец Финна; о ней говорилось в первой прочитанной Кэт статье онлайн. Тони устало вздохнул, будто перед ним был ребенок, отказывавшийся понимать нечто важное.
– Девочка моя, эту землю столько раз уничтожали и создавали вновь, но одно чудо, гораздо старше нашего вида, пережило бесконечные ледниковые периоды и наводнения во время оттепели. Мы не ожидаем, что ты поймешь, но соберись, примирись со своим прошлым – и забудь все, потому что все это несущественно. Пусть это будет тебе утешением: ты – искра, бесконечно малый огонек, который однажды погаснет. Ты – ничто. Мы здесь – лицом к лицу с чем-то, для чего наши крошечные умы не предназначены. Больше я тебе ничего не скажу – лишь один из нас двоих по-настоящему способен видеть, что присутствует внизу, в зеве красноты. Пусть этот зев никогда не закрывается, дабы некоторые из нас пережили грядущее запустение. – Тони вздохнул, демонстрируя жалость к Кэт, и его грудь втянулась, выпуская воздух, как бумажный пакет. – Ты им на один укус, девочка моя, и мы столь же малы – мясо да пара мыслей, иногда крошечное сердце. Все вечно идет по кругу – снова, и снова, и снова. Мы готовы, а ты?
Для Кэт эта проповедь, которую он, несомненно, читал не первый раз, оставалась бессмыслицей.
– Умоляю… – сказала она, но мольба о пощаде давалась трудно: ужас душил Кэт, совал ей в рот горячие пальцы, мысли тормозили под бесконечной тяжестью неизбежного. Она чувствовала себя жалкой, как потерянное дитя.
Опустившись на колени перед Кэт, Нанна вынула из тканевой сумки и поставила на пол бутылочку из коричневого стекла с мутным содержимым и нечто обернутое белой тряпкой – что бы это ни было, от него на ткани проступили пятна цвета йода.
– Ты сильна, – ласково улыбнулась она Кэт. – Мы видели твою силу воли, и благодаря ей ты еще вкуснее. Твоя сила и горячий дух – прекрасная пища. Дорогая моя, тебе выпала честь.
– Необязательно это делать… пожалуйста.
– Наша красная мать следит за тобой. Она учуяла и твоего любовника – вора, прокравшегося к нам, – Нанна подмигнула. От ее улыбки, теперь почти непристойной, Кэт стало страшно: глубоко под маской дружелюбия скрывалось безумие. – Но пора прекратить сопротивление. Мы все благодарны тебе и никогда тебя не забудем. Мы любим тебя, Кэт.
– Да. Любим. Мы обожаем тебя, девочка. – Старые глаза Уиллоуза затуманила сентиментальная дымка. Он жестикулировал дряхлой рукой, точно безумный король в пустой степи, вещавший своему последнему подданному или шуту. – Ты даешь, чтобы другие остались. Мы должны удалиться, дитя, в наше убежище среди этой враждебной природы. Красные дети снова бегут, как делали много раз прежде. Но черная собака и ее белые щенята должны нагулять жирок – приближается сухое лето и жестокая зима, девочка моя. Ты станешь последней перед долгим затишьем. Мы их… взволновали. Теперь им нужно отдохнуть в темноте. Понадеемся ради нас всех, что они успокоятся. Да? – Тони наклонился вперед, распахнув глаза, и Кэт прочитала в них панику: – Они подошли слишком близко к поверхности – слишком. А всё стукачи вроде вас.
Кэт сглотнула, не зная, что можно ответить на этот бред и стоит ли отвечать. Сквозь шок ей удалось выдавить несколько слов шепотом, но они теряли смысл еще до того, как падали с губ:
– Умоляю, клянусь жизнью. Я вижу, что это нечто священное для вас, и вы совершили здесь нечто особенное. Я понимаю, правда. Я тоже видела его. То, что здесь есть. Честное слово. Но у меня есть жизнь. В обмен на нее я ничего не скажу… ничего не сделаю… даже буду помогать. Я могу быть полезной.
Тони потряс взъерошенной белой головой. Теперь он напоминал ей престарелого индейского вождя или побитого стихиями бездомного, несшего околесицу каждому, кто проходил мимо его картонного трона.
– У тебя нет призвания, – ответил Тони со снисходительной улыбкой, сверкая глазами, будто говорил с ребенком. – Ты не ведьма, ты ничего не ведаешь. Но она – ведьма, и она решает. Наша ведунья – это она нашла все много лет назад, глубоко внутри… Пойми, если можешь, – оно вернулось, мы приняли его, и оно спасло всех нас. Она – важнее нас, она решает, кому жить долго, а кого поглотить целиком. Мы следуем зову – вот наш радар. А ты не знала? Это не слова, о нет – картины в уме. Никогда не ошибаются. А ты – угроза для древней рощи. Ты оттуда… из того треклятого места. Пришла непрошеной, суешься, куда не следует. Мы тебя видели, видели. Краснота столько раз с вами расправлялась. Оставляла ваши кости в темноте на тысячи лет.
Мы стоим у двери, девочка моя. Просто договариваемся. Ты – сокровище, ты благословенна. Ты – полное брюхо в холодную ночь, дитя. Будь сильной, вот и все. И будь благодарна за то, что отдашь вечному.
Дочь Тони развернула предмет на полу, завернутый в тряпку:
– Пей с нами теперь. Закрой глаза и смотри. Сегодня оно восстанет ради нас. Стая скулит.
– Мы сидим здесь и пьем, а слепые псы рыщут по красной земле. Старуха Крил! Старуха Крил и твои жаждущие щенята! – воскликнул Тони, по-видимому, в приступе экстаза – сильного, но понятного лишь ему.
У колен Кэт поставили чашу, и ее передернуло. Подобные чаши она видела в музее Эксетера и много лет назад на слайдах в Плимуте, где показывали рукотворные артефакты из брикберских пещер. Каждый раз Кэт при их виде тошнило.
На грязной земле перед ней лежала верхушка человеческого черепа – на этот раз бледная и до сих пор влажная изнутри: одно из новейших приобретений в коллекции Брикбера. Эта чаша имела особое значение, как и предметы, погребенные с Красными королевами тысячи лет назад ради их сохранности. Эта емкость предназначалась для целей, не оставшихся ни в письменных, ни в устных источниках.
«Распилите ему башку».
Заскулив, Кэт отшатнулась от мерзкого предмета, поползла на ягодицах и уперлась в ближайшую стену. Она оказалась в углу, перед глазами все побелело, и Кэт сплюнула горькую слюну, накопившуюся во рту.
Ухмыльнувшись, Тони сменил тон и образ престарелого блаженного мудреца, переместившись на пару тысяч лет вперед ради более свежего лексикона:
– Отлично. На голодный желудок даже лучше – сильнее подействует и не рассосется. Я-то знаю, я все принимал. Скажу иначе: тебе не стоит оставаться в трезвом уме, а это дерьмо немножко притупит восприятие. Просто так никто не выдержит старуху Крил, девочка моя, – надо надраться. Так что пей, потому что тебя ждет самое сильное переживание в жизни. Рискну даже сказать, что это причастие – вроде как анестезия перед операцией, если ты меня понимаешь. Потому что в соседней комнате тебя буквально разберут. Ты, девочка моя, прокрутила нас через мясорубку, так что придется тебе ответить – а больше врагов у нас не осталось. Кого еще отдать – собак-то выпустили. Разве не разумно?
– Обычаи красноты. – Нанна коснулась руки отца, будто он вел себя неучтиво и ставил гостя в неловкое положение. – То, что ты испытаешь, мы разделим. Через твой ужас, Кэт, мы все испытаем откровение. Отойти красноте – великая почесть.
– Очередная эра подходит к концу. – Тони оттолкнулся от палки и выпрямился. – И не последняя. Но мы запомним твои крики в тот день, когда ты оросишь священную землю. Так что пей, девочка, пей свою последнюю чашу. Краснота ждет. Твой рейс между стен уже забронирован.
– Краснота вечна, – улыбнулась дочь Тони. – И мы, ее дети, вечны.
Реликты
41
Обмазав себя красным, надев маски, они шли по дороге – мать и ее любимый сын, толкавший ее коляску. Каждая трещина и кочка в асфальте, сопровождавшаяся вздрагиванием и прыжками резиновых колес, а также шагами худых обнаженных тел, была им знакома.
– Все закончится там, где началось, – сказало существо в кресле-коляске то ли Финну, то ли себе.
В нос ее сыну струилась вонь от черной маски, болтавшейся на голове старухи: маска пахла старыми псами, сохнувшими у костра, и потом, ставшим от возраста резким. Запах маски был сильнее запаха навоза из загонов для пони, или дождя на асфальте, или холодного густого аромата разворошенной земли. Маску старухи носили задолго до того, как она ее нашла, – точного возраста этого головного убора семья до сих пор не знала. Его неопрятная грива окутывала острые плечи старухи много-много раз, как окутывала многие другие плечи до нее.
– Тише, матушка, – ответил Финн, потягивая носом. – Мы всё решили. Это всего лишь временное затруднение.
Лохматая голова в коляске задергалась и издала надрывный, хотя и приглушенный возглас:
– «Ты видела… они… шевелятся?» – вот что она мне сказала!
Сын кивнул, как кивают, когда слушают вполуха что-то, что слышали уже очень много раз.
– Кто мог знать, что оно будет двигаться так быстро? – продолжала старуха скулить через дикую морду мохнатого шлема, не получив от Финна ответа. – И что подойдет так близко?
– Я знаю эту историю, матушка.
Огромный, размером с голову бизона, черный шлем, украшенный спереди дьявольской обезьяньей гримасой, взъерошенный, всклокоченный, вскоре склонился вперед, будто существо в кресле уснуло. Зубастый рот продолжал ухмыляться, а пустые глазницы смотрели на дорогу под вращающимися, стучащими колесами.
Между лохматыми челюстями бездонного рта красное и неестественно морщинистое лицо закрыло глаза – его владелица вспоминала, как впервые выпала из времени. Пассажирка коляски действительно забылась, но не сном, а грезами о давно прошедших временах, столь же живых для нее, сколь произошедшее неделю назад.
Сорок лет назад она вошла в залы того, что здесь было до нее. Если бы она этого не сделала, ни за что не прожила бы так долго.
– Я никогда не увидела бы этот день, – пробормотала она. – Наш последний день на посту пастырей.
– Матушка, это не так, – сын ее услышал. – Это не конец.
В тот далекий миг девчонке показалось, что стены под землей шевелятся – и она была права. Та девчонка открыла Крил, и это стало далеким началом; она слишком быстро умерла, не поняв, что ею овладело, что она выпустила на свободу своим ужасом.
– Это произошло задолго до того, как мы узнали их природу, сынок. Финн? Ты со мной, мой мальчик?
– Я рядом, матушка, – вот. – Финн протянул руку и погладил зубы в хорошо сохранившихся деснах маски – пыльные, неровные клыки цвета смолы. – Мы повернемся вокруг твоей колонны. Нужно все сделать, как только там окажемся, матушка. У нас как раз достаточно людей, и Крил снова прямо у нас под ногами.
– Она была такая милая, веселая. Совсем дитя.
«Всего лишь ребенок, ничего больше – такова была та первая девчонка, предтеча. Иногда Джесс даже вспоминала ее имя – Мэдди Гросс. Также она с горечью вспоминала, какую неплохую игру эта девчонка вела в „салоне“ мужчины Джесс на ферме; как страстно хотелось этой милой овечке урвать хотя бы кусочек от славы Тони.
Тот привлек внимание юной Мэдди в таверне близ Дилмута. Мужчины всегда находили, для чего использовать девочек вроде Мэдди».
– Тони. Трубадур.
– Он тоже здесь, матушка, – видишь, с Нанной впереди? Мы вместе. Мы сделаем это вместе, как всегда делали.
«Но как он ковыляет, как сгибается над палкой. Теперь Тони – старик, который не может идти без дочери. И все же он – по-прежнему самовлюбленный мальчишка-садист, которого она забрала себе в Германии давным-давно».
– Здесь все про него слышали.
«Как все обожали ее мужчину – Тони, павшую звезду, купившую заброшенную ферму на перекрестке».
– Но под землей, сынок…
«Там, под землей, красота Мэдди не имела значения – важна была только ее беспомощность».
– Не просто наше прошлое – мы узрели нечто бесконечно более великое.
– И увидим гораздо больше, матушка. Вместе. Не здесь – здесь все кончено. Но мы выживем, подобно красноте. Как и всегда.
– «Как далеко ты готова зайти?» – спросила я ее. Как там ее звали?
«Тогда, сорок лет назад, темнеющее сумеречное небо сурово, зловеще нависало над ними, но девчонка по имени Мэдди Гросс все равно пошла за Джесс под землю через старую дверь в карьере. На ней были красные ботинки с толстыми квадратными каблуками и особенный замшевый жакет, принадлежавший ей, Джесс, женщине Тони, – той самой, которую Мэдди предала в ее же доме и там же нашла ее жакет.
* * *
По дереву ударила открытая ладонь, дверь камеры открылась, и сгорбленного Тони Уиллоуза ввела женщина – Кэт решила, что ей лет пятьдесят. Когда-то она была симпатичной, даже красивой, но теперь веснушчатое лицо так исполосовали морщины, что оно приобрело сходство с трагической маской. Благородные черты, напоминавшие принцессу с картин прерафаэлитов, обвисли, но глаза по-прежнему говорили о доброте. Однако Кэт запретила себе надеяться, что в подобном месте есть доброта.
Теперь, при лучшем освещении, стало видно коричневую, как патока, кожу Тони Уиллоуза, рябые, пятнистые горло и грудь; несмотря на тембр голоса, он, казалось, стоял одной ногой в могиле.
– Необязательно это делать, – Кэт обрела голос. – Мне неинтересно, чем вы занимаетесь, – я не такая журналистка. Не репортер.
Тони воздел трясущуюся руку, приказывая ей замолчать. Пальцы дрожали, как струна в руках музыканта, другой узловатой конечностью старик держал палку. Прикрыв глаза, он принял торжественный вид судьи, требовавшего молчания у обвиняемого, унизительно молящего о пощаде.
– Это не конец, но начало, – улыбнулась незнакомка. Тони, открыв старые глаза, подернутые слезами, схватил ее за руку и прочистил горло:
– Нанна права. Если бы люди знали о таком чуде, то стеклись бы сюда толпами. Всё бы отдали, лишь бы стать частью того, что здесь пребывает. Ты не представляешь, какого сокровища, какого зрелища мы удостоены. Тебе не понять – ты вандал. Вандалы уничтожают все, чего не понимают. Такова их природа.
– Нет, – уверенно затрясла головой Кэт. Значит, незнакомку зовут Нанна? Это дочь Уиллоуза, сестра-близнец Финна; о ней говорилось в первой прочитанной Кэт статье онлайн. Тони устало вздохнул, будто перед ним был ребенок, отказывавшийся понимать нечто важное.
– Девочка моя, эту землю столько раз уничтожали и создавали вновь, но одно чудо, гораздо старше нашего вида, пережило бесконечные ледниковые периоды и наводнения во время оттепели. Мы не ожидаем, что ты поймешь, но соберись, примирись со своим прошлым – и забудь все, потому что все это несущественно. Пусть это будет тебе утешением: ты – искра, бесконечно малый огонек, который однажды погаснет. Ты – ничто. Мы здесь – лицом к лицу с чем-то, для чего наши крошечные умы не предназначены. Больше я тебе ничего не скажу – лишь один из нас двоих по-настоящему способен видеть, что присутствует внизу, в зеве красноты. Пусть этот зев никогда не закрывается, дабы некоторые из нас пережили грядущее запустение. – Тони вздохнул, демонстрируя жалость к Кэт, и его грудь втянулась, выпуская воздух, как бумажный пакет. – Ты им на один укус, девочка моя, и мы столь же малы – мясо да пара мыслей, иногда крошечное сердце. Все вечно идет по кругу – снова, и снова, и снова. Мы готовы, а ты?
Для Кэт эта проповедь, которую он, несомненно, читал не первый раз, оставалась бессмыслицей.
– Умоляю… – сказала она, но мольба о пощаде давалась трудно: ужас душил Кэт, совал ей в рот горячие пальцы, мысли тормозили под бесконечной тяжестью неизбежного. Она чувствовала себя жалкой, как потерянное дитя.
Опустившись на колени перед Кэт, Нанна вынула из тканевой сумки и поставила на пол бутылочку из коричневого стекла с мутным содержимым и нечто обернутое белой тряпкой – что бы это ни было, от него на ткани проступили пятна цвета йода.
– Ты сильна, – ласково улыбнулась она Кэт. – Мы видели твою силу воли, и благодаря ей ты еще вкуснее. Твоя сила и горячий дух – прекрасная пища. Дорогая моя, тебе выпала честь.
– Необязательно это делать… пожалуйста.
– Наша красная мать следит за тобой. Она учуяла и твоего любовника – вора, прокравшегося к нам, – Нанна подмигнула. От ее улыбки, теперь почти непристойной, Кэт стало страшно: глубоко под маской дружелюбия скрывалось безумие. – Но пора прекратить сопротивление. Мы все благодарны тебе и никогда тебя не забудем. Мы любим тебя, Кэт.
– Да. Любим. Мы обожаем тебя, девочка. – Старые глаза Уиллоуза затуманила сентиментальная дымка. Он жестикулировал дряхлой рукой, точно безумный король в пустой степи, вещавший своему последнему подданному или шуту. – Ты даешь, чтобы другие остались. Мы должны удалиться, дитя, в наше убежище среди этой враждебной природы. Красные дети снова бегут, как делали много раз прежде. Но черная собака и ее белые щенята должны нагулять жирок – приближается сухое лето и жестокая зима, девочка моя. Ты станешь последней перед долгим затишьем. Мы их… взволновали. Теперь им нужно отдохнуть в темноте. Понадеемся ради нас всех, что они успокоятся. Да? – Тони наклонился вперед, распахнув глаза, и Кэт прочитала в них панику: – Они подошли слишком близко к поверхности – слишком. А всё стукачи вроде вас.
Кэт сглотнула, не зная, что можно ответить на этот бред и стоит ли отвечать. Сквозь шок ей удалось выдавить несколько слов шепотом, но они теряли смысл еще до того, как падали с губ:
– Умоляю, клянусь жизнью. Я вижу, что это нечто священное для вас, и вы совершили здесь нечто особенное. Я понимаю, правда. Я тоже видела его. То, что здесь есть. Честное слово. Но у меня есть жизнь. В обмен на нее я ничего не скажу… ничего не сделаю… даже буду помогать. Я могу быть полезной.
Тони потряс взъерошенной белой головой. Теперь он напоминал ей престарелого индейского вождя или побитого стихиями бездомного, несшего околесицу каждому, кто проходил мимо его картонного трона.
– У тебя нет призвания, – ответил Тони со снисходительной улыбкой, сверкая глазами, будто говорил с ребенком. – Ты не ведьма, ты ничего не ведаешь. Но она – ведьма, и она решает. Наша ведунья – это она нашла все много лет назад, глубоко внутри… Пойми, если можешь, – оно вернулось, мы приняли его, и оно спасло всех нас. Она – важнее нас, она решает, кому жить долго, а кого поглотить целиком. Мы следуем зову – вот наш радар. А ты не знала? Это не слова, о нет – картины в уме. Никогда не ошибаются. А ты – угроза для древней рощи. Ты оттуда… из того треклятого места. Пришла непрошеной, суешься, куда не следует. Мы тебя видели, видели. Краснота столько раз с вами расправлялась. Оставляла ваши кости в темноте на тысячи лет.
Мы стоим у двери, девочка моя. Просто договариваемся. Ты – сокровище, ты благословенна. Ты – полное брюхо в холодную ночь, дитя. Будь сильной, вот и все. И будь благодарна за то, что отдашь вечному.
Дочь Тони развернула предмет на полу, завернутый в тряпку:
– Пей с нами теперь. Закрой глаза и смотри. Сегодня оно восстанет ради нас. Стая скулит.
– Мы сидим здесь и пьем, а слепые псы рыщут по красной земле. Старуха Крил! Старуха Крил и твои жаждущие щенята! – воскликнул Тони, по-видимому, в приступе экстаза – сильного, но понятного лишь ему.
У колен Кэт поставили чашу, и ее передернуло. Подобные чаши она видела в музее Эксетера и много лет назад на слайдах в Плимуте, где показывали рукотворные артефакты из брикберских пещер. Каждый раз Кэт при их виде тошнило.
На грязной земле перед ней лежала верхушка человеческого черепа – на этот раз бледная и до сих пор влажная изнутри: одно из новейших приобретений в коллекции Брикбера. Эта чаша имела особое значение, как и предметы, погребенные с Красными королевами тысячи лет назад ради их сохранности. Эта емкость предназначалась для целей, не оставшихся ни в письменных, ни в устных источниках.
«Распилите ему башку».
Заскулив, Кэт отшатнулась от мерзкого предмета, поползла на ягодицах и уперлась в ближайшую стену. Она оказалась в углу, перед глазами все побелело, и Кэт сплюнула горькую слюну, накопившуюся во рту.
Ухмыльнувшись, Тони сменил тон и образ престарелого блаженного мудреца, переместившись на пару тысяч лет вперед ради более свежего лексикона:
– Отлично. На голодный желудок даже лучше – сильнее подействует и не рассосется. Я-то знаю, я все принимал. Скажу иначе: тебе не стоит оставаться в трезвом уме, а это дерьмо немножко притупит восприятие. Просто так никто не выдержит старуху Крил, девочка моя, – надо надраться. Так что пей, потому что тебя ждет самое сильное переживание в жизни. Рискну даже сказать, что это причастие – вроде как анестезия перед операцией, если ты меня понимаешь. Потому что в соседней комнате тебя буквально разберут. Ты, девочка моя, прокрутила нас через мясорубку, так что придется тебе ответить – а больше врагов у нас не осталось. Кого еще отдать – собак-то выпустили. Разве не разумно?
– Обычаи красноты. – Нанна коснулась руки отца, будто он вел себя неучтиво и ставил гостя в неловкое положение. – То, что ты испытаешь, мы разделим. Через твой ужас, Кэт, мы все испытаем откровение. Отойти красноте – великая почесть.
– Очередная эра подходит к концу. – Тони оттолкнулся от палки и выпрямился. – И не последняя. Но мы запомним твои крики в тот день, когда ты оросишь священную землю. Так что пей, девочка, пей свою последнюю чашу. Краснота ждет. Твой рейс между стен уже забронирован.
– Краснота вечна, – улыбнулась дочь Тони. – И мы, ее дети, вечны.
Реликты
41
Обмазав себя красным, надев маски, они шли по дороге – мать и ее любимый сын, толкавший ее коляску. Каждая трещина и кочка в асфальте, сопровождавшаяся вздрагиванием и прыжками резиновых колес, а также шагами худых обнаженных тел, была им знакома.
– Все закончится там, где началось, – сказало существо в кресле-коляске то ли Финну, то ли себе.
В нос ее сыну струилась вонь от черной маски, болтавшейся на голове старухи: маска пахла старыми псами, сохнувшими у костра, и потом, ставшим от возраста резким. Запах маски был сильнее запаха навоза из загонов для пони, или дождя на асфальте, или холодного густого аромата разворошенной земли. Маску старухи носили задолго до того, как она ее нашла, – точного возраста этого головного убора семья до сих пор не знала. Его неопрятная грива окутывала острые плечи старухи много-много раз, как окутывала многие другие плечи до нее.
– Тише, матушка, – ответил Финн, потягивая носом. – Мы всё решили. Это всего лишь временное затруднение.
Лохматая голова в коляске задергалась и издала надрывный, хотя и приглушенный возглас:
– «Ты видела… они… шевелятся?» – вот что она мне сказала!
Сын кивнул, как кивают, когда слушают вполуха что-то, что слышали уже очень много раз.
– Кто мог знать, что оно будет двигаться так быстро? – продолжала старуха скулить через дикую морду мохнатого шлема, не получив от Финна ответа. – И что подойдет так близко?
– Я знаю эту историю, матушка.
Огромный, размером с голову бизона, черный шлем, украшенный спереди дьявольской обезьяньей гримасой, взъерошенный, всклокоченный, вскоре склонился вперед, будто существо в кресле уснуло. Зубастый рот продолжал ухмыляться, а пустые глазницы смотрели на дорогу под вращающимися, стучащими колесами.
Между лохматыми челюстями бездонного рта красное и неестественно морщинистое лицо закрыло глаза – его владелица вспоминала, как впервые выпала из времени. Пассажирка коляски действительно забылась, но не сном, а грезами о давно прошедших временах, столь же живых для нее, сколь произошедшее неделю назад.
Сорок лет назад она вошла в залы того, что здесь было до нее. Если бы она этого не сделала, ни за что не прожила бы так долго.
– Я никогда не увидела бы этот день, – пробормотала она. – Наш последний день на посту пастырей.
– Матушка, это не так, – сын ее услышал. – Это не конец.
В тот далекий миг девчонке показалось, что стены под землей шевелятся – и она была права. Та девчонка открыла Крил, и это стало далеким началом; она слишком быстро умерла, не поняв, что ею овладело, что она выпустила на свободу своим ужасом.
– Это произошло задолго до того, как мы узнали их природу, сынок. Финн? Ты со мной, мой мальчик?
– Я рядом, матушка, – вот. – Финн протянул руку и погладил зубы в хорошо сохранившихся деснах маски – пыльные, неровные клыки цвета смолы. – Мы повернемся вокруг твоей колонны. Нужно все сделать, как только там окажемся, матушка. У нас как раз достаточно людей, и Крил снова прямо у нас под ногами.
– Она была такая милая, веселая. Совсем дитя.
«Всего лишь ребенок, ничего больше – такова была та первая девчонка, предтеча. Иногда Джесс даже вспоминала ее имя – Мэдди Гросс. Также она с горечью вспоминала, какую неплохую игру эта девчонка вела в „салоне“ мужчины Джесс на ферме; как страстно хотелось этой милой овечке урвать хотя бы кусочек от славы Тони.
Тот привлек внимание юной Мэдди в таверне близ Дилмута. Мужчины всегда находили, для чего использовать девочек вроде Мэдди».
– Тони. Трубадур.
– Он тоже здесь, матушка, – видишь, с Нанной впереди? Мы вместе. Мы сделаем это вместе, как всегда делали.
«Но как он ковыляет, как сгибается над палкой. Теперь Тони – старик, который не может идти без дочери. И все же он – по-прежнему самовлюбленный мальчишка-садист, которого она забрала себе в Германии давным-давно».
– Здесь все про него слышали.
«Как все обожали ее мужчину – Тони, павшую звезду, купившую заброшенную ферму на перекрестке».
– Но под землей, сынок…
«Там, под землей, красота Мэдди не имела значения – важна была только ее беспомощность».
– Не просто наше прошлое – мы узрели нечто бесконечно более великое.
– И увидим гораздо больше, матушка. Вместе. Не здесь – здесь все кончено. Но мы выживем, подобно красноте. Как и всегда.
– «Как далеко ты готова зайти?» – спросила я ее. Как там ее звали?
«Тогда, сорок лет назад, темнеющее сумеречное небо сурово, зловеще нависало над ними, но девчонка по имени Мэдди Гросс все равно пошла за Джесс под землю через старую дверь в карьере. На ней были красные ботинки с толстыми квадратными каблуками и особенный замшевый жакет, принадлежавший ей, Джесс, женщине Тони, – той самой, которую Мэдди предала в ее же доме и там же нашла ее жакет.