Автономное плавание[=В третью стражу]

«Интересно: Лондон, Париж, Варшава, Бейпин, Нью-Йорк, Стокгольм, даже Мехико-сити… а Москвы нет как нет. И тут происки мировой буржуазии». – Пока прогреваются лампы, можно скинуть одежду, она хоть и в относительном порядке, но все-таки носит следы вчерашнего разгула. Подкрутив верньер, Матвеев, в чем мать родила, присел на край ванны и стал с интересом слушать уверенный, безупречный до отвращения голос диктора БиБиСи.

Новости почти не вызывали отклика в мыслях Степана, но, будучи пропущенными через «фильтр» восприятия Майкла, представали более выпуклыми что ли. По крайней мере, вызывали не только недоуменный интерес.

– Как сообщает наш корреспондент в Праге, политические круги и общество Чехословацкой республики крайне взбудоражены произошедшим накануне жестоким убийством основателя и лидера Судето-немецкой партии Конрада Гейнлейна, – голос диктора оставался невозмутимым.

Степана будто подбросило. Не обращая внимания на наготу, он подбежал к сваленным в беспорядке вещам и выудил оттуда портсигар и спички. Прикурить удалось с третьей попытки.

«Как же так, – думал он, – я отчетливо, правда, черт знает, откуда, помню, что Генлейн покончил с собой в плену у американцев, сразу как война кончилась».

Диктор продолжал, не меняя интонации:

– Сторонники покойного политика уже потребовали от властей Праги найти и наказать причастных к кровавой трагедии, угрожая в противном случае массовыми акциями неповиновения и требуя отделения Судетского района от Чехословакии. Манифестации судетских немцев пока носят мирный характер. Комиссар пражской полиции по телефону сообщил нашему корреспонденту, что предполагаемый убийца погиб на месте преступления из-за собственной неосторожности. Сейчас его личность устанавливается, но есть все основания считать его германским агентом.

Дальнейшее было неинтересно. Биографическая справка по Гейнлейну, история движения судетских немцев за автономию или воссоединение с Австрией воспринимались Матвеевым на уровне скорее периферийном, чем целенаправленно. Не давал покоя вопрос: кто из двоих?

В том, что произошедшее связано с его друзьями, он не сомневался.

«Неужели Олег? Не выдержал, сорвался в Прагу. Прикончил эту падаль и погиб сам. Нет. Стоп. Гнать лошадей погодим. Не Витька. Точно. Тот собирался „пощупать за мягкое“ какого-то чекиста-нелегала. Значит, Олег. Не похоже на него. Он всегда был везунчиком. И в танке не сгорел, и вообще… Остановимся пока на этом. Будем считать, что все живы и началась Большая игра. Без предупреждения».

«Когда я начну – не скажу. Настоящая война всегда начинается вдруг»[46].

«Олежка, Олежка… что ж ты так. Решил грех на душу в одиночку взять. Понял, что неизбежно каждый вступивший в бой с Драконом сам превратится в рептилию, – тут в глазах у Степана защипало, и он резко сморгнул, взяв еще одну сигарету, – и методы изберет соответствующие. Ты решил начать этот путь один. Ланселот гребаный. Ассасин-любитель, вперехлест тебя через коромысло, за ногу и об угол».

Пепел падал на метлахскую плитку. Голый, на краю роскошной ванны Матвеев не замечал ни холода, ни жесткости и неудобства импровизированного стула, ни почти переставшей парить воды.

Поймав себя на том, что вот уже добрых пять минут ругается вполголоса матом по-русски, Степан попробовал успокоиться. Нужно выстраивать новую линию поведения Майкла Гринвуда, четвертого баронета Лонгфилда. Время ненароком, а может, и вполне осознанно пущенное вскачь Ицковичем, начинает гонку.

Мыться в холодной воде – занятие не для слабых духом, но в нынешнем теле Матвеева не напугать подобными житейскими мелочами. Прибрав за собой остатки нервического свинства, Степан прошел в свои комнаты и попросил дворецкого не беспокоить его минимум до вечера и принести «прямо сюда чего-нибудь пожрать» – от этих слов лицо старого служаки явственно перекосилось, но и только.

Мысли о дальнейших действиях неожиданно натолкнулись на отсутствие хоть сколь-нибудь внятно изложенной информации об истинных политических раскладах в межвоенной Европе. Здесь даже феноменальная память баронета не всегда могла помочь. Нет, конечно, Майкл Мэтью был в курсе нынешнего мэйнстрима, обладая, однако, хоть и многочисленными, но лишь разрозненными фрагментами столь необходимого знания. Сейчас же нужно решать уравнение с таким количеством переменных и неизвестных, что Матвеев воспринял это как нешуточный вызов своим математическим способностям.

«Попробуем разбить одно уравнение на несколько и решить его по частям, – тут в ход пошла бумага и карандаш, – может, что и выйдет».

Уже через несколько часов на столе образовалась внушительная кипа исчерканных листов со схемами связей и взаимовлияний, а пепельница была полна настолько, что гора окурков грозила повторить участь Вавилонской башни. Пришлось распахнуть окно – в дыму можно уже было вешать не только отсутствующий в апартаментах молодого джентльмена топор, но, пожалуй, и всю коллекцию холодного оружия из парадного зала на первом этаже.

Взять ситуацию в лоб, кавалерийским наскоком не получалось, да еще практически неконтролируемый Майкл, как партизан, то тут, то там вылезал с совершенно несвоевременными мыслями.

«Партизан? Так-так-так. Не можешь победить честно – победи, как можешь. Особенно при таком неравенстве возможностей, сил и ресурсов. Трое против… А кстати, против кого? Похоже, из союзников у нас только руки, ноги и головы. Зато все остальные – в лучшем случае недоброжелательные нейтралы».

Незаметно для себя и, судя по всему, не без помощи Гринвуда, Степан начал бурчать – поскольку мурлыканьем звуки, издаваемые рассерженным мужчиной, назвать никак нельзя, – себе под нос нечто вроде:

Знавали мы врага на всякий вкус:

Кто похрабрей, кто хлипок как на грех,

Но был не трус афганец и зулус,

А Фуззи-Вуззи – этот стоил всех![47]





«Это что еще такое?»

«Это сэр Редьярд Киплинг, – сказал кто-то изнутри, – лучший поэт Британии».

«Ага! Стихи о партизанах… Как там дальше?»

Он из кустиков на голову кувырк

Со щитом навроде крышки гробовой –

Всего денек веселый этот цирк,

И год бедняга Томми сам не свой…





«Чем-то мы похожи на тех суданцев – с голой пяткой на голую шашку лезем. Но! За нами опыт, отсутствие идеализма, и как это в книжках? Послезнание, вот». – Даже такое слабое утешение подняло настроение совсем было отчаявшемуся Матвееву. И плевать ему, куда теперь пролег путь британского пехотного полка…


С тактикой все понятно. Решению подлежали самые неочевидные сейчас, периферийные части Большого уравнения.

«Не нужно дожидаться, пока чайник вырастет в паровоз. Надо давить его, пока он маленький. Тот же Гейнлейн – слабая фигура, его значимость в большой политике стремится к бесконечно малой величине. Это сейчас, а через два года? – Степан горько усмехнулся. – А через два года его почти целиком съедят черви».

Ни в коем случае нельзя увлекаться игрой в одни ворота.

«Нельзя помогать ни одной стороне явно – мы сами себе сторона. Партия потомков. Для симметрии нужно что-то предпринять в отношении, скажем… Ну, советского руководства, например. Тем более что там сейчас упырь на упыре – пробы негде ставить. Компромат взять неоткуда. Даже в родной МИ-6 вряд ли что-то найдется. Видите ли „джентльмены чужих писем не читают“. А если повернуть иначе? Джентльмены чужих писем не читают? Да-да-да. Они их пишут».





* * *


– Отлично, Майкл. Значит, на эту неделю у меня не будет болеть голова из-за того, что нам нечего поместить на полосе о мировой экономике.

Редактор еще раз просмотрел пачку машинописных листов, лежавших на его массивном столе. Майкл видел, как двигаются глаза начальника. Мистер Крэнфилд прекрасно владел умением читать по диагонали. Без этого его работа редактором «Дэйли Мейл» стала бы попросту невозможной. Майкл ничего не ответил – он хорошо изучил своего нового шефа и видел, что тот еще не закончил «своей партии».

– Пожалуй, нам стоит продолжить этот цикл, – в голове редактора рождался очередной замысел. – Раз мы начали представлять читателям конкретные страны, не стоит ограничиваться Голландией… – Иногда мистер Кренфилд позволял своим мыслям выходить на обозрение собеседников. – Пройдемся и по остальным… мнэ… участникам фуршета. Да, именно так. Я нашел вам, Майкл, хорошее занятие на ближайший месяц! – идея обрела реальную форму. – Майкл! – редактор поднял глаза на сидящего напротив собеседника. – Вы слушаете меня?

– Разумеется, сэр, – кивнул Майкл Гринвуд.

– Отлично! Итак – я вижу цикл статей не только о Нидерландах. Это будет целый подвал на нашей международной странице. Общий заголовок: «Британия и ее соседи». В том же стиле, что и ваши «Не только тюльпаны» – о перспективах экономических связей Британии с государствами Европы. Испания, Италия, Франция… по Франции, пожалуй, одной статьи будет маловато… Да, по Испании не забудьте упомянуть про визит Черчилля по пути в Касабланку… Пара фраз в стиле «интересно, понравились ли сэру Уинстону барселонские анархисты», – мистер Крэнфилд оскалился в подобии «доброй» улыбки. – Германия. Когда будете писать о Германии, обратите внимание на новые перспективы англо-германского сотрудничества после того, как мистер Гитлер ликвидировал в своей стране анархию… Чехо-сло-вакия, – с усилием произнес он по слогам. – О! Как я мог забыть? Разумеется, ваша любимая Польша. Ну, здесь я вам даже не советчик.

Редактор откинулся в массивном кресле, глядя на Майкла чуть прищуренными глазами. Планы у шефа, действительно, были наполеоновские.

– Отличная идея, сэр, – Майкл поднял вверх большой палец, – мы покажем «Дэйли Экспресс», что такое серьезная пресса! Вот только…

– Никаких «только»! – отрезал посерьезневший мистер Крэнфилд. – «Дэйли Мейл» – серьезная газета. Ее редактор – серьезный человек, и поэтому его журналисты за свои серьезные материалы получают серьезные деньги.

Он выдвинул ящик стола и, вынув оттуда листок бумаги, выглядевший, как банковский чек, протянул его Майклу. Первое впечатление оказалось верным – это действительно был чек на ту самую сумму, которую ожидал Майкл. И даже чуть большую.

– Благодарю вас, сэр.

– Не будем тратить времени на благодарности. Дело превыше всего.

Редактор поднялся из кресла. Майкл встал вслед за ним. После рукопожатия Гринвуд кивнул и вышел из кабинета. Миссис Маккихан показала ему большой палец и вопросительно наморщила лоб. Майкл ответил ей тем же жестом и осклабился по-фербенксовски зубасто. Секретарша шефа относилась к нему как добрая тетя к любимому племяннику и каждый раз, когда он заходил в кабинет редактора, пыталась напоить своим любимым китайским чаем с каким-то очень странным привкусом. А еще она была заядлым цветоводом и больше, чем в спасение души, верила в то, что самые лучшие в мире тюльпаны по-прежнему растут только в Голландии. Поэтому при возвращении из Амстердама предназначенные для нее луковицы заняли добрую половину чемодана Майкла Гринвуда.

Теперь Майклу нужно было найти здесь еще одного участника для задуманного дела. Человека, которого за пределами редакции «Дэйли Мейл» никто не знал ни в лицо, ни даже по имени. Вовсе не потому, что тот занимался какими-то особо тайными делами. Наоборот, результаты его деятельности были всегда на виду и даже привлекали всеобщее внимание. Правда, не к нему – к газете. Пожалуй, лишь немногие из читателей когда-либо удосужились потратить время на то, чтобы просто глянуть на его подпись, не говоря уж о знакомстве с полным именем. В самом деле, кто же будет смотреть на подписи под карикатурами? Прочитать подписи к карикатурам – другое дело. Но карикатуры Стивена Демпстера часто относились к категории «без слов».

На столе Стивена лежали огрызки карандашей, помятые листки бумаги, старый номер их газеты и какие-то вырезанные фотографии. Одно лицо на фотографии было отлично знакомо и Майклу Гринвуду, и Степану Матвееву. Похоже, именно это лицо пытался изобразить на бумаге художник. В пользу этой версии свидетельствовало обилие большеусых людей на набросках. Похоже, редакционный карикатурист испытывал временные трудности с источником креатива. Значит, роль крылатой вдохновительницы творчества следовало играть прямо сейчас.

– Привет, как дела?

Реакция художника, обделенного вниманием отсутствующей даже у древних греко-римлян музы живописи, была нулевой.

– Я говорю: «Добрый день!» – Степан помахал перед его глазами рукой.

– Да? – тот оторвался от творческих раздумий и, наконец, узнал собеседника, – Как дела, Майкл?

– Шеф в хорошем настроении. Я только что от него, – сообщил Степан, – А это что, не иначе улыбка Джоконды? – он показал пальцем на ряд зубов под густыми усами на одном из разбросанных по подоконнику эскизов.

– Это большевик, – ответил Стивен, возвращаясь к творческой задумчивости.

– Вот этот? – все шло именно так, как Степан и ожидал.

– Ну да, – начал объяснять карикатурист, – этот их лидер, Сталин. Только вот куда его пристроить – ума не приложу.

– А куда его нужно пристроить? – уточнил Степан.

– Ладно, объясняю с самого начала, – снизошел коллега, – Фрэнк пишет статью о туризме в Россию. Большевики открыли представительства по Европе, зазывают к себе: раздают рекламные буклеты и продают туры. Фрэнк наслушался рассказов о красотах Sovdepiya и теперь пишет статью.

– Фрэнк был в самом логове большевиков? – газета лорда Ротермира часто писала об СССР, но, разумеется, отнюдь не комплименты.

– Ты о России? Нет. Я говорю, он был в лондонском офисе красного агентства по туризму… Сейчас… он говорил… Агентство называется «Moscow limited». Меня не спрашивай, я там не был и не собираюсь. Мне поручено нарисовать к этой статье иллюстрацию. Карикатуру.

– Понятно. То есть Коварный Большевик, – Степан показал на сталинские усы, – заманивает Легковерного Туриста в Адский Подвал Чека?

– Ну нет, это как-то уже банально, – возразил снова ставший грустным Стивен, – надо что-то более свежее, – он вынул из кармана брюк и разгладил блокнотный листок, – вот это пока что все, на что меня хватило.

На рисунке карикатурный Сталин в буденовке с огромной звездой плясал вприсядку, обнимая какую-то даму с еще не нарисованным лицом. Дама приседала на правую ногу, выбрасывая левую вверх, демонстрируя подвязки на чулках.

– Это что – красный канкан?