Алая гроздь турмалина

Заказчиков у него довольно быстро стало хоть отбавляй. Реализовывать замысел в жизнь помогал Павел Альбертович, а Даня, следя за его руками, впитывал науку и тренировался без устали, словно зная, что сроку на это обучение отведено немного. Спустя три года Павел Еропкин скончался от обширного инфаркта, а еще через три месяца у Ольги Тимофеевны нашли неоперабельный рак, от которого она быстро сгорела, оставив сына совсем одного.

– Леночка, – сказала она, незадолго до смерти попросив ее приехать в Излуки, – я ухожу со спокойной душой, потому что знаю: Данечка все сможет. Дом у нас оборудован так, чтобы инвалиду было сподручно жить одному. Материальных проблем у Дани не будет, от нас с отцом осталось, да и сам он вполне обеспечен, его прокормят золотые руки и ясная голова. Помощница по хозяйству есть, массажист, врач, тренер – все налажено. Машина, на которой он может вместе с коляской ездить, тоже имеется. Одно меня гложет, его неизбывное одиночество. Ты же знаешь, что после этой аварии надежды на личное счастье у него быть не может. И друзей за те годы, что он со своим телом боролся, а потом к новой жизни приспосабливался, совсем не осталось, только ты. Леночка, я тебя богом молю, не бросай Даню, пожалуйста!

Ольга Тимофеевна заплакала. Лена тогда пообещала лежащей на смертном одре несчастной матери, что, конечно, не бросит. И действительно, старалась звонить ему каждые два-три дня, рассказывать о своей жизни, проблемах с мужем, разводе, Митькиных успехах, рабочих проектах, достижениях, которыми гордилась. Когда умерли ее родители, настала пора Дани о ней заботиться. Он тогда приехал к Лене, пользуясь тем, что в ее подъезде был пандус и грузовой лифт, сидел рядом с ее кроватью, на которой она лежала ничком, содрогаясь от слез, и гладил по голове, как маленькую, шептал какие-то глупые слова, от которых хотя бы ненадолго становилось легче.

Перед Даней Еропкиным раскисать было стыдно: он в своей жизни повидал такое, что Лене и не снилось, и без родителей остался раньше. И пока в ее жизни не появилась Шура, Даня был самым верным и преданным Лениным другом, с которым она привыкла советоваться по всякому поводу.

Появление Шуры Даня тоже одобрил – он считал странным, что у Лены нет ни одной близкой подруги, – а вот к Сане Персиянцеву отнесся негативно. Как поняла Лена, ревновал к новому другу мужского пола. Впрочем, она быстро объяснила, что другом Саню не считает, он просто брат подруги, готовый прийти на помощь. И с этим положением вещей Даня, скрепя сердце, согласился.

Другими словами, не было ничего удивительного в том, что найденный драгоценный камень Лена отвезла именно в Излуки. Во-первых, много лет Даня Еропкин был ей близким другом, во-вторых, никто не разбирался в драгоценных камнях лучше него, и, в-третьих, он не мог никому проболтаться о находке, потому что ни с кем не общался.

Провертевшись в кровати до шести утра и гадая, удобно уже звонить Дане или все-таки рановато, вконец измучившаяся Лена встала, натянула спортивные штаны с футболкой и повела Помпона на прогулку, решив дать сыну поспать. Если уж она встала в такую рань, так хоть с собакой погуляет. Радостный Помпон усиленно вилял хвостом, приветствуя таких же ранних собачников. Над заспанным городом вставало солнце, градусник показывал плюс двадцать четыре – день обещал быть жарким, по прогнозу около тридцати.

В этом году северное лето отчего-то расщедрилось на хорошую погоду. Если первые две недели мая лил проливной дождь, и дачники уныло жаловались на то, что посадить ничего невозможно из-за ночных заморозков, то потом установилась ровная теплая погода с минимумом осадков и держалась месяц, перейдя потом в совсем даже не июньский зной, который выпадал далеко не каждый год.

Лена любила жару, поэтому настоящему лету радовалась. Из-за ограничений на заморское море уже второй год подряд не съездишь, а на российских курортах такой дурдом, что туда ей и даром не надо. Да и реставрация съест остаток лета, потому что до осенних дождей и следующих за ними холодов нужно успеть. Так что пусть хотя бы здесь будет настоящее лето с жарой и обещанными грозами – пока, правда, не случилось ни одной.

Они с Помпоном успели выйти со двора и перейти на противоположную сторону улицы, где располагался большой тенистый парк, когда у Лены зазвонил телефон. «Даня», – было написано на экране, и она отчего-то встревожилась, впервые подумав о том, что, отдав Еропкину камень, сделала его невольной мишенью. Инвалид-колясочник вряд ли сможет оказать преступнику сопротивление. Несмотря на теплое утро, Лену пробрал озноб.

– Да, Дань, – торопливо сказала она в трубку. – Что случилось?

– Ничего, – удивился Еропкин, – с чего ты это взяла?

– Но сейчас пятнадцать минут седьмого, ты никогда мне не звонишь в такую рань.

– Никогда не звоню, а сейчас дело есть, – загадочным голосом сказал голос в трубке. – И это такое дело, ради которого вполне можно поднять с постели подругу детства в несусветную рань. Впрочем, судя по звукам, ты уже не спишь.

– Не сплю, – призналась Лена, – всю ночь думала о том, что именно ты мне расскажешь, Дань. Боялась тебя будить и отправилась на прогулку с Помпоном, чтобы убить время.

– Ты сегодня работаешь или отдыхаешь?

– Работаю, – вздохнув, призналась Лена. – Точнее, у меня встреча с подрядчиком на объекте. Это часа на три, а потом я совершенно свободна.

– А отменить или перенести нельзя?

– Нельзя, – снова вздохнула она, – мы должны были обсудить смету еще три дня назад, но сначала Петра Алексеевича убили, потом этот кент в командировку уехал. Не буду я ничего отменять, тем более, довольно высокомерно на него наехала, заподозрив в том, что он в субботу напрягаться не станет.

– Кент – это, значит, подрядчик, – понял Даня. – А наехать ты можешь! Мне даже этого чувака немного жалко. Ладно, если тебе совсем невтерпеж выяснить, что я узнал, то приезжай прямо сейчас, чтобы мы успели поговорить до твоей встречи. А если в состоянии потерпеть, то бери Митьку и приезжайте после обеда. Искупаетесь в реке, нажарим шашлыков, проведете время на свежем воздухе, а я заодно все тебе и расскажу.

– Дань, мне, конечно, ужасно интересно, но я все-таки потерплю до обеда, – подумав, сказала Лена. – Если я сейчас узнаю что-то важное, то на встрече с подрядчиком буду как на иголках, потому что мне кажется, он какой-то подозрительный и имеет отношение к гибели Петра Алексеевича. А так я и не выболтаю ничего, и с тобой обстоятельно поговорю, и с сыном время проведу, и на даче твоей побуду. Сто лет не была в Излуках вот так, без спешки. Только можно я еще Помпона захвачу? Ему в квартире так жарко, бедолаге, пусть тоже искупается.

– Бери, конечно, – согласился Даня, – кстати, это даже к лучшему.

– Что к лучшему, – не поняла Лена, – Помпон?

– Ага. Пока ты занимаешься делами, я как раз успею реализовать одну штуку. Уверяю, она крутая и тебе понравится.

– Ты так точно крутой и мне нравишься, – Лена не выдержала и засмеялась, потому что этот двадцативосьмилетний мужчина, которого она по старой привычке считала мальчишкой, вызывал у нее только улыбку и позитивные эмоции.

Она часто думала о том, что, будь он старше, она бы, пожалуй, вышла за Даню Еропкина замуж. Это был бы очень спокойный, ровный, а потому счастливый брак людей, основанный на самом главном, что бывает в жизни – дружбе. Ничего, что между ними не могло быть страсти, – брак, основанный на страстях, приводит к обрыву, с которого очень просто улететь в пропасть. Такое в Лениной жизни уже было. Спасибо, больше не надо!

А может, наплевать, что ему двадцать восемь, а ей тридцать пять? Раз между ними не может быть физической любви, так какая разница! Все равно ни на одного мужчину Лена Беседина больше никогда не посмотрит, а уж как на объект физического вожделения тем более. Ладно, об этом можно подумать позже. Даня Еропкин никуда не денется.

– Мы приедем часа в четыре, – сказала она торопливо, чтобы выгнать из головы глупые мысли. – Я, Митька и Помпон. Рассчитываю на шашлык и увлекательную историю.

– Будет и то и другое, – заверил ее Даня, – даже не сомневайся, подруга дней моих суровых.

– Старушка дряхлая моя? – в голосе Лены сквозило деланное возмущение. – Мерзавец ты, Еропкин, обязательно нужно сделать акцент на моем возрасте!

Даня весело захохотал в трубке. Мальчишка, что с него взять!

– Ладно, до вечера, – сказал он, отсмеявшись. – И это, Лена, держи язык за зубами, хорошо? Особенно с этим твоим странным подрядчиком.



* * *

В этот раз Дмитрий приехал на объект на полчаса раньше назначенного времени. Хоть и ночевал дома, и был твердо убежден, что дорога займет не больше двадцати минут, а на всякий случай перестраховался, чтобы второй раз не рисковать репутацией. Почему ему было так важно сохранить ее в глазах Елены Бесединой, он не знал и думать про это не хотелось.

Кроме того, ему было важно провести со старым домом какое-то время наедине. Дом Яковлева, оказывается, давным-давно принадлежащий его, Дмитрия, предкам, хранил какую-то тайну, и ему хотелось с ней разобраться. Никогда до этого он не чувствовал ни малейшей тяги к корням. Его любовь к семье ограничивалась родителями и семьей брата, даже про бабушек-дедушек воспоминания были смутными, а уж еще глубже историей рода он и вовсе не интересовался. До последнего времени.

То, что в доме Яковлева когда-то жили его предки, казалось Дмитрию неслучайным. Зачем-то судьба привела его именно в этот старый деревянный особняк, значит, предстояло выяснить, что именно она, шутница, имела в виду. Обойдя дом по периметру, Дмитрий убедился, что заколоченные окна никто не тревожил. Он отпер дверь, отключил сигнализацию и прошелся по пустынным комнатам, зажигая свет.

Что Беспалов делал здесь ночью? С кем мог встретиться? Почему его убили? Значил что-нибудь листок бумаги, зажатый в его руке или нет? Притихший дом не давал ответов, зато казалось, что он прислушивается к его шагам, настороженно, словно испуганный зверек.


– Не бойся, – сказал он дому и вздрогнул от звука собственного голоса, эхом отдающегося от пустых стен. – Я не причиню тебе вреда.

Ему самому было странно, что он разговаривает с неодушевленным предметом. Вообще-то материалист и вменяемый человек Дмитрий Макаров таких глупостей себе не позволял. Но тут дом, словно действительно мог вступить в диалог, прошелестел что-то скрипучими половицами. Будто ответил, пообещав не бояться.

Ждать в пустом доме было скучно. Дмитрий посмотрел на часы, убедившись, что до прихода Бесединой еще двадцать минут, и от нечего делать начал рассматривать единственное, что оставалось в доме – изразцовые печи. Он не спеша переходил из комнаты в комнату, останавливался, бездумно скользя глазами по античным фигурам, довольно странно смотрящимся в этом интерьере. В их глубинке предпочитали когда-то совсем другие печи – с разноцветными расписными изразцами, складывающимися в разнообразные узоры.

За подобными сейчас к мастерам очереди стояли, хотя брали они недешево. Дмитрий, предпочитавший современный подход к строительству, и обустроивший в своем доме мраморный камин, не съедавший пространство, тем не менее, знал, что выложить изразцами большую русскую печь стоит пару миллионов рублей.

Какое-то время назад он наткнулся в местной газете «Курьер» на историю о том, как неподалеку от города был обнаружен тайник с изразцами XVI века, принадлежащими знаменитому цениннику Степану Полубесу[2]. История его заинтересовала, и об изразцах Дмитрий тогда прочитал все, что мог, поэтому точно знал: печи в доме Яковлева были особенными, ни на что не похожими – алебастровые фигуры по центру, и гладкие обливные плитки по бокам, верху и низу. Ни тебе знаменитого «полубесовского» павлиньего ока, ни цветочков, ни дивных зверей, ни голландских домиков и мельниц. Просто и безыскусно, как в операционной.

Почему его предок по фамилии Штольцен выбрал для своего дома именно такие печи, оставалось только гадать. То ли причина какая была, то ли просто слыл он чудаком и оригиналом, – теперь никто не скажет. Позволяя мыслям течь, куда заблагорассудится, Дмитрий дошел до третьей гостиной с очередной печью, скользнул по ней взглядом и вдруг замер как охотничий пес, вставший в стойку. На верхнем ряду кафельных плиток одна отличалась от всех остальных нанесенным на нее узором – и это был родовой знак Палеологов, точно такой же, как на рисунке, который достали из мертвых пальцев Петра Беспалова. Что за черт!

Вернувшись в первые гостиные, а потом почти добежав до четвертой, Дмитрий убедился, что на остальных печах такого знака нет. Как говорили во времена его молодости, проводя дурацкие конкурсы на свадьбах: «чтобы это значило?» Додумать ответ на этот вопрос он не успел, потому что услышал легкие шаги. В комнату, где он в растерянности стоял перед печью, входила Елена Беседина. Судя по часам, приехала она минута в минуту.

– Здравствуйте, – услышал он и помотал головой, понимая, что ведет себя невежливо. Здороваться первому вообще-то надлежало мужчине.

– Доброе утро, Елена Николаевна. Простите, задумался.

– О чем же? – ему показалось, или ее голос звучал чуть настороженно.

– Да белиберда какая-то. Пока вас ждал, начал рассматривать печи и обнаружил, что одна из них отличается от остальных.

– Вообще-то, они все отличаются друг от друга, – суховато сообщила Елена. Ей явно что-то не нравилось. – На них разные фигуры, и меня удивляет, что вы только сейчас это заметили.

– Это я заметил сразу, – слегка уязвленный, сказал Дмитрий. – А вот то, что только на одной печи есть родовая эмблема Палеологов, обнаружил только сейчас. С учетом обстоятельств гибели Петра Алексеевича, мне это кажется странным совпадением, а вам?

Она молчала, не отвечая на его вопрос. Ее лицо, замкнутое, холодное, отражало какую-то глубокую внутреннюю борьбу, происхождения которой Дмитрий не понимал.

– Покажите, – наконец, сказала она.

– Вот, полюбуйтесь.

Она сделала несколько шагов и оказалась совсем рядом с ним. От нее пахло свежестью, и он не понял, что это было: какие-то особенные летние духи или просто гель для душа или шампунь. Эта близость странно волновала, и Дмитрию хотелось погладить ее по голове, чтобы ощутить колкость или, наоборот, мягкость волос, ложащихся на затылке причудливым узором. Парикмахер у нее хороший, это точно. Ее же, казалось, совершенно ничего не смущало, и она, повернув голову, смотрела Дмитрию в лицо, мол, давай, показывай. Он поднял руку и показал на эмблему.

– Вот она.

В лице ее снова что-то дрогнуло, словно отсвет внутреннего пламени мелькнул в глазах. Непостижимая какая-то женщина!

– И как вы это объясняете?

– Я не знаю, – признался Дмитрий. – Но мне кажется, что господин Беспалов пришел сюда ночью неслучайно. Он что-то хотел найти и встретил человека, который искал то же самое. Только у преступника, в отличие от Петра Алексеевича, был некий путеводитель. И когда они столкнулись в последнем противоборстве, – уж извините мой пафос, я просто отчего-то довольно сильно волнуюсь, – Петр Алексеевич вырвал у своего убийцы из рук листок со знаком, который указывал, что именно надо искать.

– А что именно надо искать? – быстро спросила Беседина.

– Понятия не имею, но эмблема Палеологов, видимо, и указывала на место поисков. У Беспалова ее не было, а у преступника – да.

– У Беспалова ее не было, – медленно повторила его собеседница, – именно поэтому он сначала приобрел дом Балуевских. Он думал, то, что он ищет, находится там. И мы с ним разобрали этот дом до досочки, а потом собрали заново, но безрезультатно. И, спустя какое-то время, он взялся за этот особняк, чтобы мы с вами помогли разобрать до основания и его тоже.

– С чего вы взяли, что он приобрел особняк Балуевских, потому что что-то там искал? – быстро спросил Дмитрий, умевший вычленять из сказанного главное.

– Именно в связи с домом Балуевских я впервые встретила родовую эмблему Палеологов, – нехотя, словно пересиливая себя, призналась Елена.

– Вы хотите сказать, что видели ее в том доме?

– Нет, в доме ее не было. Понимаете, для качественной реставрации мне казалось важным узнать как можно больше о бывших владельцах, поэтому я работала в архивах.

Елена рассказывала о расстрелянном на Бутовском полигоне последнем владельце особняка – художнике Викторе Балуевском, сделанной им татуировке родового знака Палеологов и о тетради, где остался рисунок той же эмблемы. Дмитрий напряженно думал, потому что все происходящее ему категорически не нравилось.

– Елена Николаевна, вы рассказывали Беспалову о том, что вычитали в архивах? Он знал про Палеологов и Виктора Балуевского?

– Нет, – удивилась она, – тогда у меня не было ни малейшей причины полагать, что это может иметь значение, поэтому я просто прочитала и забыла. А вспомнила только сейчас, когда у Петра Алексеевича в руках был найден этот клочок бумаги, и когда…

Она вдруг замолчала, тяжело дыша.

– Когда что?

– Когда вы показали мне эту плитку, – закончила она, отводя глаза.

– Давайте хотя бы проверим, есть в ней какой-то смысл или нет, – предложил Дмитрий. – У вас есть резиновые перчатки?

В ответ она, молча, достала из рюкзака пару и протянула ему. С трудом натянув их на руки и надеясь, что не порвутся сразу, Дмитрий аккуратно и быстро пробежался пальцами по черточкам на плитке. Они были еле заметно выпуклыми, особо не бросаясь в глаза. Если смотреть невнимательно, ни за что не заметишь. Он нажал посильнее, плитка вдруг вздрогнула под его пальцами, издав чуть слышный щелчок, и отошла чуть в сторону, открывая небольшое пространство внутри.

– Тут тайник, – шепнула стоящая за спиной Дмитрия Елена. – Получается, именно его искал Петр Алексеевич.