Афера для своих
Часть 12 из 43 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Время позднее, Марина. До утра транспорта в город не будет, так что придется тебе заночевать здесь.
Федосеева уже после первых вопросов на интимные темы поняла, что просто так она отсюда не уйдет. Хочешь – не хочешь, а с хозяином придется переспать.
– Ночь на дворе, транспорта нет, кровать в доме одна, так что придется нам спать вместе, – завершила Марина мысль хозяина.
– Примерно так! – согласился Джо. – Но перед сном нам надо поужинать. Ложиться спать на голодный желудок – это извращение.
Следом за вьетнамцем Федосеева поднялась по тускло освещенной лестнице на третий этаж. У обшарпанной двери Джо остановился, подождал Марину.
– Прошу вас! – Вьетнамец церемониально распахнул дверь.
Марина сделала шаг вперед и остолбенела. Она ожидала увидеть все, что угодно, но только не это. Перед ней было небольшое помещение с бетонными неотделанными стенами и бетонным же полом. Посреди комнаты стоял накрытый на двоих стол. На белоснежной скатерти красовалась ваза с букетом живых роз, рядом с ней – бутылка шампанского в ведерке со льдом.
– Сюрреализм какой-то, – сказала обретшая дар речи Федосеева. – Кругом бетон, вместо люстры – лампочка под потолком, окна – без занавесок, и такой праздничный стол!
– Ничего удивительного! – ответил Джо, скручивая проволочку с горлышка бутылки «Советского шампанского». – Мы находимся в недостроенном административном здании заводоуправления «Сибпромавтоматика». Три года назад строительство завода законсервировали, а в прошлом году вовсе решили забросить.
Джо стрельнул пробкой в потолок, разлил пенящийся напиток по высоким бокалам.
– Этим летом я осмотрел незавершенное строительство, решил: «Не пропадать же добру!» – и заселился сюда. С бывшим собственником завода у меня проблем не было, так как «Сибпромавтоматика» приказала долго жить, а вот энергетики приходили. Поговорили с охраной, убедились, что никто из моих людей по-русски ни слова не понимает, и ушли. Я думал, свет отключат, придется с кем-то договариваться, новую линию от трансформатора тянуть, но ничего подобного! Электричество поступает бесперебойно, и я за него ни копейки не плачу: я не собственник, а собственника нет.
Джо протянул Марине бокал, они чокнулись, сделали по глотку. Вьетнамец продолжил:
– Отопление и горячая вода в здании есть. Административный корпус можно было бы довести до ума, отремонтировать, но мне-то зачем деньги в благоустройство неизвестно чьего имущества вкладывать? Сегодня заводоуправление бесхозное, а завтра государство вспомнит про него и отберет.
В комнату бесшумно вошла молодая вьетнамка, за ней следом – два парня с подносами. Девушка поставила перед Мариной основное блюдо – жаренное на углях мясо с гарниром из отварных овощей, посыпанных пряными травами. Парни расставили на столе корзинки с хлебом и булочками, мисочки с соусом, бутылку красного вина, стеклянный кувшин с ягодным морсом. Сервировав стол, прислуга удалилась, плотно прикрыв за собой дверь.
– Ну что же, пора подкрепиться! – предложил Джо, посмотрел на растерянную Федосееву и счел ее замешательство следствием недавнего разговора о партизанах. – Марина, ты кушай, не бойся! Я тебя экзотическими вьетнамскими блюдами угощать не собираюсь. Если ты хотела полакомиться жареной крысой, то как-нибудь в другой раз. Специально для тебя велю поймать и приготовить, а пока могу тебе предложить только европейский ужин. Я, кстати, не любитель вьетнамской кухни и тебе ее не советую. Желудок европейца не приспособлен для азиатской еды.
Марина попробовала мясо. Оно было восхитительным: прожаренным, сочным, без корочки. Прованские травы придавали ему какой-то особый, изысканный вкус. В винах Федосеева не разбиралась, но, судя по этикетке, вино было не из гастронома на углу. За поздним ужином к Джо вернулось разговорчивое настроение, и он пустился в воспоминания о своем детстве и юности:
– Я родился в интересной семье. Мой отец был ярым франкофилом. У нас дома был самый настоящий культ Франции: между собой мы общались исключительно на французском. Кухарка готовила средиземноморские блюда. Книги только на французском. Я лет в двенадцать попытался понять, что это – личная фронда моего отца, или он по каким-то неизвестным причинам с детства влюбился в страну, где никогда не был? Сейчас я думаю, что большей частью это была фронда.
– Джо, я не такая умная, как ты. Если говоришь непонятные слова, то сразу же объясняй, что они значат.
– Фронда – это фига в кармане, которую ты боишься показать коммунистической партии. Анекдоты про Брежнева – это фронда чистой воды. Я, кстати, тоже фрондер, но только по отношению к своему отцу. В двенадцать лет я взбунтовался и заявил, что больше не хочу учиться в школе с французским уклоном. Я сказал отцу так: «Лучшая страна на свете – это Советский Союз. Я хочу изучать русский язык и потом, после войны, получить высшее образование в СССР». Мой отец был против, но меня поддержал дядя, очень влиятельный генерал-политработник. Благодаря его связям я попал в школу при советском посольстве. Потом я служил в армии, воевал против «красных кхмеров» в Камбодже, немного поработал у дяди в политуправлении и по разнарядке поступил в МГУ. В Москве я распробовал русскую кухню… О, о Достоевском, о Пушкине! После русской школы я просто обязан был восхищаться всем русским и на любой вопрос о русской культуре отвечать: «Мой любимый писатель – Достоевский. Любимый композитор – Чайковский». И далее все в том же духе. В университете я так и говорил, но на самом деле ни одной книги Достоевского не осилил. Слишком мудрено и скучно он пишет. Не сравнить с Морисом Дрюоном, которым я зачитывался в детстве. С русской кухней – та же история. Я могу съесть кусок холодца, но вкуса его не понимаю.
– Ты столько лет живешь в России и не привык к нашей кухне?
– До семнадцати лет я рос в семье, где на обед подавали луковый суп. Ты пробовала луковый суп, национальное французское блюдо? Поверь мне – это гадость. Лучше одним рисом питаться, чем в луковом отваре гренки вылавливать.
Выпив вина, Марина осмелела:
– Джо, как тебя зовут на самом деле?
– Не важно! Зови меня Джо. Я привык к этому имени и менять его не собираюсь. Если тебе кажется, что это имя вульгарное, короткое, как собачья кличка, то можешь называть меня как-нибудь напыщенно. Джонатан, например. Или Джордж. Мне без разницы.
В непринужденной беседе, под хорошее вино и шампанское, время пролетело быстро. Марина перестала бояться Джо.
«Он интересный мужчина, – думала она, пропуская мимо ушей рассказ вьетнамца о его жизни в Москве. – Все в городе содрогаются при одном упоминании о нем, а я – ничего, сижу с Джо за одним столом, пью вино».
Федосеева посмотрела на опустевшие тарелки, промокнула губы салфеткой.
«С вьетнамцем я еще не пробовала», – промелькнула хмельная мысль.
– Пошли, – предложила она.
Ночью Джо проснулся, вылез из-под одеяла, сунул ноги в тапочки, накинул расшитый китайскими драконами халат, пошел в туалет.
«Старею, что ли? – подумал он. – Раньше я по ночам не просыпался. Может, простыл или, того хуже, простатит подхватил? С проклятой сибирской погодой что угодно можно застудить, а в чем причина, не узнаешь. Парадокс рыночной экономики: платных врачей нет, а в поликлинике меня лечить не будут, потому что я иностранец и нигде не прописан».
Из личных апартаментов Джо спустился в комнату охранников, по-хозяйски толкнул дверь, вошел в прохладное, еле отапливаемое помещение. В дежурке был полный порядок. Один охранник играл в примитивную компьютерную игру «Диггер», другой спал. Старший смены только что вернулся с обхода.
– Все спокойно! – доложил он.
– Сколько сейчас времени? – спросил Джо. – Девять утра? Что-то я не слышу работниц в цеху.
Охранники переглянулись.
– Джо, сегодня суббота, – напомнил старший смены. – По выходным девушки работают с одиннадцати часов.
На первом этаже административного корпуса располагался нелегальный цех по разливу водки. Работали в нем девушки-вьетнамки, уволенные по сокращению штатов с завода химического волокна. По двенадцать часов в день они сортировали и мыли пустые бутылки, счищали с них старые этикетки и наклеивали новые. Двое парней-вьетнамцев разливали в бутылки спирт, разведенный водопроводной водой. Из одного литра технического этилового спирта получалось три литра водки. Некрепкой, с осадком на дне бутылки, зато без привкуса сивушных масел и резкого запаха ацетона. Сибирские пьянчужки вьетнамскую водку уважали. Еще ни один человек ею не отравился.
– Сходи в теплоузел, открой вентиль в мою спальню на всю мощь, – распорядился Джо. – На улице мороз, стены остыли. Сплю, как в холодильнике.
– Будет сделано, – заверил старший смены.
– До обеда меня не будите, сам встану. На кухне распорядись, чтобы завтрак был готов в любой момент.
Джо вернулся в свои апартаменты, сел в кресло, из плоской металлической коробочки достал сигариллу «Даннеманн», изготовленную из отборного суматранского табака. Плеснул на дно квадратного бокала виски, сделал глоток, закурил.
«Холод иногда полезен. Промерзнув в коридоре, я, кажется, ухватился за нужную мысль. Что было отправной точкой? Цех, безусловно, цех. Итак, чего я добился за эти годы в России? Нет, не с того начал. Чего бы я добился во Вьетнаме? Сейчас я был бы майором Народной армии, писал бы для дяди доклады в политуправлении. Это не для меня. Скучно, однообразно, непознавательно. То ли дело здесь, в России! Что ни день, то драйв, приключения, опасности. Но что я имею в сухом остатке? Немного. Мне принадлежит цех. Моя водка продается во всех ларьках Кировского и Машиностроительного районов. Если немного поднажать, то я отобью у азербайджанской диаспоры Заводской район. Правда, без крови захват новой территории не получится, но что такое кровь, когда на кону стоят большие деньги? Но большие ли, если вдуматься?»
Вьетнамец сделал еще глоток виски, затянулся сигариллой, выпустил струю дыма перед собой.
«Мне подчиняется вся вьетнамская диаспора. Неофициально лидером диаспоры числится Нгуен Там Дао, но кто он такой по сравнению со мной? Он уже стар, авторитетом не пользуется. Его удел – официоз, пустопорожняя болтовня о российско-вьетнамской дружбе. Нгуен Там Дао болтает, а я – делаю. Ночь с Мариной – вот наглядный пример, как надо укреплять российско-вьетнамские отношения! Интересно, чисто теоретически, если бы у меня с Мариной были дети, на кого бы они были похожи? Полукровки всегда красивые, особенно девушки».
Джо посмотрел на Федосееву, сбросившую в тепле одеяло. Плеснул еще виски в бокал.
«На спортивных костюмах, кроссовках из Вьетнама и поддельной водке большой капитал не сколотишь. Пройдет год-два, начнется новый передел рынка. Сейчас оружия в России много, а станет еще больше. Стрельба по конкурентам переместится с окраин в центр города, прольются реки крови, и не факт, что по одной из заснеженных улиц не будет течь ручеек моей крови. К началу передела рынка из России надо сваливать, иначе конкуренты рано или поздно прикончат, несмотря на всю охрану. Подкараулят джип на перекрестке и из автоматов изрешетят. Единственный выход – пристроиться к Козодоеву, войти в его бизнес и кинуть его в самый последний момент».
Наброски плана о создании некой новой фирмы, совместной с Сергеем Козодоевым, появились у Джо еще в ноябре, но стали обретать реальные очертания совсем недавно, когда люди Джо случайно обнаружили слежку за Риммой Витальевной.
С первых дней знакомства с Сергеем Козодоевым Джо, как паук паутиной, стал оплетать директора СГТС своими людьми и услугами: в больнице за отцом Сергея присматривали вьетнамские сиделки, на улице его сопровождали телохранители-вьетнамцы, домохозяйкой у него была Ми, дальняя родственница Джо. «Старик Николай», пятидесятилетний вьетнамец, бывший партизан, день и ночь сторожил квартиру Козодоева. Не остались без присмотра и враги Сергея, мать и сестра. Люди Джо время от времени следили за ними, и на прошлой неделе бессмысленная на первый взгляд слежка дала плоды. «Джо, – вернувшись из города, сказали парни, – за сестрой Козодоева был хвост. Ее вели профессионально, двумя экипажами. Судя по почерку – это менты». На другой день Джо послал своих людей следить за Ефремовым.
«Ефремов не добил Сергея и жаждет упрятать его за решетку, – прикидывал Джо. – Мамаша Козодоева осталась на бобах: муж при смерти, сын отобрал фирму. Сейчас Ефремов и Римма Козодоева могут скооперироваться и начать новую атаку на директора СГТС».
Слежка за Ефремовым установила, что он посетил кафе, где работала Федосеева. На другой день Марина осталась у Ефремова на ночь. Потом еще раз. Заговор против Козодоева был налицо, и Джо велел привезти к нему Марину. Если с похищением Федосеевой проблем не было, то Ефремов в пятницу слежку за собой обнаружил и сбросил. Зато Римма Витальевна ничего не почувствовала и привела людей Джо в кафешку, где встречалась с Ефремовым. С этого момента все сомнения в заговоре против директора СГТС развеялись, круг врагов был очерчен.
«Яблоко от яблони недалеко падает, – вспомнил русскую поговорку Джо. – Отец кинул немецких партнеров, сын решил кинуть мать. Римма Витальевна поняла это и решила кинуть сына. Все логично и закономерно. Владеть активами СГТС должен кто-то один. Мать Козодоева надеется, что Ефремов посадит Сергея, и пока тот будет в заточении, она перебросит активы на свои счета. В тот момент, когда они сцепятся, мне надо будет вмешаться и оставить всех русских с носом. Но сделать это можно будет при одном условии – если я буду иметь какое-то отношение к движению активов СГТС. Как это сделать, как проникнуть в святая святых „Сибгазтранссервиса“? Надо подумать. Пока понятно одно – Козодоеву о заговоре знать не стоит. Иначе он перепугается и начнет перестраховываться, во всем искать измену. Пусть пока благоденствует, а я решу, как половчее облегчить его карманы».
Марина заворочалась в полумраке, приподнялась на кровати.
– Сколько времени? – спросила она сонным голосом. – Давай еще полежим. Мне сегодня не на работу, можно отоспаться.
Джо затушил сигариллу в пепельнице, сбросил халат и пошел к девушке.
14
В понедельник Лаптев допрашивал Грязева. Все версии, связанные с личными неприязненными отношениями, тот с ходу отмел.
– У меня нет врагов в быту, – уверенно заявил он. – Нападение на меня связано с моей общественно-политической деятельностью.
– Давайте уточним этот момент, – предложил Лаптев. – Что именно могло спровоцировать нападение?
– Все! Любое мое выступление в горсовете – это вызов врагам народовластия.
– Нет, нет, так дело не пойдет! Мы будем ходить вокруг да около и ни к чему не придем. Постараюсь конкретизировать мой вопрос. Возьмем Ивана Ляхова, поэта и бунтаря.
– Ляхов – политическая проститутка, – не задумываясь, оценил Грязев соратника по борьбе с ельцинским режимом.
– Предположим, что так. Но я веду речь не о его политическом кредо, а о стихах. В каждом своем произведении Ляхов полощет в грязи политических оппонентов. Если бы не цензура, то он бы матом о них писал. Мне как-то попалась на глаза его поэма «Дуракам везде у нас дорога…». Некоторые рифмы в ней кажутся притянутыми за уши. Но если заменить ключевые слова на матерные, то получится очень даже ничего, эмоционально, со смыслом.
– Я его пошлые стишки не читаю, – буркнул Грязев. – Слишком много чести будет.
– Я тоже его не читаю, но если бы мне шепнули, что Ляхов про меня стих написал, то я бы наверняка заинтересовался. Вам понятно, о чем я говорю? Есть Ляхов. Он половину городских чиновников оскорбил и унизил. Если завтра кто-то проломит ему голову, то инициаторов нападения надо будет искать среди героев его стихотворений.
– Я стихи не пишу, – поспешил опровергнуть нарождающуюся версию Грязев.
– Вы с трибуны выступаете. Могли кого-нибудь ненароком обидеть.
– Я всегда сдержан в своих выступлениях.
– Хорошо. Зайдем с другой стороны. Вы прошли в горсовет по партийным спискам?
– По каким же еще? – удивился Грязев. – В 1989 году кандидатов в городской Совет народных депутатов предлагала КПСС.
– Я не слежу за политикой, но, кажется, на тех выборах половину мест в горсовете отдали самовыдвиженцам?
– Они что, не были членами партии? Все в КПСС состояли. Невозможно было занять мало-мальски руководящий пост без партбилета в кармане.
– Разве в горсовете нет депутатов, кто кичится своей беспартийностью?
Федосеева уже после первых вопросов на интимные темы поняла, что просто так она отсюда не уйдет. Хочешь – не хочешь, а с хозяином придется переспать.
– Ночь на дворе, транспорта нет, кровать в доме одна, так что придется нам спать вместе, – завершила Марина мысль хозяина.
– Примерно так! – согласился Джо. – Но перед сном нам надо поужинать. Ложиться спать на голодный желудок – это извращение.
Следом за вьетнамцем Федосеева поднялась по тускло освещенной лестнице на третий этаж. У обшарпанной двери Джо остановился, подождал Марину.
– Прошу вас! – Вьетнамец церемониально распахнул дверь.
Марина сделала шаг вперед и остолбенела. Она ожидала увидеть все, что угодно, но только не это. Перед ней было небольшое помещение с бетонными неотделанными стенами и бетонным же полом. Посреди комнаты стоял накрытый на двоих стол. На белоснежной скатерти красовалась ваза с букетом живых роз, рядом с ней – бутылка шампанского в ведерке со льдом.
– Сюрреализм какой-то, – сказала обретшая дар речи Федосеева. – Кругом бетон, вместо люстры – лампочка под потолком, окна – без занавесок, и такой праздничный стол!
– Ничего удивительного! – ответил Джо, скручивая проволочку с горлышка бутылки «Советского шампанского». – Мы находимся в недостроенном административном здании заводоуправления «Сибпромавтоматика». Три года назад строительство завода законсервировали, а в прошлом году вовсе решили забросить.
Джо стрельнул пробкой в потолок, разлил пенящийся напиток по высоким бокалам.
– Этим летом я осмотрел незавершенное строительство, решил: «Не пропадать же добру!» – и заселился сюда. С бывшим собственником завода у меня проблем не было, так как «Сибпромавтоматика» приказала долго жить, а вот энергетики приходили. Поговорили с охраной, убедились, что никто из моих людей по-русски ни слова не понимает, и ушли. Я думал, свет отключат, придется с кем-то договариваться, новую линию от трансформатора тянуть, но ничего подобного! Электричество поступает бесперебойно, и я за него ни копейки не плачу: я не собственник, а собственника нет.
Джо протянул Марине бокал, они чокнулись, сделали по глотку. Вьетнамец продолжил:
– Отопление и горячая вода в здании есть. Административный корпус можно было бы довести до ума, отремонтировать, но мне-то зачем деньги в благоустройство неизвестно чьего имущества вкладывать? Сегодня заводоуправление бесхозное, а завтра государство вспомнит про него и отберет.
В комнату бесшумно вошла молодая вьетнамка, за ней следом – два парня с подносами. Девушка поставила перед Мариной основное блюдо – жаренное на углях мясо с гарниром из отварных овощей, посыпанных пряными травами. Парни расставили на столе корзинки с хлебом и булочками, мисочки с соусом, бутылку красного вина, стеклянный кувшин с ягодным морсом. Сервировав стол, прислуга удалилась, плотно прикрыв за собой дверь.
– Ну что же, пора подкрепиться! – предложил Джо, посмотрел на растерянную Федосееву и счел ее замешательство следствием недавнего разговора о партизанах. – Марина, ты кушай, не бойся! Я тебя экзотическими вьетнамскими блюдами угощать не собираюсь. Если ты хотела полакомиться жареной крысой, то как-нибудь в другой раз. Специально для тебя велю поймать и приготовить, а пока могу тебе предложить только европейский ужин. Я, кстати, не любитель вьетнамской кухни и тебе ее не советую. Желудок европейца не приспособлен для азиатской еды.
Марина попробовала мясо. Оно было восхитительным: прожаренным, сочным, без корочки. Прованские травы придавали ему какой-то особый, изысканный вкус. В винах Федосеева не разбиралась, но, судя по этикетке, вино было не из гастронома на углу. За поздним ужином к Джо вернулось разговорчивое настроение, и он пустился в воспоминания о своем детстве и юности:
– Я родился в интересной семье. Мой отец был ярым франкофилом. У нас дома был самый настоящий культ Франции: между собой мы общались исключительно на французском. Кухарка готовила средиземноморские блюда. Книги только на французском. Я лет в двенадцать попытался понять, что это – личная фронда моего отца, или он по каким-то неизвестным причинам с детства влюбился в страну, где никогда не был? Сейчас я думаю, что большей частью это была фронда.
– Джо, я не такая умная, как ты. Если говоришь непонятные слова, то сразу же объясняй, что они значат.
– Фронда – это фига в кармане, которую ты боишься показать коммунистической партии. Анекдоты про Брежнева – это фронда чистой воды. Я, кстати, тоже фрондер, но только по отношению к своему отцу. В двенадцать лет я взбунтовался и заявил, что больше не хочу учиться в школе с французским уклоном. Я сказал отцу так: «Лучшая страна на свете – это Советский Союз. Я хочу изучать русский язык и потом, после войны, получить высшее образование в СССР». Мой отец был против, но меня поддержал дядя, очень влиятельный генерал-политработник. Благодаря его связям я попал в школу при советском посольстве. Потом я служил в армии, воевал против «красных кхмеров» в Камбодже, немного поработал у дяди в политуправлении и по разнарядке поступил в МГУ. В Москве я распробовал русскую кухню… О, о Достоевском, о Пушкине! После русской школы я просто обязан был восхищаться всем русским и на любой вопрос о русской культуре отвечать: «Мой любимый писатель – Достоевский. Любимый композитор – Чайковский». И далее все в том же духе. В университете я так и говорил, но на самом деле ни одной книги Достоевского не осилил. Слишком мудрено и скучно он пишет. Не сравнить с Морисом Дрюоном, которым я зачитывался в детстве. С русской кухней – та же история. Я могу съесть кусок холодца, но вкуса его не понимаю.
– Ты столько лет живешь в России и не привык к нашей кухне?
– До семнадцати лет я рос в семье, где на обед подавали луковый суп. Ты пробовала луковый суп, национальное французское блюдо? Поверь мне – это гадость. Лучше одним рисом питаться, чем в луковом отваре гренки вылавливать.
Выпив вина, Марина осмелела:
– Джо, как тебя зовут на самом деле?
– Не важно! Зови меня Джо. Я привык к этому имени и менять его не собираюсь. Если тебе кажется, что это имя вульгарное, короткое, как собачья кличка, то можешь называть меня как-нибудь напыщенно. Джонатан, например. Или Джордж. Мне без разницы.
В непринужденной беседе, под хорошее вино и шампанское, время пролетело быстро. Марина перестала бояться Джо.
«Он интересный мужчина, – думала она, пропуская мимо ушей рассказ вьетнамца о его жизни в Москве. – Все в городе содрогаются при одном упоминании о нем, а я – ничего, сижу с Джо за одним столом, пью вино».
Федосеева посмотрела на опустевшие тарелки, промокнула губы салфеткой.
«С вьетнамцем я еще не пробовала», – промелькнула хмельная мысль.
– Пошли, – предложила она.
Ночью Джо проснулся, вылез из-под одеяла, сунул ноги в тапочки, накинул расшитый китайскими драконами халат, пошел в туалет.
«Старею, что ли? – подумал он. – Раньше я по ночам не просыпался. Может, простыл или, того хуже, простатит подхватил? С проклятой сибирской погодой что угодно можно застудить, а в чем причина, не узнаешь. Парадокс рыночной экономики: платных врачей нет, а в поликлинике меня лечить не будут, потому что я иностранец и нигде не прописан».
Из личных апартаментов Джо спустился в комнату охранников, по-хозяйски толкнул дверь, вошел в прохладное, еле отапливаемое помещение. В дежурке был полный порядок. Один охранник играл в примитивную компьютерную игру «Диггер», другой спал. Старший смены только что вернулся с обхода.
– Все спокойно! – доложил он.
– Сколько сейчас времени? – спросил Джо. – Девять утра? Что-то я не слышу работниц в цеху.
Охранники переглянулись.
– Джо, сегодня суббота, – напомнил старший смены. – По выходным девушки работают с одиннадцати часов.
На первом этаже административного корпуса располагался нелегальный цех по разливу водки. Работали в нем девушки-вьетнамки, уволенные по сокращению штатов с завода химического волокна. По двенадцать часов в день они сортировали и мыли пустые бутылки, счищали с них старые этикетки и наклеивали новые. Двое парней-вьетнамцев разливали в бутылки спирт, разведенный водопроводной водой. Из одного литра технического этилового спирта получалось три литра водки. Некрепкой, с осадком на дне бутылки, зато без привкуса сивушных масел и резкого запаха ацетона. Сибирские пьянчужки вьетнамскую водку уважали. Еще ни один человек ею не отравился.
– Сходи в теплоузел, открой вентиль в мою спальню на всю мощь, – распорядился Джо. – На улице мороз, стены остыли. Сплю, как в холодильнике.
– Будет сделано, – заверил старший смены.
– До обеда меня не будите, сам встану. На кухне распорядись, чтобы завтрак был готов в любой момент.
Джо вернулся в свои апартаменты, сел в кресло, из плоской металлической коробочки достал сигариллу «Даннеманн», изготовленную из отборного суматранского табака. Плеснул на дно квадратного бокала виски, сделал глоток, закурил.
«Холод иногда полезен. Промерзнув в коридоре, я, кажется, ухватился за нужную мысль. Что было отправной точкой? Цех, безусловно, цех. Итак, чего я добился за эти годы в России? Нет, не с того начал. Чего бы я добился во Вьетнаме? Сейчас я был бы майором Народной армии, писал бы для дяди доклады в политуправлении. Это не для меня. Скучно, однообразно, непознавательно. То ли дело здесь, в России! Что ни день, то драйв, приключения, опасности. Но что я имею в сухом остатке? Немного. Мне принадлежит цех. Моя водка продается во всех ларьках Кировского и Машиностроительного районов. Если немного поднажать, то я отобью у азербайджанской диаспоры Заводской район. Правда, без крови захват новой территории не получится, но что такое кровь, когда на кону стоят большие деньги? Но большие ли, если вдуматься?»
Вьетнамец сделал еще глоток виски, затянулся сигариллой, выпустил струю дыма перед собой.
«Мне подчиняется вся вьетнамская диаспора. Неофициально лидером диаспоры числится Нгуен Там Дао, но кто он такой по сравнению со мной? Он уже стар, авторитетом не пользуется. Его удел – официоз, пустопорожняя болтовня о российско-вьетнамской дружбе. Нгуен Там Дао болтает, а я – делаю. Ночь с Мариной – вот наглядный пример, как надо укреплять российско-вьетнамские отношения! Интересно, чисто теоретически, если бы у меня с Мариной были дети, на кого бы они были похожи? Полукровки всегда красивые, особенно девушки».
Джо посмотрел на Федосееву, сбросившую в тепле одеяло. Плеснул еще виски в бокал.
«На спортивных костюмах, кроссовках из Вьетнама и поддельной водке большой капитал не сколотишь. Пройдет год-два, начнется новый передел рынка. Сейчас оружия в России много, а станет еще больше. Стрельба по конкурентам переместится с окраин в центр города, прольются реки крови, и не факт, что по одной из заснеженных улиц не будет течь ручеек моей крови. К началу передела рынка из России надо сваливать, иначе конкуренты рано или поздно прикончат, несмотря на всю охрану. Подкараулят джип на перекрестке и из автоматов изрешетят. Единственный выход – пристроиться к Козодоеву, войти в его бизнес и кинуть его в самый последний момент».
Наброски плана о создании некой новой фирмы, совместной с Сергеем Козодоевым, появились у Джо еще в ноябре, но стали обретать реальные очертания совсем недавно, когда люди Джо случайно обнаружили слежку за Риммой Витальевной.
С первых дней знакомства с Сергеем Козодоевым Джо, как паук паутиной, стал оплетать директора СГТС своими людьми и услугами: в больнице за отцом Сергея присматривали вьетнамские сиделки, на улице его сопровождали телохранители-вьетнамцы, домохозяйкой у него была Ми, дальняя родственница Джо. «Старик Николай», пятидесятилетний вьетнамец, бывший партизан, день и ночь сторожил квартиру Козодоева. Не остались без присмотра и враги Сергея, мать и сестра. Люди Джо время от времени следили за ними, и на прошлой неделе бессмысленная на первый взгляд слежка дала плоды. «Джо, – вернувшись из города, сказали парни, – за сестрой Козодоева был хвост. Ее вели профессионально, двумя экипажами. Судя по почерку – это менты». На другой день Джо послал своих людей следить за Ефремовым.
«Ефремов не добил Сергея и жаждет упрятать его за решетку, – прикидывал Джо. – Мамаша Козодоева осталась на бобах: муж при смерти, сын отобрал фирму. Сейчас Ефремов и Римма Козодоева могут скооперироваться и начать новую атаку на директора СГТС».
Слежка за Ефремовым установила, что он посетил кафе, где работала Федосеева. На другой день Марина осталась у Ефремова на ночь. Потом еще раз. Заговор против Козодоева был налицо, и Джо велел привезти к нему Марину. Если с похищением Федосеевой проблем не было, то Ефремов в пятницу слежку за собой обнаружил и сбросил. Зато Римма Витальевна ничего не почувствовала и привела людей Джо в кафешку, где встречалась с Ефремовым. С этого момента все сомнения в заговоре против директора СГТС развеялись, круг врагов был очерчен.
«Яблоко от яблони недалеко падает, – вспомнил русскую поговорку Джо. – Отец кинул немецких партнеров, сын решил кинуть мать. Римма Витальевна поняла это и решила кинуть сына. Все логично и закономерно. Владеть активами СГТС должен кто-то один. Мать Козодоева надеется, что Ефремов посадит Сергея, и пока тот будет в заточении, она перебросит активы на свои счета. В тот момент, когда они сцепятся, мне надо будет вмешаться и оставить всех русских с носом. Но сделать это можно будет при одном условии – если я буду иметь какое-то отношение к движению активов СГТС. Как это сделать, как проникнуть в святая святых „Сибгазтранссервиса“? Надо подумать. Пока понятно одно – Козодоеву о заговоре знать не стоит. Иначе он перепугается и начнет перестраховываться, во всем искать измену. Пусть пока благоденствует, а я решу, как половчее облегчить его карманы».
Марина заворочалась в полумраке, приподнялась на кровати.
– Сколько времени? – спросила она сонным голосом. – Давай еще полежим. Мне сегодня не на работу, можно отоспаться.
Джо затушил сигариллу в пепельнице, сбросил халат и пошел к девушке.
14
В понедельник Лаптев допрашивал Грязева. Все версии, связанные с личными неприязненными отношениями, тот с ходу отмел.
– У меня нет врагов в быту, – уверенно заявил он. – Нападение на меня связано с моей общественно-политической деятельностью.
– Давайте уточним этот момент, – предложил Лаптев. – Что именно могло спровоцировать нападение?
– Все! Любое мое выступление в горсовете – это вызов врагам народовластия.
– Нет, нет, так дело не пойдет! Мы будем ходить вокруг да около и ни к чему не придем. Постараюсь конкретизировать мой вопрос. Возьмем Ивана Ляхова, поэта и бунтаря.
– Ляхов – политическая проститутка, – не задумываясь, оценил Грязев соратника по борьбе с ельцинским режимом.
– Предположим, что так. Но я веду речь не о его политическом кредо, а о стихах. В каждом своем произведении Ляхов полощет в грязи политических оппонентов. Если бы не цензура, то он бы матом о них писал. Мне как-то попалась на глаза его поэма «Дуракам везде у нас дорога…». Некоторые рифмы в ней кажутся притянутыми за уши. Но если заменить ключевые слова на матерные, то получится очень даже ничего, эмоционально, со смыслом.
– Я его пошлые стишки не читаю, – буркнул Грязев. – Слишком много чести будет.
– Я тоже его не читаю, но если бы мне шепнули, что Ляхов про меня стих написал, то я бы наверняка заинтересовался. Вам понятно, о чем я говорю? Есть Ляхов. Он половину городских чиновников оскорбил и унизил. Если завтра кто-то проломит ему голову, то инициаторов нападения надо будет искать среди героев его стихотворений.
– Я стихи не пишу, – поспешил опровергнуть нарождающуюся версию Грязев.
– Вы с трибуны выступаете. Могли кого-нибудь ненароком обидеть.
– Я всегда сдержан в своих выступлениях.
– Хорошо. Зайдем с другой стороны. Вы прошли в горсовет по партийным спискам?
– По каким же еще? – удивился Грязев. – В 1989 году кандидатов в городской Совет народных депутатов предлагала КПСС.
– Я не слежу за политикой, но, кажется, на тех выборах половину мест в горсовете отдали самовыдвиженцам?
– Они что, не были членами партии? Все в КПСС состояли. Невозможно было занять мало-мальски руководящий пост без партбилета в кармане.
– Разве в горсовете нет депутатов, кто кичится своей беспартийностью?