Адель

К счастью, он никогда не просил ее рассказать.



Сегодня вечером у Адель свидание с Ксавье. Вернувшись в Париж, она заперлась в ванной и послала ему сообщение: «Я здесь». Они решили встретиться сегодня вечером. Адель купила строгое белое платье и пару чулок в черный горошек. Она наденет туфли без каблука. Ксавье невысокий.

Стоя перед садиком, Адель смотрела на других матерей, которые чему-то смеялись, болтая друг с другом. Они держали детей за плечи, обещая по дороге зайти в булочную, а потом на карусель. Вышел Люсьен, волоча пальто по земле.

– Люсьен, оденься. Сегодня холодно, иди сюда, я тебя застегну. – Адель присела перед сыном на корточки, а он толкал ее, выводя из равновесия.

– Не хочу пальто!

– Люсьен, я не собираюсь с тобой драться. Не сейчас и не на улице. Надень пальто.

Она запустила руку ему под свитер и больно ущипнула за спину. Почувствовала, как сминается под ее пальцами нежная плоть.

– Надень пальто, Люсьен. Не спорь.

Идя по улице к дому и держа мальчика за руку, она чувствовала себя виноватой. Живот свело. Она тянула за собой сына, который останавливался перед каждой машиной и комментировал ее форму и цвет. Твердила «быстрее», изо всех сил тащила упиравшегося ребенка, не желавшего продвигаться вперед. Все глазели на нее.

Хотела бы она уметь не торопиться. Быть терпеливой, наслаждаться каждым мгновением, проведенным с сыном. Но сегодня она думала об одном – побыстрее спровадить его. Много времени это не займет, она освободится через пару часов, он успеет искупаться, поесть, они подерутся, она накричит на него. Придет Мария, и Люсьен расплачется.



Она вышла из квартиры. Остановилась перед кинотеатром, купила билет и убрала его в карман пальто. Поймала такси.





* * *




Адель сидела в темном подъезде дома на улице Кардиналь-Лемуан. Устроилась на лестнице между вторым и третьим этажом. Пока никто не приходил. Она ждала.

Он скоро придет.

Ей было страшно. Вдруг войдет кто-то другой – кто-то, кого она не знает и кто может желать ей зла. Она заставляла себя не смотреть на часы. Не доставала мобильник из кармана. Все равно, когда ждешь, время всегда тянется слишком долго. Она откинулась назад, подложила под голову сумку и задрала подол платья, доходившего ей до колен. Это было легкое платье – слишком легкое для зимы. Зато, если покрутиться на месте, юбка у него раздувалась, как у маленькой девочки. Адель провела по бедру кончиками ногтей. Медленно поднялась выше, сдвинула трусы и положила руку куда надо. Твердо. Почувствовала, как набухают половые губы, как приливает кровь под ее пальцами. Зажала все в кулак, стиснула пальцы. Расцарапала себя от ануса до клитора. Отвернулась к стене, согнула ноги и смочила пальцы слюной. Однажды мужчина плюнул ей туда. Ей понравилось.

Большой и указательный пальцы. Только это. Живое, горячее движение, как танец. Размеренная ласка, такая естественная и бесконечно унизительная. Не получается. Она остановилась, потом продолжила. Помотала головой, как лошадь, отгоняющая мух, которые лезут ей в ноздри. Надо быть животным, чтобы такие вещи получались. Может быть, если она покричит, застонет, то скорее ощутит наступление спазма, освобождения, боли, гнева. Она тихонько поахала. Нет, стоны должны исходить не изо рта, а из утробы. Надо было совсем озвереть, чтобы настолько забыться. Нужно вообще не иметь достоинства, думала Адель, когда открылась дверь подъезда. Кто-то вызвал лифт. Она не двигалась. Жаль, что он не пошел по лестнице.

Ксавье вышел из лифта, вынул из кармана связку ключей. Когда он открывал дверь, Адель, уже без туфель, положила руки ему на пояс. Он вздрогнул и вскрикнул.

– Это ты? Ты меня напугала. Странноватое начало, тебе не кажется?

Она пожала плечами и вошла в холостяцкую квартирку.



Ксавье много говорил. Адель надеялась, что он наконец откроет ту бутылку вина, которую держал в руке уже пятнадцать минут. Она встала и подала ему штопор.

Ее любимый момент.

Тот, что перед первым поцелуем, перед наготой, перед интимными ласками. Зыбкий момент, когда еще все возможно, когда она повелевает магией. Она жадно отпила глоток. Капля вина скользнула по ее губе, скатилась по подбородку и упала на воротник белого платья, прежде чем она успела ее остановить. Это тоже деталь истории, и эту историю пишет она. Ксавье был возбужден и робок. Но он не проявлял нетерпения, и она была благодарна ему за то, что он сел далеко от нее, на этот неудобный стул. Адель устроилась на диванчике, подобрав под себя ноги. Она устремила на Ксавье свой взгляд болотного цвета, вязкий и непроницаемый.

Его губы приблизились, и живот Адель пронзил электрический импульс. Разряд прошел у нее между ног и заставил ее лоно взорваться, открыв мясистую и сочную мякоть, словно плод без кожуры. У губ мужчины был вкус вина и сигарилл. Вкус русских лесов и полей. Она желала его, и такое желание было почти чудом. Она хотела его – и его, и его жену, и эту историю, и все это вранье, и будущие сообщения, и тайны, и слезы, и даже прощание – неизбежное. Он стянул с нее платье. Его длинные костистые пальцы хирурга едва касались ее кожи. Движения были уверенными, ловкими, восхитительными. Он выглядел рассеянным, а в следующую секунду – яростным и неуправляемым. У него определенно есть чувство драмы, радовалась Адель. Теперь он был так близко, что у нее кружилась голова. Его дыхание мешало ей думать. Она стала мягкой, пустой, отдалась в его власть.





* * *




Он проводил ее до стоянки такси, прильнул губами к шее. Адель забилась в машину – плоть все еще переполнена любовью, волосы спутаны. Ее кожа, насыщенная запахами, ласками и слюной, приняла новый оттенок. Каждая пора выдавала ее. Взгляд увлажнился. Она походила на кошку, беспечную и лукавую. Она напрягла мышцы таза, и дрожь пробежала по всему ее телу, как будто удовольствие еще не было полностью поглощено, как будто тело хранило такие живые воспоминания, что она могла в любой момент призвать их и насладиться.

Париж был оранжевым и пустынным. Ледяной ветер обмел мосты, освободил город от прохожих, возвратил мостовые самим себе. Завернувшись в толстый плащ тумана, город дарил Адель идеальное место для мечтаний. Она чувствовала себя почти самозванкой в этом пейзаже, смотрела в окно, как подглядывают в замочную скважину. Город казался ей бесконечным, и она чувствовала себя безымянной. Не верилось, что она связана с кем бы то ни было. Что кто-то ее ждет. Что на нее могут рассчитывать.

Она вернулась домой, заплатила Марии, а та, как всегда, сочла нужным сказать: «Малыш звал вас вечером. Он долго не засыпал». Адель разделась, зарылась носом в свою грязную одежду, скомкала ее и спрятала в шкафу. Завтра она будет искать там запах Ксавье.

Она уже легла, когда зазвонил телефон.


– Мадам Робенсон? Вы супруга доктора Ришара Робенсона? Мадам, простите, что звоню в такое время, вы только не пугайтесь, но час назад на бульваре Генриха IV ваш муж попал в аварию на скутере. Он в сознании, его жизни ничего не угрожает, но он получил серьезные травмы ног. Его привезли сюда, в Сальпетриер, сейчас идет осмотр. Пока больше нечего сказать, но, разумеется, вы можете навестить его в любой момент. Ваша поддержка будет ему очень полезна.

Адель хотелось спать. Она не вполне понимала. Не осознавала масштаба случившегося. Можно было бы соснуть, сказать, что не слышала звонка. Но теперь уже поздно. Ночь испорчена. Она вошла в комнату Люсьена. «Маленький мой, хороший мой, нам надо в машину». Она завернула его в одеяло и взяла на руки. Он не проснулся, когда они садились в такси. По пути она звонила Лорен и раз десять попадала на автоответчик. В раздражении перезванивала снова и снова, с каждым разом все больше нервничая.

У дома Лорен она попросила таксиста подождать.

– Я оставлю ребенка и вернусь.

Водитель с сильным китайским акцентом потребовал оставить залог.

– Да пошел ты, – ответила Адель, бросая ему купюру в двадцать евро.

Вошла в подъезд – Люсьен спал у нее на плече – и позвонила в дверь Лорен.

– Почему ты не отвечала? Ты злишься?

– Да нет, – ответила Лорен. Ее голос был вялым, лицо – помятым со сна. Она была одета в кимоно не по размеру, едва прикрывавшее ягодицы. – Я просто спала. Что случилось?

– Я думала, что ты сердишься. За тот вечер. Решила, что ты меня больше не любишь, что я тебе надоела, что ты отдаляешься…

– Что ты несешь? Адель, что случилось?

– Ришар попал в аварию на скутере.

– Ох ты черт.

– Вроде бы ничего серьезного. Будут делать операцию на ноге, но все в порядке. Мне надо ехать в больницу, я не могу тащить туда Люсьена. И больше некого попросить.

– Да, конечно, давай его сюда. – Лорен протянула руки, Адель наклонилась к ней и осторожно перекатила малыша на грудь Лорен, та подхватила сверток из одеяла. – Держи меня в курсе. А за него не беспокойся.

– Говорю же, там вряд ли что-то серьезное.

– Я про твоего сына, – шепнула Лорен, закрывая дверь.



Адель вызвала такси. Ей сообщили, что ждать придется десять минут. Она стояла в темном вестибюле за большой застекленной дверью. В безопасности. Ждать на улице в такое время она побоялась, на нее могли напасть, изнасиловать. Увидела, как прибыло такси, проехало дом и остановилось через двести метров, на углу улицы. «Вот кретин!» Адель открыла дверь и побежала к машине.





* * *




Она сидела в приемной на седьмом этаже. «Интерн подойдет к вам, как только освободится». Адель робко улыбнулась. Полистала журнал, переплела ноги так, что по икрам побежали мурашки. Уже час она сидела здесь, смотрела, как провозят каталки, и слушала, как молодые интерны шутят с санитарами. Она позвонила Одиль, та решила приехать завтра с первым поездом, чтобы навестить сына. «Адель, милая, вам будет тяжело. Я заберу Люсьена к нам, вы сможете спокойно ухаживать за Ришаром».

Адель не была огорчена или раздосадована. Хотя эта авария – отчасти ее вина. Если бы Ксавье не поменялся сменами с Ришаром, если бы она не подала ему эту нелепую идею, если бы им так не хотелось увидеться, ее муж был бы дома, целый и невредимый. И сейчас она спокойно спала бы рядом с ним, и ей не пришлось бы столкнуться со всеми осложнениями, которые неизбежно породит эта авария.

Но, возможно, эта авария – удача. Знак свыше, освобождение. По крайней мере несколько дней дом будет принадлежать ей одной. Люсьен поедет к бабушке. Никто не увидит, когда она уходит и приходит. Она даже додумалась до того, что все могло обернуться еще лучше.

Ришар мог бы погибнуть.

Она стала бы вдовой.

Вдове прощают многое. Горе – это великолепный предлог. Она до конца дней множила бы ошибки и победы, и о ней бы говорили: «Смерть мужа надломила ее. Она так и не оправилась». Нет, этот сценарий не подходит. В этой приемной, где ее попросили заполнить какие-то бумаги и анкеты, приходилось признать, что Ришар ей совершенно необходим. Без него ей не обойтись. Она была бы как без рук, ей пришлось бы столкнуться с жизнью – настоящей, ужасной, конкретной. Пришлось бы всему учиться заново, все делать самой, а значит, терять на бумажки время, которое она сейчас посвящала любви.

Нет, Ришар никогда не должен умирать. Не раньше ее.



– Мадам Робенсон? Я доктор Ковач.

Адель неловко встала, ей было трудно стоять – так затекли у нее ноги.

– Это я недавно разговаривал с вами. Мы только что получили результаты томографии, травмы серьезные. К счастью, на правой ноге повреждения поверхностные. Но на левой множественные переломы, раздроблена суставная поверхность большеберцовой кости и порваны связки.

– Понятно. А если конкретнее?

– Если конкретнее, то в ближайшие часы его направят в операционную. Затем мы наложим гипс, и надо готовиться к длительной реабилитации.

– Он долго здесь пробудет?