Адель

Адель не пошла с Робенсонами на полуночную мессу. Пылая от лихорадки, она заснула в своем гранатовом платье, скрючившись под одеялами. «Говорил же я тебе, что ты заболеваешь», – переживал Ришар. Как он ни растирал ей спину, как ни добавлял одеял, она коченела от холода. Ее плечи дрожали, зубы стучали. Ришар лег рядом с ней, обнял ее. Он гладил ее по голове. Кормил лекарствами, как Люсьена, слегка присюсюкивая.

Он часто рассказывал ей, что раковые больные в агонии принимаются просить прощения. За мгновение до последнего вздоха они извиняются перед живыми за проступки, которые им некогда объяснять. «Простите меня, простите меня». В бреду Адель боялась заговорить. Она опасалась своей слабости. Боялась излить душу тому, кто ухаживает за ней, и потратила остатки энергии на то, чтобы зарыться лицом в мокрую от пота подушку. Молчать. Главное – молчать.





* * *




Симона открыла дверь, держа сигарету в уголке рта. Плохо затянутое платье с запа́хом открывало высохшую загорелую грудь. Тощие ноги, жирный живот. На зубах остались пятна от помады, и Адель при виде матери невольно провела языком по собственным зубам. Она разглядывала горы дешевой туши, налипшие на ее ресницах, отметила подведенные синим карандашом морщинистые веки.

– Ришар, дорогуша, как я рада вас видеть. Жаль, что Рождество вы встречаете не с нами. Хотя у ваших родителей, я знаю, все по высшему разряду. Нам с нашими скромными средствами за ними не угнаться.

– Добрый день, Симона. Нам всегда приятно побывать у вас, – воодушевленно заверил Ришар, проходя в квартиру.

– Как это мило! Вставай, Кадер, видишь, Ришар пришел, – крикнула она мужу, утонувшему в кожаном кресле.

Адель стояла на пороге, держа на руках спящего Люсьена. Она смотрела на диванчик, обтянутый голубым вощеным ситцем, и ее пробирал озноб. Гостиная показалась ей еще меньше и уродливее, чем раньше. Книжный шкаф напротив дивана заставлен безделушками и фотографиями ее самой, Ришара и матери в молодости. В большом блюдце пылилась коллекция спичечных коробков. В вазе с китайскими узорами стояли искусственные цветы.

– Симона, опять с сигаретой! – пожурил ее Ришар, слегка погрозив пальцем.

Симона потушила сигарету и прижалась к стене, пропуская Адель.

– Я тебя не целую. У тебя малыш на руках, не хочу его будить.

– Конечно. Привет, мама.

Адель пересекла крошечную квартирку и вошла в детскую. Она не поднимала глаз от пола. Не спеша раздела Люсьена, он открыл глаза и в кои-то веки не вырывался. Уложила его в постель. Рассказала ему больше сказок, чем обычно. Он крепко спал, когда она открыла последний том. Она продолжала тихонько читать сказку про кролика и лису. Малыш зашевелился и столкнул ее с кровати.

Адель прошла по темному коридору, пахнущему затхлым бельем. Она нашла Ришара на кухне. Он сидел за желтым пластиковым столом и заговорщически улыбался жене.

– Долго же твой сын засыпает, – сказала ей Симона. – Разбаловала ты его. Я с тобой так не возилась.

– Просто он любит сказки.

Адель стянула сигарету, которую мать держала между пальцами.

– Поздновато вы приехали. Так мы раньше десяти за стол не сядем. Хорошо еще, Ришар составил мне компанию. – Она улыбнулась, приподняв языком мост на пожелтевшем резце. – Как же нам повезло найти вас, милый Ришар. Просто чудо. Адель всегда была недотепой. Уж такая недотрога! Ни слова не скажет, ни улыбнется. Мы думали, она так и останется старой девой. Я-то ей говорила, что надо уметь завлекать, распалять, чего уж там! Но она до того была упрямая, до того скрытная. Ничего из нее не вытянешь. А были ведь парни, которые на нее западали, да-да, моя Адель имела успех. Правда же, ты имела успех? Видите, не отвечает. Все гордячку из себя строит. А я ей говорила: «Адель, пора тебе взять себя в руки, нравиться тебе вести себя как принцесса, так найди себе принца, нам не по карману всю дорогу тебя содержать. Отец болен, я всю жизнь вкалывала, тоже имею право пожить в свое удовольствие. Не будь дурой, как я, – так я ей говорила. – Не выскакивай за первого встречного, а то будешь потом плакать кровавыми слезами». Я ведь была красоткой, Ришар, вы знаете? Я вам показывала эту фотку? Это желтая «Рено». Первая у нас в поселке. А вы заметили? У меня туфли были в цвет сумки. Всегда! Элегантней меня в поселке никого не было, хоть кого спросите, все вам скажут. Нет, здорово, что она нашла такого человека, как вы. И правда нам повезло.

Отец смотрел телевизор. Он так и не вставал с того момента, как они приехали, поглощенный новогодним представлением в «Лидо». Набрякшие мешки делали его взгляд тяжелым, но зеленые глаза сохранили блеск и некоторую надменность. Волосы не по годам густые и темные, лишь легкая седина посеребрила виски. Лоб, его огромный лоб, был все таким же гладким.

Адель подошла и устроилась рядом с ним. Приткнулась на краешке дивана и положила руки на колени.

– Нравится тебе телевизор? Знаешь, это Ришар его выбрал. Последний писк, – объясняла Адель бесконечно нежным голосом.

– Просто отлично, дочка. Зря ты меня так балуешь. Не стоило тебе тратиться.

– Хочешь что-нибудь выпить? Они там на кухне без нас начали аперитив.

Кадер протянул руку к Адель и медленно похлопал ее по колену. Ногти у него блестящие и гладкие, очень белые на фоне длинных смуглых пальцев.

– Оставь их, мы им не нужны, – шепнул он, наклонившись к ней, и с понимающей улыбкой вытащил из-под стола бутылку виски. Налил два бокала. – Она обожает ломать комедию, когда приезжает твой муж. Ты же знаешь свою мать. Всю жизнь устраивает ужины, чтобы пустить соседям пыль в глаза. Если бы она меня так не доставала и не сидела у меня на шее, я бы прожил настоящую жизнь. Поступил бы, как ты. Перебрался в Париж. Уверен, журналистика мне бы понравилась.

– Кадер, мы тебя слышим, – фыркнула Симона.

Он повернулся к экрану телевизора и стиснул хрупкое колено дочери.



Настоящего обеденного стола у Симоны не было. Адель помогла ей расставить тарелки на двух круглых низких столиках, составленных из бронзового подноса и деревянных козел. Они ели в гостиной, Кадер и Адель на диване, Ришар и Симона на маленьких пуфиках, обтянутых голубым атласом. Ришар с трудом скрывал, как ему неудобно. Ему некуда было девать свои метр девяносто, и он ел, подпирая коленями подбородок.

– Пойду к Люсьену, – извинилась Адель.

Она вошла в свою детскую комнату. Люсьен спал, наполовину свесив голову с кровати. Адель отодвинула сына к стене и легла рядом с ним. Она слышала музыку «Лидо» и закрыла глаза, чтобы не слышать голос матери. Сжала кулаки. Теперь она воспринимала только завораживающую музыку кабаре, и под ее веками заплясали звезды и стразы. Она мягко пошевелила руками, ухватилась за обнаженные плечи танцовщиц. Она танцует – да, и она тоже, томная, прекрасная и смешная в этом наряде циркового животного. Ей больше не страшно. Она всего лишь тело, выставленное на радость туристам и пенсионерам.

Праздники закончились, ее ждет Париж, одиночество, Ксавье. Она наконец сможет пропускать обед, молчать, оставлять Люсьена с кем получится. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один – с Новым годом, Адель!






* * *




Все пошло не так, как планировалось. Сначала они не нашли машину. Адель было пятнадцать лет, Луи – семнадцать, но он клялся, что его друг, вечный второгодник, который слонялся перед лицеем вместо уроков, отвезет их на пляж на отцовской машине. Утром в воскресенье друг не подавал признаков жизни. «Ну и ладно, поедем на автобусе». Адель промолчала. Она не призналась, что мать запрещает ей пользоваться общественным транспортом, тем более загородным, тем более с мальчиками. Они прождали автобус больше двадцати минут. Адель надела слишком тесные джинсы, черную футболку и материн лифчик. Побрила ноги – ночью, в их тесной ванной. Купила в бакалейном магазине мужскую бритву и кое-как взялась за дело. Все ноги у нее были в царапинах. Она надеялась, что будет не видно.

В автобусе Луи сел рядом с ней. Обнял ее за плечи. Он предпочел болтать с ней, а не со своими друзьями. Она подумала, что он обращается с ней, как со своей женой, как будто она ему принадлежит, и ей это нравилось.

Они ехали больше получаса, и им еще пришлось пройти от конечной станции к дому приятеля Луи, тому самому пляжному домику, от которого он дал им ключи. Но ключи не входили в скважину. Они не открывали дверь. Как Луи в нее ни ломился, ни пробовал вставить ключ повыше, пониже, в заднюю и главную дверь, ничего не получилось. Они проделали весь этот путь, Адель солгала родителям, и вот она здесь, единственная девчонка с четырьмя парнями, с косяками, со спиртным – а ключ не подходит.

– Пройдем через гараж, – предложил Фредерик, который знал этот дом и был уверен, что так им удастся в него попасть. – Машины там нет, – уточнил он.

Фредерик первым забрался в окошко, которое без труда выставили, но оно размещалось в двух метрах над полом. Луи подставил Адель руки, она прикинулась крутой и спрыгнула в сырой гараж, приземлившись на ноги. Доехать до моря и сидеть взаперти в неосвещенном гараже на затхлых полотенцах, расстеленных на бетонном полу! Но у них была выпивка, трава и даже гитара. Для их маленьких желудков и хрупких грудных клеток все эти чудесные вещи вполне могли заменить море.

Адель выпила, чтобы набраться храбрости. Час настал. Увиливать она не собиралась. Слишком мало было удобных случаев, слишком мало безлюдных мест, слишком мало пляжных домиков, чтобы Луи отступил. А она еще и приврала. Наговорила ему, что кое-что смыслит в этих делах и не боится. Что парни у нее уже были. Сидя на ледяном полу и чувствуя легкое опьянение, она задавалась вопросом, поймет ли он, что это вранье. Можно ли такое распознать или у нее получится притвориться?

Атмосфера нарушилась. Словно потускнела. От тоски по детству перехватило горло. Последний всплеск невинности едва не заставил ее отказаться. День проходил быстрее, чем планировалось, и ребята нашли предлог, чтобы уйти из гаража. Она слышала, как они скребутся снаружи, словно крысы. Луи раздел ее, лег на спину и усадил ее сверху.

Она не представляла, что это будет так. Неловкость, натужные движения, нелепые позы. Что его члену будет так трудно проникнуть в нее. Непохоже, что она особенно осчастливила Луи, он действовал яростно и механически. Вроде бы хотел чего-то добиться, но она не знала чего. Он взял ее за бедра и принялся двигаться туда-сюда. Она показалась ему неуклюжей и зажатой. «Наверное, я перекурила», – сказала Адель. Он положил ее на бок, но так вышло еще хуже. Тогда он свернул ее калачиком и дрожащими от нетерпения руками схватился за член, чтобы проникнуть в нее. Она не знала, надо ли двигаться или нет, молчать ей или постанывать.

В автобусе на обратном пути Луи сел рядом с ней. Обвил рукой ее плечи. «Вот это и есть быть его женой?» – подумала Адель. Она чувствовала себя одновременно грязной и гордой, униженной и торжествующей. Крадучись вошла домой. Симона смотрела телевизор, и Адель проскользнула в ванную.

– Нашла время мыться! Кем ты себя возомнила? Восточной принцессой? – крикнула ей мать.

Адель легла в обжигающе горячую ванну и сунула палец себе во влагалище, надеясь найти там что-нибудь. Какое-нибудь доказательство, знак. Но влагалище было пустым. Жаль, что у них не было кровати. Что в гараже не было посветлее. Она даже не знала, шла ли у нее кровь.





* * *




Шесть евро девяносто центов. Каждый день она набирала шесть девяносто мелочью и покупала тест на беременность. Это стало навязчивой идеей. Утром, едва проснувшись, она шла в ванную, копалась в косметичке, где была спрятана бело-розовая упаковка, и писала на полоску. Ждала пять минут. Пять минут настоящего, хотя и совершенно иррационального, страха. Тест отрицательный. Она успокаивалась на несколько часов, но в тот же вечер, убедившись, что месячные так и не начались, снова шла в аптеку и покупала очередной тест. Наверное, именно этого она боялась больше всего. Что забеременеет от другого. Что не сумеет объяснить Ришару, когда она забеременела, или, хуже того, что придется переспать с мужем и внушить ему, что ребенок от него. А потом словно разбивалось яйцо – наступали месячные. Живот становился тяжелым и твердым, и ей даже нравились спазмы, из-за которых приходилось весь вечер лежать в постели, прижав колени к груди.

Было время, когда она раз в неделю сдавала анализы на СПИД. В ожидании результата каменела от ужаса. По утрам курила косяки, морила себя голодом и, наконец, не причесавшись и накинув пальто прямо на пижаму, тащилась по дорожкам больницы Сальпетриер, чтобы получить желтую карточку с надписью «отрицательно».

Адель боялась умереть. Этот всепоглощающий страх сжимал горло и туманил разум. Тогда она принималась ощупывать свой живот, грудь, затылок, находила там узелки и не сомневалась, что они предвещают молниеносный и чудовищно болезненный рак. Она клялась, что бросит курить. Держалась час, полдня, день. Выбрасывала все сигареты, покупала несколько пачек жвачки. Часами бегала вокруг ротонды в парке Монсо. Потом решала, что незачем жить во власти такого желания, столь очевидного и неодолимого. Что надо сойти с ума или быть полным придурком, чтобы подвергать себя таким лишениям и смотреть на собственные страдания в надежде обмануть смерть. Она открывала все ящики, выворачивала карманы пальто. Перетряхивала сумки. Отчаявшись найти забытую пачку, подбирала на балконе окурок с черным фильтром, обрезала край и жадно затягивалась.



Навязчивые идеи пожирали ее. Она ничего не могла с этим поделать. Ее жизнь требовала лжи – и потому ей была нужна изматывающая организованность, полностью занимающая ее мозг. Гложущая ее. Выдумать командировку, изобрести предлог, снять номер в гостинице. Найти подходящую гостиницу. Десять раз перезвонить администратору и получить подтверждение, что «да, конечно, есть ванна. Нет, в номере не шумно, не волнуйтесь». Лгать, но не слишком оправдываться. Оправдания питают подозрения.

Выбрать наряд для свидания, непрерывно думать об этом, открывать шкаф посреди ужина, отвечать на вопрос Ришара «Что ты там делаешь?» – «Ой, прости, никак не найду одно платье, не знаю, куда его дела».

Двадцать раз проверять счета. Снимать наличные, не оставлять следов. Разоряться на изысканное белье, на такси и на коктейли в гостиничных барах по заоблачной цене.

Быть красивой, быть готовой. Неизбежно ошибаться с расстановкой приоритетов.

Пропустить визит к педиатру из-за затянувшегося поцелуя. Стыдиться снова обратиться к этому педиатру, хотя он вполне компетентен. Полениться найти другого. Решить, что Люсьену не так уж нужен педиатр, раз его отец – врач.

Она купила телефон-раскладушку, который никогда не вынимала из сумки, так что Ришар не знал о его существовании. Завела второй ноутбук и прятала его под кроватью, со своей стороны, у окна. Не сохраняла никаких следов, никаких счетов, никаких доказательств. Избегала женатых, сентиментальных, истеричных, старых холостяков, юных романтиков, любовников по интернету и приятелей их с мужем друзей.





* * *




В четыре часа дня позвонил Ришар. Извинился и сказал, что сегодня дежурит. Да, вторую ночь подряд, надо было предупредить. Но ему пришлось согласиться, он задолжал дежурство коллеге.

– Ксавье, помнишь его?

– Ах да. Мы у них ужинали. Не могу долго говорить, жду ребенка из садика. Я тогда, наверное, пойду в кино. В любом случае я уже попросила Марию посидеть с Люсьеном.

– Да, отлично. Иди, потом расскажешь.