9 часов над Атлантикой
Часть 35 из 43 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Мы пересеклись, когда мне было двадцать два. Я как раз только — только выиграла суды — да, я же засудила государство, а ты как думал? Подала в суд на систему, и выиграла. У меня был только один вопрос: почему моя страна предусмотрела столько возможностей, грантов и других видов поддержки для тех, у кого она и так есть — семья, а я, человек улицы, не попадаю ни под одну программу, потому что работаю. А если не буду работать — вернусь на улицу. Как так? Я — тот, кого некому поддержать, учусь в кредит, а студенты с родителями получают гранты? Я подала на них в суд и выиграла…
— Ты молодец! — Лео посмеивается, но как-то горько.
— Да, в тот год я получила гранты сразу за несколько лет, выплатила часть кредита и переехала из социального мобильного домика в квартиру. Но самое первое, что я сделала — починила зубы. Хотя к тому моменту уже научилась мастерски прятать их отсутствие и даже говорить почти без дефектов. Никто не замечал… потом снова пришлось привыкать к зубам. Он сидел на набережной, и он был не в порядке. Я привела его домой, накормила. Мы поговорили, он сказал, что хочет бросить. Я сказала, что помогу. Мы прожили вместе два года. Тьяго ни разу не попытался бросить. И он выносил из дому всё, что можно было вынести ценного: героин — дорогое удовольствие для тех, кто ещё не готов гнить от метадона. Я устала…
Рыдания душат, всё, что было надёжно запечатано внутри, рвёт упаковку и выбрасывается наружу слезами, всхлипами.
— Я устала, Лео… устала от грязи и унижения, устала от бесконечного долбления в бетонную стену. Он приводил девушек… таких же, как сам. Не изменял, думаю, только потому, что был не в состоянии. Я сняла другую квартиру и ушла, платить за две мне было тяжело, но я платила, иначе ему пришлось бы бомжевать, а я этого не хотела. Не хотела ему своей доли. Когда поняла, что не тяну — один предмет в год — это не учёба, они часто меняют программу, и такими темпами я буду учиться всю жизнь — перестала оплачивать счета за его квартиру. Я сделала, как она — выбрала себя.
Я зажимаю глаза пальцами, ладонями, чтобы из них так не лилось.
— Лея… — он сглатывает тяжело, — ты не обязана была… В первую очередь ты в ответе за свою жизнь…
Но я слышу, слышу его неискренность. Он не сказал «мы» в ответе за свою жизнь. Он сказал «ты».
— Прошлой осенью в октябре… восемнадцатого октября в половине первого дня я вышла на обеденный перерыв. Мы как раз только переехали в новый офис в Газтауне, и я в не дождливые дни всегда выходила на побережье в Краб-парк чтобы съесть свой салат там. Уже возвращалась, когда увидела, как глубоко престарелый пенсионер в кепке и кремовом плаще тычет своей тростью в сидящего под стеной бомжа. Это была стена у подъезда к дому, то есть на некотором удалении от тротуара. Я хотела пройти мимо, потому что в планах было потратить оставшиеся десять минут перерыва на кофе в Тим Хортонсе, но что-то внутри такое тяжёлое… и непреодолимо сильное заставило меня подойти. Я сказала деду, чтобы не тыкал в человека своей палкой, что он такой же человек, как и все прочие. Дед фыркнул и ушёл, а бомж не двигался. Грязные волосы сосульками свисали над его склонённым лицом, руки в язвах лежали на коленях. Он выглядел так, словно спит. Но я зачем-то стала его будить. Толкала, пока не завалился набок, и тогда мне открылось его лицо…
Лео обнимает меня ещё крепче, и ещё сильнее раскачивает, но меня уже не сдержать.
— Он был мёртв, Лео. Он был мёртв уже не первый час и не первый день…
Julia Michaels — If You Need Me
Открывается дверь, кто-то что-то говорит, но я не слышу, потому что напряжение в голове слишком сильно, слишком силён резонанс в сознании от того, чему я позволила выйти наружу. Как только удаётся хоть немного сконцентрироваться, слышу:
— Пять тысяч долларов чеком за пять минут уединения! — голос Лео.
— Почему не десять? — Клэр.
— Хорошо, я понял. Десять. Пять минут и выйдем.
— Две минуты и свой чек Вы отправляете голодным детям в Африке, — дверь захлопывается.
Мы снова наедине. Я считаю секунды, Лео продолжает меня качать, крепко сжимая руками.
— Жизнь иногда снимает с нас кожу. Но самое худшее — при этом она ждёт нашей реакции: депрессию, уныние, уход в себя, а если не дожидается — бьет ещё. И ещё. А ты зубами цепляешься за рассудок и заставляешь себя жить вопреки. Поднимаешься и всё равно прёшь вперёд, хоть на одной ноге, хоть ползком.
— Я виновата… я предала его. И никакая терапия тут мне не поможет.
— Нет, он предал себя сам.
— Самое страшное, я даже не была «той самой». Я всегда знала, что он продолжал любить её. Думаю, умирая, он видел её, не меня.
— У меня есть знакомый, у него с женой некоторое время были серьезные проблемы в отношениях. Довольно продолжительное время. Так вот это навсегда осталось на её лице: за те два или три года, пока они не могли найти дорогу друг к другу, у уголков её губ появились заломы. Глубокие. И хотя сейчас у них всё хорошо, даже очень хорошо, эта печать грусти навсегда осталась ему напоминанием. Ничто не проходит бесследно.
— Зачем ты мне это говоришь?
— У тебя таких заломов нет — красивое, ровное молодое лицо. Значит, этот парень при всём том, что он творил, не смог достать настолько глубоко. Понимаешь о чём я?
— Нет.
— Возможно, твой парень — это не тот человек, который для тебя. А твой мужчина все ещё ждёт тебя. Где-то. А то, что случилось с твоим парнем — это опыт. Бесценный опыт, необходимый для того, чтобы не наделать роковых ошибок в будущем и не потерять человека, который действительно твой.
— Ну ты загнул. Вот чтоб так всё вывернуть — это надо уметь. Да. Пошли уже, а то моя истерика тебя обанкротит!
— Это вряд ли… — смеётся.
— Тогда можно вопрос?
— Давай.
— Она красивая?
— Очень.
- Красивее меня?
— Тебе интересно моё мнение?
— Конечно! Мужчина, способный отвалить десять кусков за пару минут приватности, по определению авторитетен!
— Как раз наоборот, — смеётся, — моё мнение бессмысленно, потому что в нём нет, и не будет, объективности!
— Но…
— Но я могу совершенно искренне сознаться в том, что ты красива.
Я замираю, его руки обнимают плотнее:
— Ты женщина, которая влечёт… Моё мнение.
— Почему она? Почему из тысяч ты выбрал её?
— Бывают же такие лица, от которых ты не в состоянии оторвать глаз? Вроде бы и ничего особенного: красота присутствует, но не более чем в сотнях тысяч других лиц, ежедневно кишащих вокруг тебя в мегаполисе. Но вот именно у неё губы такой формы, что самым первым на ум приходит слово «чувственность». Именно в её глазах ты видишь историю, где главная роль почему-то отведена тебе. И сыграть её очень хочется. А любовь, это просто момент… момент такой: твои губы растягиваются против твоей воли — просто внутри вдруг появилось слишком много тепла, а она… она улыбается в ответ.
Лео умолкает на время, но не перестаёт раскачивать нас. И от этих банальных движений мне становится так легко… спокойно.
— Можно прожить с человеком годы и так и не узнать его, — признаётся со вздохом. — А можно едва встретиться, и понять, что на самом деле вы знакомы уже вечность.
— Как это? — играю в наивность.
— Очень просто: когда нет ни неловкости, ни неудобства, ни необходимости кого-то или что-то изображать. Ты — это ты — исключительное состояние внутреннего комфорта. Когда не нужно ни обдумывать слова, ни придумывать фразы, когда разговор тянется сам собой одной бесконечной мятной нитью. И в этой пряже из слов и мыслей тебе так спокойно и уютно, что ты не хочешь ничего больше.
Глава двадцать четвёртая. Мечтать нужно правильно
Velvet Moon — Hush You
Лео снова садится у окна, поднимает все подлокотники, я молча наблюдаю. Он ложится, и я понимаю, почему этот парень не принимал моего предложения раньше — на креслах помещается только половина его туловища. Вторая прилично нависает над полом, и ему приходится упираться в него ногой, чтобы не упасть. Лео берёт меня за руку и мягко притягивает к себе. Я не сопротивляюсь, потому что всё во мне противится тому, чтобы противиться. Всё, что есть у меня “женского”, восстаёт против осторожности, пренебрегает тем, что принято называть благоразумием. И вот мои лопатки касаются его груди, за ними поясница, плечи, руки…
— Расслабься, — тихо просит, — ты слишком напряжена.
— Это не просто…
— Помочь?
— Давай…
И он прижимает меня плотнее, локтем и предплечьем удерживая в положении, достаточно комфортном и стабильном, чтобы не свалиться. Но кульминация — в его ладони: он укладывает её на мои рёбра ровно над сердцем. Не пытается трогать грудь, не касается кожи, только укрывает сердце.
— Чувствуешь?
— Что?
— Энергию.
— Нет, — нервно качаю головой, — Только тепло твоей ладони.
— Это она и есть. И в ней — покой, уверенность, сила. Впитывай.
— Как батарея мобильника электричество?
— Ну… можно и так, — посмеивается, покачивая мою голову.
— А глаза закрыть можно?
— Нужно, — шёпотом.
— Боже, как же хорошо…
Его грудь не твёрдая, и словно не чужая. Она… уютная.
— Ты любишь музыку? — спрашиваю его.
— Я отношусь к ней спокойно.
— Как можно не обожать музыку? Музыка это… это лучшее, что создал человек! Музыка — это чувства, музыка — это мир, музыка — это история, музыка — это признание… в любви к жизни. Как же можно ею не восхищаться?
— И я восхищаюсь. Некоторыми отдельными звуками.
— Ты молодец! — Лео посмеивается, но как-то горько.
— Да, в тот год я получила гранты сразу за несколько лет, выплатила часть кредита и переехала из социального мобильного домика в квартиру. Но самое первое, что я сделала — починила зубы. Хотя к тому моменту уже научилась мастерски прятать их отсутствие и даже говорить почти без дефектов. Никто не замечал… потом снова пришлось привыкать к зубам. Он сидел на набережной, и он был не в порядке. Я привела его домой, накормила. Мы поговорили, он сказал, что хочет бросить. Я сказала, что помогу. Мы прожили вместе два года. Тьяго ни разу не попытался бросить. И он выносил из дому всё, что можно было вынести ценного: героин — дорогое удовольствие для тех, кто ещё не готов гнить от метадона. Я устала…
Рыдания душат, всё, что было надёжно запечатано внутри, рвёт упаковку и выбрасывается наружу слезами, всхлипами.
— Я устала, Лео… устала от грязи и унижения, устала от бесконечного долбления в бетонную стену. Он приводил девушек… таких же, как сам. Не изменял, думаю, только потому, что был не в состоянии. Я сняла другую квартиру и ушла, платить за две мне было тяжело, но я платила, иначе ему пришлось бы бомжевать, а я этого не хотела. Не хотела ему своей доли. Когда поняла, что не тяну — один предмет в год — это не учёба, они часто меняют программу, и такими темпами я буду учиться всю жизнь — перестала оплачивать счета за его квартиру. Я сделала, как она — выбрала себя.
Я зажимаю глаза пальцами, ладонями, чтобы из них так не лилось.
— Лея… — он сглатывает тяжело, — ты не обязана была… В первую очередь ты в ответе за свою жизнь…
Но я слышу, слышу его неискренность. Он не сказал «мы» в ответе за свою жизнь. Он сказал «ты».
— Прошлой осенью в октябре… восемнадцатого октября в половине первого дня я вышла на обеденный перерыв. Мы как раз только переехали в новый офис в Газтауне, и я в не дождливые дни всегда выходила на побережье в Краб-парк чтобы съесть свой салат там. Уже возвращалась, когда увидела, как глубоко престарелый пенсионер в кепке и кремовом плаще тычет своей тростью в сидящего под стеной бомжа. Это была стена у подъезда к дому, то есть на некотором удалении от тротуара. Я хотела пройти мимо, потому что в планах было потратить оставшиеся десять минут перерыва на кофе в Тим Хортонсе, но что-то внутри такое тяжёлое… и непреодолимо сильное заставило меня подойти. Я сказала деду, чтобы не тыкал в человека своей палкой, что он такой же человек, как и все прочие. Дед фыркнул и ушёл, а бомж не двигался. Грязные волосы сосульками свисали над его склонённым лицом, руки в язвах лежали на коленях. Он выглядел так, словно спит. Но я зачем-то стала его будить. Толкала, пока не завалился набок, и тогда мне открылось его лицо…
Лео обнимает меня ещё крепче, и ещё сильнее раскачивает, но меня уже не сдержать.
— Он был мёртв, Лео. Он был мёртв уже не первый час и не первый день…
Julia Michaels — If You Need Me
Открывается дверь, кто-то что-то говорит, но я не слышу, потому что напряжение в голове слишком сильно, слишком силён резонанс в сознании от того, чему я позволила выйти наружу. Как только удаётся хоть немного сконцентрироваться, слышу:
— Пять тысяч долларов чеком за пять минут уединения! — голос Лео.
— Почему не десять? — Клэр.
— Хорошо, я понял. Десять. Пять минут и выйдем.
— Две минуты и свой чек Вы отправляете голодным детям в Африке, — дверь захлопывается.
Мы снова наедине. Я считаю секунды, Лео продолжает меня качать, крепко сжимая руками.
— Жизнь иногда снимает с нас кожу. Но самое худшее — при этом она ждёт нашей реакции: депрессию, уныние, уход в себя, а если не дожидается — бьет ещё. И ещё. А ты зубами цепляешься за рассудок и заставляешь себя жить вопреки. Поднимаешься и всё равно прёшь вперёд, хоть на одной ноге, хоть ползком.
— Я виновата… я предала его. И никакая терапия тут мне не поможет.
— Нет, он предал себя сам.
— Самое страшное, я даже не была «той самой». Я всегда знала, что он продолжал любить её. Думаю, умирая, он видел её, не меня.
— У меня есть знакомый, у него с женой некоторое время были серьезные проблемы в отношениях. Довольно продолжительное время. Так вот это навсегда осталось на её лице: за те два или три года, пока они не могли найти дорогу друг к другу, у уголков её губ появились заломы. Глубокие. И хотя сейчас у них всё хорошо, даже очень хорошо, эта печать грусти навсегда осталась ему напоминанием. Ничто не проходит бесследно.
— Зачем ты мне это говоришь?
— У тебя таких заломов нет — красивое, ровное молодое лицо. Значит, этот парень при всём том, что он творил, не смог достать настолько глубоко. Понимаешь о чём я?
— Нет.
— Возможно, твой парень — это не тот человек, который для тебя. А твой мужчина все ещё ждёт тебя. Где-то. А то, что случилось с твоим парнем — это опыт. Бесценный опыт, необходимый для того, чтобы не наделать роковых ошибок в будущем и не потерять человека, который действительно твой.
— Ну ты загнул. Вот чтоб так всё вывернуть — это надо уметь. Да. Пошли уже, а то моя истерика тебя обанкротит!
— Это вряд ли… — смеётся.
— Тогда можно вопрос?
— Давай.
— Она красивая?
— Очень.
- Красивее меня?
— Тебе интересно моё мнение?
— Конечно! Мужчина, способный отвалить десять кусков за пару минут приватности, по определению авторитетен!
— Как раз наоборот, — смеётся, — моё мнение бессмысленно, потому что в нём нет, и не будет, объективности!
— Но…
— Но я могу совершенно искренне сознаться в том, что ты красива.
Я замираю, его руки обнимают плотнее:
— Ты женщина, которая влечёт… Моё мнение.
— Почему она? Почему из тысяч ты выбрал её?
— Бывают же такие лица, от которых ты не в состоянии оторвать глаз? Вроде бы и ничего особенного: красота присутствует, но не более чем в сотнях тысяч других лиц, ежедневно кишащих вокруг тебя в мегаполисе. Но вот именно у неё губы такой формы, что самым первым на ум приходит слово «чувственность». Именно в её глазах ты видишь историю, где главная роль почему-то отведена тебе. И сыграть её очень хочется. А любовь, это просто момент… момент такой: твои губы растягиваются против твоей воли — просто внутри вдруг появилось слишком много тепла, а она… она улыбается в ответ.
Лео умолкает на время, но не перестаёт раскачивать нас. И от этих банальных движений мне становится так легко… спокойно.
— Можно прожить с человеком годы и так и не узнать его, — признаётся со вздохом. — А можно едва встретиться, и понять, что на самом деле вы знакомы уже вечность.
— Как это? — играю в наивность.
— Очень просто: когда нет ни неловкости, ни неудобства, ни необходимости кого-то или что-то изображать. Ты — это ты — исключительное состояние внутреннего комфорта. Когда не нужно ни обдумывать слова, ни придумывать фразы, когда разговор тянется сам собой одной бесконечной мятной нитью. И в этой пряже из слов и мыслей тебе так спокойно и уютно, что ты не хочешь ничего больше.
Глава двадцать четвёртая. Мечтать нужно правильно
Velvet Moon — Hush You
Лео снова садится у окна, поднимает все подлокотники, я молча наблюдаю. Он ложится, и я понимаю, почему этот парень не принимал моего предложения раньше — на креслах помещается только половина его туловища. Вторая прилично нависает над полом, и ему приходится упираться в него ногой, чтобы не упасть. Лео берёт меня за руку и мягко притягивает к себе. Я не сопротивляюсь, потому что всё во мне противится тому, чтобы противиться. Всё, что есть у меня “женского”, восстаёт против осторожности, пренебрегает тем, что принято называть благоразумием. И вот мои лопатки касаются его груди, за ними поясница, плечи, руки…
— Расслабься, — тихо просит, — ты слишком напряжена.
— Это не просто…
— Помочь?
— Давай…
И он прижимает меня плотнее, локтем и предплечьем удерживая в положении, достаточно комфортном и стабильном, чтобы не свалиться. Но кульминация — в его ладони: он укладывает её на мои рёбра ровно над сердцем. Не пытается трогать грудь, не касается кожи, только укрывает сердце.
— Чувствуешь?
— Что?
— Энергию.
— Нет, — нервно качаю головой, — Только тепло твоей ладони.
— Это она и есть. И в ней — покой, уверенность, сила. Впитывай.
— Как батарея мобильника электричество?
— Ну… можно и так, — посмеивается, покачивая мою голову.
— А глаза закрыть можно?
— Нужно, — шёпотом.
— Боже, как же хорошо…
Его грудь не твёрдая, и словно не чужая. Она… уютная.
— Ты любишь музыку? — спрашиваю его.
— Я отношусь к ней спокойно.
— Как можно не обожать музыку? Музыка это… это лучшее, что создал человек! Музыка — это чувства, музыка — это мир, музыка — это история, музыка — это признание… в любви к жизни. Как же можно ею не восхищаться?
— И я восхищаюсь. Некоторыми отдельными звуками.