1972. ГКЧП

Бетонный свод похож на тоннель в Балаклаве, куда заплывали подводные лодки. Только здесь в отличие от Балаклавы – сухо и чисто. Воздух свежий – вентиляция работает как надо. Идти довольно-таки далеко, километр, не меньше. Но я несу Олю сам, никому не позволяю. Благо, что силы и выносливости хватает – спасибо Гомеостазу. Сколько в ней сейчас весу? Килограммов пятьдесят? Может чуть больше… Только теперь она мне не кажется такой тяжелой. Наверное потому, что теперь я не считаю ее мертвой. Не знаю как – но она до сих пор жива! Условно жива…

Стены, стены, стены…бесконечный, бесконечный коридор! Подмывает положить Олю на плечо, но я этого не делаю. На плече – только мешок картошки, или труп. Она – не труп. И я ее так не положу. Сдохну, но не положу!

Колодец, ведущий наверх. И как я теперь? Здесь лифта нет. Почему? Потому что запитывать его неоткуда. Тянуть электрическую проводку по тоннелю? А смысл, если мы вырубили генераторы? Хотя…можно было сделать, конечно. Но не сделали. И теперь мне надо как-то подняться по металлическим скобам, имея при себе груз в пятьдесят килограммов весом. Прикидываю, как это можно сделать, выдыхаю, и следом за тремя первыми бойцами начинаю подъем, не обращая внимания на взгляды моих спутников. Левой рукой прижимаю к себе Олю, правой хватаюсь за скобу…рывок! Шаг. Рывок! Шаг. Рывок! Шаг. И так до самого верха.

Сам себе удивляюсь – силен, собака! Почти и не запыхался (Пру! Пот льет ручем…). Главное было – не промазать мимо скобы рукой. Наверху уже ждут – ухватили за протянутую руку, выдернули наверх как морковку – я сто кило, и Оля пятьдесят, сильны наши ребята.

– Силен, командир! – шепчет один из спецназовцев, тот самый Семен Головлев, что некогда положил глаз на Настю – Одной рукой ведь! Давай помогу!

– Сам! – выдыхаю я и выпрямляюсь – помогите лучше Никсонам, они уже еле идут.

Ну не так чтобы они еле шли, но видно было, что им дается все это с трудом. Оно и понятно – нервотрепка, страх, зависимость от чужих, и может быть даже – врагов. И единственный, за кого они цеплялись, на кого полагались – это был я. И то…вероятно к этому моменту они уже поняли, что некий писатель Карпов на самом деле не совсем просто писатель. Или скорее совсем не просто писатель. Иначе как бы он командовал всей этой шайкой во главе с хитровыделанными Шелепиным и Семичастным. Которые, кстати, подчиняются мне беспрекословно и почти без возражений.

Когда голова Пэт Никсон показалась над урезом колодца – я стоял рядом:

– Не бойтесь, мэм…все будет в порядке! Я с вами! Клянусь, мы справимся, верьте мне.

– Почему-то я тебе верю, Майкл! – выбираясь на площадку рядом с отверстием люка ответила Пэт Никсон – Только тебе и верю! Пожалуйста, не обмани наши ожидания.

– Да уж, Майкл! – Никсон был пободрее своей усталой жены, и выбрался гораздо резвее – Не обмани нас.

– Зуб даю! – слегка невпопад ответил я, и криво усмехнувшись, добавил, глядя на лица явно не понявших выражение американцев – Выражение такое…русское. Означает – что если не справлюсь, можете выбить мне зуб.

– Ох! Как жестоко! – тряхнула головой Пэт, и я заметил, что несмотря на все пертурбации, прическа ее почти безупречна, и вообще – выглядит она настоящей Первой Леди. Порода, ничего не скажешь! Хотя…какая там порода? Машинисткой работала. Вылезла наверх за счет своих ума и работоспособности. Ну и удача, само собой – вышла замуж за правильного мужчину.

– Он шутит, Пэт! – Никсон отряхнул пальто и взял ее под руку – Майкл не отдаст нам свой зуб, если с нами что-то случится. Потому что отдавать будет некому!

– Ты замечательный шутник – без улыбки сказала Первая Леди и посмотрела на сверток у меня в руках – Майкл, ты…несешь ее хоронить? Не захотел оставить врагу?

– Она жива – холодно отвечаю я, и вижу, как глаза Никсонов расширяются от удивления. Пэт хотела что-то сказать, но Ричард (я это заметил) сжал ее локоть. И я понял – они считают, что я спятил. Не хочу смириться со смертью моей женщины, и на этой почве "поехал крышей".

– Я не спятил – добавляю холодно, и поворачиваюсь, чтобы глянуть на люк, из которого продолжают вылезать наши бойцы. Наверху уже человек двадцать, всего их сорок с небольшим человек. Скоро в этом здании станет тесно. Но наружу пока никто не выходит – ждут.

– Давай! – киваю я Аносову, молча наблюдавшему за нашей беседой – И не надо так на меня смотреть!

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Как и всегда – кивает он, и командует – Первая группа – на выход. Действуем по схеме пять!

Дверь здания открывается. Я не знаю, как его назвать – снаружи это старый сарай, на котором висит здоровенный амбарный замок. Старые доски скрывают бетонный блок, наполовину углубленный в землю. На крыше здания – дерн, растет трава, вокруг – заросли крапивы и еще какой-то хрени, сквозь которую и пролезть-то проблематично. Насколько знаю – дерн с этой дрянью откуда-то специально привезли. Охотников продираться сквозь эту колючую пакостьёё вряд ли найдется больше чем ноль экземпляров.

Машины заранее загнали в лес, укрыли камуфляжной сеткой – еще мы только въехали на территорию Дачи, так сразу же машины пошли сюда – заправленные, загруженные оружием, припасами – патронами и едой. Ну и всем остальным, что нужно небольшому отряду для перемещения по тылам врага. Да, да – именно так: "по тылам вражеских войск". Все, кто сейчас вокруг нас сразу же относятся к числу врагов. В том числе и мирные жители, которые могут нас "вложить" кому надо.

Два УАЗа, и два "козлика" – ГАЗ-69. УАЗы – "буханки". Насколько я помнил, в них можно напихать десять человек – скамьи вдоль стенок, и два места впереди, водительское и пассажирское. В "козлики" – восемь человек. На скамьях шестеро, и двое спереди. УАЗ-469 еще нет, они появятся только через год. Эти же колымаги хоть и едут, но не сказал бы, чтобы очень шибко. Это я про "козлики". Буханки – те вполне приемлемая техника, если не считать того момента, что эти цари бездорожья на самом деле скопище убогих, постоянно ломающихся деталей, изначально готовых к непредсказуемой поломке. Чего-чего, а про УАЗы я знал все, что можно про них знать. Мразная машина! Только настоящий, упоротый патриот может называть эту машину "хорошей", или просто несведущий в вопросе человек. Но…других-то нет! Моя любимая "Нива" появится только в 1977 году. А про какой-нибудь лендкрузер и говорить нечего – сейчас крузаки только 55 серии, но им никогда не попасть на советский рынок. Да и кто купит такую дорогую машину? В общем – плачь, не плачь – а голову на плаху клади. Главное – чтобы топор был острым.

Надеюсь, эта отрыжка советского автопрома все-таки довезет нас куда нужно. Эх, жалко моего "кадди", разнесенного в молекулы ракетами "Градов" (я оставил его у Дачи). Впрочем – я все равно бы сейчас на нем не поехал. Во-первых, он не то что не выехал бы из леса – его и загнать сюда бы не сумели. Во-вторых, только глупый не знает, что писатель Карпов, а он же предатель Карпов – ездит на белом кадиллаке с открывающимся верхом. А мне светиться сейчас ни к чему.

Лезу в "буханку", отдаю Аносову распоряжения. Он распределяет бойцов по машинам, тем, кто не влезли, приказывает добираться пехом – туда, куда приказано. Они знают – куда.

И вот машины завывая коробками передач и взревывая движками пробиваются по пробитой их же колесами небольшой колее. А позади, там, где был мой дом, грохочут разрывы. Сердце щемит – хоть и не на мои деньги построен дом, но мне его очень жалко. Мне там было хорошо. И просто – этот дом был красив.

Впрочем – все впереди! Буду жив – будут и дома, и кадиллаки, и все, чего душа пожелает. Даже вертолет куплю, мать его за ногу! У меня что, денег нет на летающую тарахтелку?! Жить надо так, будто живешь последний день! Сдохну – и денег мне уже будет не надо. Так почему сейчас не пожить?! Столько планов – громадье! И один маленький кусочек металла может лишить меня всего на свете – обидно, черт подери…

Пустая ночная дорога как вымерла. Ни попутных машин, ни встречных. Фонари нигде не горят, тишина. И только грохот и зарево, грохот и зарево позади нас. И что там может гореть?! Там ведь живого места уже нет! Жаль местных жителей, которые сейчас попрятались куда-нибудь пониже уровня земли, и сидят, трясясь от страха и проклиная тот день, когда в поселке поселился знаменитый писатель (ни дна ему, ни покрышки!). Но я не виноват, товарищи…хмм…вообще-то виноват, но…да плевать! Ничего с вами не случится! Ну пару раз обделаетесь от страха – и чего?! Две пули в грудь вам все равно никто не всадит, так что заткнитесь и сидите, не высовывайте нос. И все будет в порядке.

Вот чем отличаются наши, советские люди от американцев? Американцы при звуке выстрелов и взрывах ложатся на землю и не поднимают головы. Что наши делают? Ага, точно…ну как не поглядеть, что там творится?! Обязательно надо высунуться! Удивительная реакция, наверное присущая только нашим людям.

Так, ладно…о чем говорит пустынная дорога? О том, что на ней стоят кордоны. Это – рупь за сто. И возможно – не один кордон.

Так и оказалось. Кордон нам попался через двадцать километров, на КП ГАИ, на развилке дорог. Обычная двухэтажная кирпичная будка, внизу непонятно что – вроде как гараж для машин (зачем-то), наверху стеклянный "скворечник", в котором собственно и сидят гаишники. Только вот гаишников сейчас не было. Стоял бэтээр, ствол пулемета которого прикрывал шоссе, а еще – два "козлика", возле которых тусовались человек семь с автоматами Калашникова в руках. Все в военной форме, род войск непонятен – типа общевойсковики. Но это ничего не значило – комитетчики могут надевать любую форму, и любую одежду. И показывать любые удостоверения – от сантехника до…кого угодно. Чаще всего используют ментовские "корочки", так удобнее – вопросов меньше.

Бэтэр тут же выдвинулся поперек дороги, перегородив нам путь, а вояки медленно, можно сказать нога за ногу двинулись за ним, но как я заметил – держа руки поближе к спусковым крючкам автоматов. Ребята – видно что тертые, да и ребятами их назвать…в своем времени я бы назвал их контрактниками – на срочников парни никак не тянули. Оперативники комитета скорее всего. "Волкодавы".

– Приготовьте эрпэгэ! – скомандовал я – Боевая готовность! Стрелять по команде – гранатометчики – два на бэтэр, третий убирает воронье гнездо. Остальные следят. Без боя точно не обойдемся. Это не армейцы, это комитетчики. И берегите головы, когда гранаты полетят.

Один из "армейцев", вооруженный только "Стечкиным" подошел со стороны пассажирского места, и небрежно бросив руку к виску, сообщил:

– Капитан Железной. Кто такие, откуда движетесь, с какой целью?

– Генерал Ковалев! – представился Аносов, использовав документы прикрытия, выданные еще перед Сенежем – Движемся в Москву. Цель сказать не могу – военная тайна. С какой целью нас остановили?

– Выявляем лиц, причастных к организации антигосударственного заговора – туманно пояснил капитан (если он капитан!). Из его слов определить на чьей он стороне было совершенно невозможно.

– И кто эти лица? – осведомился Аносов, сжимая в правой руке "Стечкин", направленный прямо в живот проверяющему. За закрытой дверцей не видно. Если что – пуля легко прошьет тонкую жесть дверцы и вопьется в тело.


– Государственная тайна! – так же холодно ответил "капитан" – Предъявите к осмотру автомобили, выйдите из машин. При попытке направить оружие будете расстреляны без предупреждения.

– Прямо вот, без предупреждения расстреляете генерала кэгэбэ?! – деланно удивился Аносов, делая рукой знак за спинкой своего сиденья. Знак это означал: "Полная готовность!"

– Прямо вот так, без предупреждения! – враждебно буркнул "капитан", почуявший неладное, и сделавший почти незаметное движение – будто желал то ли отойти, то ли упасть на землю (он частично перекрывал вектор стрельбы). Но не успел – ни отойти, ни упасть. Очередь из "Стечкина", поставленного на автоматическую стрельбу согнула и отбросила "капитана" к обочине, превратив его внутренности в кровавую кашу. Тут же откинулись окна-амбразуры в борту УАЗа, и все, кто был в салоне, упали на пол – получить огненную реактивную струю в лицо удовольствие совсем даже никакое.

И бумкнуло! Да так, что чуть перепонки не полопались! Обшивка напротив выхлопа гранатометов заполыхала, и пришлось тушить ее огнетушителем, заранее приготовленным для такого случая. Вонища – не продохнуть! Хорошо еще, что обшивка здесь можно сказать условная – тоненькая картонка с пришитой клеенкой, а дальше уже металл. Но прогорела она начисто. Кстати – и стекла в салоне повылетали. Не машина теперь, а хрен знает что. И в ушах у нас как вата заложена.

Бэтэр не приспособлен выдерживать бронебойные гранаты из РПГ-7. И наверное, никто не приспособлен – даже американские "Абрамсы" и Израильские "Колесницы". Жгли их из наших гранатометов просто на-раз. В общем – бэтэру очень не понравились две дыры в борту, и он заполыхал неярким, но бодро взявшимся за дело коптящим пламенем.

И тут же взорвалось "воронье" гнездо – гранатометчик был снайпером и никогда не промахивался. Даже когда над ухом бабахают соратники.

А следом ударили автоматные очереди. Вначале, само собой – по нам. В бок, откуда и прилетели гранаты. Вот только одно "но" – эти УАЗы были бронированы. И движки на них стояли непростые – форсированные. Долго они не прослужат, но тащить бронированную махину плюс тонну груза они смогут. Доедут до места, а нам другого и не нужно.

Пули калашей 7.62 дырявили борт, превращая его в металлические лохмотья, но под жестянкой – тонкие броневые листы, которые держат даже бронебойные пули калаша. И только что это доказали.

А вот ответные очереди были гораздо результативнее – они буквально скосили людей из кордона. Стреляли из машин позади нас, пока неприятель пытался отомстить за сожженный бронетранспортер. Нам было не до стрельбы – мы и свой-то голос не слышали. На век запомню – как это стрелять в ограниченного объеме из РПГ.

Все закончилось в считанные секунды – вот летят гранаты, и пламя опаляет обшивку УАЗа, вот грохочут очереди, и…тишина, прерываемая только лишь треском и гулом разгорающегося пламени. Впрочем – еще и одиночные выстрелы. Три выстрела. Боец, выскочивший из УАЗа добил раненых. Нельзя оставлять за спиной никого из тех, кто бы мог рассказать о том, что здесь было и кто здесь был. Увидеть Шелепина и Семичастного они не успели, но сопоставить колонну машин с запертыми в Даче "преступниками" – особого ума не нужно. А теперь – кто здесь был, кто раздолбал кордон – пускай сами думают. Но потом, когда мы будем отсюда уже очень далеко. Наверное – очень далеко.

Осторожно объезжаем горящий бэтэр (сейчас начнут рваться патроны), изрешеченные "козлики" – едем дальше, набирая скорость и внимательно глядя по сторонам. Если есть один кордон – почему бы не быть и другому?

Но нет. Больше кордонов не было. То ли у "оппозиции" не хватило сил выставить несколько кордонов на каждом направлении, то ли просто раздолбайство, или банально повезло – в любом случае, мы прорвались в город без каких-либо задержек в пути. Хорошо, что эти комики не догадались прострелить нашим машинам колеса – вот тогда дело было бы швах.

На Ленинский проспект, к моей кооперативной квартире (за которую, между прочим, я заплатил свои кровные денежки!) мы подъехали в почти полной темноте – если не считать освещением огромную, красноватую Луну. То ли нарочно распорядились погасить фонари (идиотов-то хватает!), или это сделано специально, и тогда я напрасно ругаю неизвестных, обесточивших всю улицу – в темноте попасть в искомую квартиру незаметно будет гораздо легче.

Первыми туда пошла группа, возглавляемая одним из бойцов "Омеги". Они проверили квартиру – все было спокойно. Затем вывели Никсонов и Шелепина с Семичастным, и почти бегом повели туда же. Аносов вместе с Головлевым остались возле УАЗ, а когда ВИПов увели, Акела подошел ко мне и сказал:

– Я с тобой!

– Куда со мной? Иди, занимайся своим делом!

– Сказал же – я с тобой! Ты небось в Склиф собрался?

– В Склиф – буркнул я, и приказал – Поехали! Оружие наготове, без команды не стрелять. И побыстрее!

Аносов и Головлев запрыгнули на свои места и УАЗик сорвался с места. Не так, чтобы провернуть колеса до черного следа – но быстро, не вызывая резким стартом особых подозрений. Мало ли зачем "буханка" ездит по ночам? Это не девяностые, и не двухтысячные, когда от ночной машины ожидают какой-нибудь пакости. Это времена застоя, времена, когда в людей не стреляют на улицах, и когда на применение огнестрельного оружия во время совершения преступления выезжает не меньше чем районный прокурор. По крайней мере – так было раньше. А сейчас все может измениться.

В темноте и полутьме освещенных улиц избитый пулями бок уазика не особо бросается в глаза, хотя я и подумал о том, что надо было взять целый уазик. Чтобы не вызывать подозрения. Но опять же – доехали до места без приключений. Вот он и Склиф – старый, добрый Склиф, скопище надежд и отчаяния людей.

Подъезжаем прямо к приемному покою, туда, куда паркуютсямашины скорой помощи. Дверь закрыта, видимо все спят. Даже странно – в стране почитай гражданская война, а эти дрыхнут как сурки. Не меняется у нас ничего с годами, ох, не меняется!

Звоню, нажимая на кнопочку звонка, очень похожую на сосок женской груди. Где-то далеко в недрах больницы раздается дребезжащий звонок – я слышу. И никого…не шевелятся! Жму еще раз, еще…никакого эффекта! Бью ногой в дверь – еще, еще! Что они там, трахаются, что ли?! Или померли все?! Ну как можно не услышать такой грохот?!

Голос из-за двери, женский:

– Ну чего, чего ломитесь?! Сейчас открою! Уже в туалет отлучиться нельзя, сразу дверь с петель сносят!

Пожилая санитарка вглядываются во тьму, подслеповато щурясь после света ламп дневного света, и тогда я шагаю вперед:

– Врача сюда! Быстро! Хирурга! Огнестрельные ранения, нужна помощь!

– Щас, щас, миленький! – бормочет санитарка и неожиданно быстро срывается с места. Пока я укладываю Олю на каталку, освобождая ее от брезента, появляется и врач – мужчина лет сорока, помятый со сна, в перекошенном на голове медицинском колпаке – не знаю, как этот колпак называется.

Врач смотрит на меня, смотрит на Олю, и в глазах его разгорается огонь понимания – наконец-то проснулся, черт его подери! Сонное выражение слетает с лица хирурга, он шагает к Оле, щупает шею. Оглядывается на меня, недоуменно пожимает плечами:

– Она ведь мертва, и давно. Пульс не прощупывается, температура тела меньше, чем у нас в помещении. Ее в морг надо, хирург тут ни к чему. А еще – мы обязанные вызвать милицию. Где вы взяли эту девушку?

– Это моя невеста – цежу я сквозь зубы, и холодно взглянув в ясные очи экскулапа, достаю из кобуры здоровенный "Стечкин". Достаю из него магазин, якобы проверяя наличие патронов, а потом так же невозмутимо приставляю ствол пистолета к виску побледневшего, перепуганного насмерть врача.

– И она жива! – добавляю я – у нее сердцебиение. Только вот раз оно в несколько минут. Вы, доктор, должны достать из ее тела пули. И так достать, чтобы ничего в теле не повредить. Увижу, что вы действуете как мясник – я вам просто отрежу уши. А потом прибью их на стену. А может просто выбью вам мозги одной пулей! Только не надо банальщины типа: Да что вы себе позволяете! Да как вы посмели!". Посмею, и еще как!

– Стойте…а вы не тот ли…

– Тот, тот! – отмахнулся я – Быстро ее в операционную! И я буду стоять рядом и смотреть, как вы тащите из ее тела пули, отравляющие организм.

Через десять минут раздетая донага Ольга лежала на столе. Лежит – будто спит. Красивая, холодная, как спящая царевна. Сердце даже засбоило от волнения – неужто не получится?

Хирург притащил инструменты – я внимательно осмотрел приготовленный набор, придя в конце концов к выводу, что это все-таки стерилизованные железяки, а не инструменты прозектора.

– Эскулап, не дай бог она помрет по твоей вине! – предупредил я еще раз, пытаясь внедрить в голову упрямого врача мысль о важности происходящего – Запомни, режешь не труп а живого человека!

– Да труп она, труп, хоть убейте! – уже в полном отчаянии воскликнул хирург – вы сумасшедший!

– Она в летаргическом сне – тяжело сказал я – У нее кровь льется, видишь? И хватит разговоров – работай давай! Большего от тебя не требую. Выполняй свои врачебные обязанности не жужжи. Достань пули и зашей раны. А потом сделаешь мне с ней трансфузию. Ну чего вытаращился? Сделаешь массивную гемотрасфузию – умеешь, надеюсь?