1918 год: Расстрелянное лето

Глава 11




На землю опускались сумерки. Владимир Ильич щелкнул выключателем, включив лампочку на рабочем столе, потом потер усталые глаза. По другую сторону стола, сидя напротив, за ним наблюдал Троцкий.

– Мы закончили, Владимир Ильич?

– Закончили, – ответил хозяин кабинета, затем встал, подошел к окну. Внизу, четко печатая шаг, шел взвод латышей – кремлевская гвардия. Ленин потянулся и устало зевнул. Ему было слышно, как за его спиной поднялся со своего места Троцкий. Владимир Ильич повернулся к нему и спросил:

– Завтра, прямо с утра, на фронт?

– Да, Владимир Ильич. Положение лучше не становится. Потеряны Царицын, Астрахань, Баку.

– Я говорил сегодня утром со Сталиным. Он во всем винит военных специалистов.

– Может, и так, но история с исчезновением военного руководителя, бывшего генерала Снесарева, какая-то непонятная. Взял и пропал. Бежал ли он с планами обороны Царицына к белым, как утверждает Сталин?

Вопрос так и остался висеть в воздухе. Ленин, не отвечая на него, с задумчивым видом сел за стол. Переложил бумаги с места на место и только потом сказал:

– Есть мнение создать комиссию, которая поможет разобраться с тем, что произошло, и решить, есть ли в этом вина товарища Сталина.

– Полностью с этим согласен, – Троцкий немного помолчал, а потом вдруг неожиданно спросил: – Вас что-то беспокоит, Владимир Ильич?

– Да. Беспокоит вопрос, как добровольцы сумели договориться с казаками и выступить при нападении на Царицын единым фронтом…

– Пока не знаю. Разлад среди генералов, их раздробленность были нам только на руку. Кстати, у меня есть сведения, что германцы помогли белым при штурме города тяжелой артиллерией.

– Даже так? Добровольцы перешагнули через офицерский кодекс чести и попросили помощи у своего врага? – удивился Ленин.

– Видно, нас они считают наиболее опасным противником, Владимир Ильич.

– И лестно, и страшно. Пусть Царицын и не самое важное направление, но его потеря означает соединение донской контрреволюции с казацкими верхами Астраханского и Уральского войска. Вы понимаете, что это значит, Лев Давидович?!

– Понимаю, Владимир Ильич. Если генералы договорятся между собой, то получится единый фронт контрреволюции от Дона до чехословаков. Нам это совсем не надо.

– Вот именно, товарищ Троцкий! Они окончательно отрежут нас от хлеба и нефти! Этого нельзя допустить!

– Не допустим, Владимир Ильич! Так я пойду?

– Идите, Лев Давидович, и помните: нам нужна только победа!



Воздух этого заведения был просто пропитан смесью табака, дешевых духов и алкоголя. Развязные манеры на гране хамства, рифмованные выкрики с претензией на стихи, пустые глаза кокаинистов и багрово-пьяные лица пролетариев. Посетители с наслаждением купались в игриво-сексуальной атмосфере кафе.

Мы шли мимо столиков, ловя обрывки разговоров.

– Говорят, какая-то банда вчера ночью взяла склады красных комиссаров! Теперь в Кремле им не до жира будет!

– Сейчас весь мир вразнос идет! Баронессы и князья папиросами и марафетом торгуют, а…

– Недавно снял мадемуазельку, вся из себя благородную корчила. Графиня, с серебра ела, шампанское каждый день пила, а на поверку что вышло? Горничной оказалась…

– Софи, ты последний номер «Синего журнала» читала? Там стихи…

В воздухе плавали клубы дыма, на стенах были непонятные рисунки, чьи-то надписи и автографы. Столик, за которым сидел Типография, стоял у стены, в пяти метрах от небольшой сцены, а с другой стороны его от остального зала отгораживала стоявшая у стены большая кадка с развесистой пальмой. При виде нас аферист приветственно помахал рукой. Мы сели, и я быстро огляделся по сторонам. В трех метрах от нас, сразу за пальмой, сидела пьяная компания. Революционный матрос с самокруткой в зубах и красным бантом на груди, две размалеванные, постоянно хихикающие девицы и бледный юноша с пустым взглядом и длинными грязными волосами, ложившимися на его узкие плечи. На столе стояла пустая бутылка, четыре чашки и пепельница, набитая окурками.

С другой стороны зала, напротив нас, сидела компания эмансипированных девиц с длинными папиросками, вставленными в такие же длинные мундштуки. Они пили разведенный спирт и рассуждали о закате истинной литературы.

– Я так понимаю, господа, у вас ко мне есть серьезное дело, в чем меня заверил уважаемый мною Абрам Моисеевич, – внимательно оглядев нас, начал разговор аферист. – Вы мне его излагаете, я говорю вам цену, которую хочу получить. Господа, предупреждаю сразу: я не купец – торга не будет.

– Петр, ты что же, другого места не мог найти? – с тихой злостью в голосе спросил его антиквар, которого сейчас раздражало буквально все. Он уже отошел от страха за свою жизнь, и теперь ему очень хотелось как можно быстрее отделаться от нас, но при этом несильно потерять в деньгах, так как знал, что оплачивать работу специалиста по документам придется ему.

– Абрам Моисеевич, вы же знаете, что я – душа чувственная и лирическая. Музыку люблю. Романсы, которые из души слезы выжимают. Так вот, сегодня Катенька Московская, моя любовь и моя красавица, будет выступать. Половина тех, кто сейчас здесь сидит, пришли ради нее. Что вы на меня так смотрите? Вы что, ни разу не слышали о ней?

– Мы здесь по делу, а не ради твоих сомнительных удовольствий, Типография, – зло прошипел рассерженный антиквар.

В этот момент к столику подошел молоденький официант с воровато бегающими глазами.

– Что изволят господа-товарищи?


– Что есть?

Когда официант перечислил весьма скудный ассортимент предлагаемых блюд, Петя Типография сразу заявил, что любая работа требует смазки, поэтому заказали бутылку спирта и закуску, а Абраму Моисеевичу – стакан сладкого чая и пряники. Меня удивило, что в местном меню есть еще одна позиция – несладкий чай, который стоил на шестьдесят копеек дешевле, и именно им здесь запивали спирт. Не успел официант отойти, как аферист сразу спросил:

– Так что вам нужно?

– Мне нужны надежные документы. Одни – под чекиста, другие – под чиновника-железнодорожника. Это первое.

– Я берусь – я делаю. Вот только позвольте вас спросить: кто из вашей компании будет за это платить? Вы мне не знакомы, поэтому доверия к вам пока нет, господа, – обратился аферист ко мне и Воскобойникову.

– Плату возьмете с известного вам Абрама Моисеевича, – со здоровой долей ехидства сообщил я аферисту.

– Не может быть! На моей памяти это первый раз, когда этого старого еврея поддели на крючок. Ха-ха-ха!! – Петя засмеялся во весь голос.

– Чего ржешь, как стоялый жеребец! – вконец разозлился антиквар. – По делу говори!

Аферист, не обращая внимания на рассерженного антиквара, продолжал смеяться, пока вдруг сам неожиданно не замолк, а потом спросил:

– Погоди-ка! А как Кистень на это смотрит?

Старый еврей при его вопросе нахмурился, но отвечать не стал, сделав вид, словно ничего не слышал.

– Если только с того света, – ответил я. – Еще вопросы есть?

– Как с того света?! – удивился Типография. – Вы его что… под нож? А Каторгу вместе с кодлой?

– Хватит удивляться. У нас еще к тебе дело есть. Нужно все, что можно узнать по вкладам купца Табунщикова. В каком банке хранил? Может, там какие-то особые условия?

– Хм. Слышал я как-то, что наследник объявился… – но наткнувшись на мой взгляд, сразу перевел разговор на другую тему. – Честно говоря, даже не знаю, что тут можно сделать.

– Берешься или нет?

– Берусь, но пока ничего обещать не буду. Тут вот какое…

Подошел официант с подносом и стал расставлять на столе тарелки, стопочки, затем поставил бутылку, а за ней – стаканы с чаем.

– Вот этот с сахаром, – показав на отдельно стоящий стакан, предупредил он нас, перед тем как уйти.

Типография проводил его взглядом и только после этого продолжил говорить:

– Я что хотел сказать… Вы разумные люди и понимать должны, что за такие сведения людям платить надо. И хорошо платить. Это кроме моего процента. Да вы и сами…

– Надо, значит, заплатим, – оборвал я его. – Сколько?

Аферист посмотрел на меня, потом на еврея и сказал:

– Пятьдесят тысяч.

– Сколько?! – вскинулся Абрам Моисеевич. – Да за эти деньги…

– Заплатишь. Или ты считаешь, что твоя жизнь столько не стоит?

Антиквар только бросил на меня короткий злой взгляд, но говорить ничего не стал и сразу опустил глаза.

– По рукам? – спросил меня Типография.

– По рукам, – подтвердил я нашу сделку.

– Раз дело сладилось – обмыть надо, – неожиданно сказал до этого молчавший Воскобойников.

Не успели мы выпить по стопочке и закусить, как неожиданно раздались крики, заставив нас повернуть головы в сторону входа.

– Катенька! Ласточка наша! Просим к нам!

– Катька, мать твою, я тебя хочу!

– Просим к нашему столику, Екатерина Дмитриевна!

В окружении трех музыкантов к сцене шла девушка. Изящная фигурка, мягкие черты лица, большие черные глаза.

– Она прелестна, господа. Не правда ли? – тихо сказал аферист, не отводя взгляда от певички.

В девушке не было утонченной и изящной красоты Екатерины Долматовой, зато в избытке хватало очарования девочки-женщины. Коротко подстриженные пышные волосы, чуть раскосые большие глаза и пухлые губы рисовали в мужском воображении девочку-подростка, но стоило взгляду скользнуть по глубокому вырезу на ее высокой груди или крутым бедрам, как мысли сразу приобретали греховную направленность. Я проследил за ней взглядом до сцены: девушка производила впечатление. Пока музыканты настраивали инструменты, парочка крепких официантов защищала сцену от проникновения наиболее горячих поклонников певички. Так как эти посетители были уже в достаточной степени пьяны и не агрессивны, официанты легко оттеснили их дальше в зал и рассадили по местам. Спустя пять минут на сцену вышел управляющий этим заведением и громко объявил: