1918 год: Расстрелянное лето

– Погодите. Пожалуйста. Вы что-то хотели узнать?

Было видно, что мужчина находится в той степени подпития, когда хочется поговорить, излить свое горе или поделиться радостью.

– Я хотел узнать, где здесь можно дать телеграмму?

– Телеграмму? Вы счастливый человек, раз шлете телеграммы. У вас есть близкие люди. Любимая девушка или родители? – не дождавшись ответа на свой вопрос, он, видимо, понял, что проявил излишний интерес. – Извините меня. Я сейчас несколько не в себе. Вам надо на Воронежскую улицу. Дом Мишнина. Там находится почтово-телеграфная контора.

– Большое вам спасибо. Если вы еще укажете направление…

– Идемте. Я там недалеко живу. Вернее, меня туда переселила новая власть, – это было сказано с ядовитым смешком. – Извините меня, но я вынужден спросить: вы из большевиков?

– Нет. И вообще, я здесь проездом. Хочу дать телеграмму, что скоро приеду.

– Вы выглядите интеллигентным человеком. Чиновник или преподавали? – с пьяной откровенностью спросил бывший железнодорожник.

– Нет. Я часовщик. Мне только и надо, что сесть на поезд и уехать в Москву к своей невесте.

– К невесте? Я вам завидую, молодой человек, от всей души. Вы извините старого еврея за его излишнее многословие. Вы пьете?

– Скорее – нет, чем – да. Но…

– Погодите! Вы сказали, что здесь проездом? Собираетесь уехать в Москву?

– Да, я вам так сказал.

– Вы уже где-то остановились?

– Нет. В гостинице дорого. Думал, на вокзале…

– Если хотите, можете переночевать у меня, вот только с продуктами… Извините. Ничем не могу угостить.

– Не волнуйтесь. У меня с собой кое-что есть. Еще есть немного спирта.

Услышав про алкоголь, собеседник сразу оживился и даже ускорил шаг.

– Позвольте представиться. Ефим Маркович Бронштейн.

– Вадим.

– Все, Вадим. Никаких возражений от вас не принимаю. Переночуете у меня. И вот еще что. Я попробую вам помочь сесть на поезд.

– Вы?! – я сделал удивленное лицо.

– Да, я! Что вы так удивились?! Это сейчас вы видите неопрятного и пьяного пожилого еврея, а еще полтора года тому назад я был уважаемым человеком, помощником начальника станции!

На нас постоянно оглядывались из-за громких выкриков пьяного Бронштейна, и поэтому я решил поменять тему:

– Мы скоро придем?

Он остановился, огляделся, потом сказал:

– О, мой Бог! Мы чуть не прошли мимо. Третий месяц здесь живу и все никак не привыкну. Ноги просто сами меня несут на старую квартиру.

Спустились по ступенькам вниз, я вошел вслед за хозяином в маленькую полуподвальную квартирку. Одна ее половина была заставлена сундуками, чемоданами и узлами, а во второй ее части стояла незастеленная кровать со сбитым в ком бельем, стол и два стула. Свет падал из маленького окошка над столом, только поэтому я не сумел сразу разглядеть в глубине комнаты рукомойник.

– Раньше здесь жил дворник, а теперь живу я. Проходите, Вадим, проходите. Садитесь. Не смотрите, что здесь одна кровать, если убрать эти узлы, то вы увидите топчан с матрасом. Свежее белье мы тоже найдем. Оно лежит… Извините, но мне просто необходимо выпить.

Я достал из вещевого мешка флягу со спиртом. Бронштейн тут же сходил к рукомойнику и налил в стакан воды, потом налил во второй стакан немного спирта. Несколько секунд смотрел в кружку, а затем одним махом выпил и сразу запил водой. Его лицо покраснело, а глаза заслезились. С минуту он стоял неподвижно, но потом его напряженное лицо разом обмякло, а муть, плавающая в его глазах, рассеялась. Тем временем я достал из мешка две банки тушенки, буханку хлеба и полкруга колбасы и положил продукты на куске газеты. Две тарелки, которые стояли на столе, не вызывали у меня желания положить на них продукты. Ефим Маркович заметил мой брезгливый взгляд и сказал:

– Сейчас вымою. Вот только где вы такое богатство достали? Впрочем, не говорите. Я сейчас.

Спустя пять минут колбаса и хлеб были нарезаны, а банки вскрыты. Какое-то время мы ели. Бывший железнодорожник время от времени бросал взгляды на флягу, но не просил ему налить.

– Если хотите, наливайте, Ефим Маркович, – предложил я ему, видя его мучения.

– За предложение – спасибо. Еще раз извините меня. Еще год тому назад я пил совсем понемногу и только несколько раз в год. Да и служба не позволяла. Сами понимаете – железная дорога. Она не знает ни ночи, ни дня… Так я выпью?

Кивнув головой, я приготовился выслушать его исповедь. До нашей встречи с хорунжим оставалось еще два с половиной часа.

В этой маленькой полуподвальной квартирке жил человек, который за год потерял все, ради чего стоило жить. Четыре месяца тому назад его сына, аптекаря, во время какой-то облавы застрелил на улице рабочий патруль, а через месяц от сердечного приступа скончалась жена. Работу он потерял еще раньше, а три месяца тому назад его выкинули из прежней квартиры, освободив ее для члена какого-то Совета. Все это он рассказал сухим, надтреснутым голосом, при этом в его глазах плескалась неугасимая боль.

– Так и живу, молодой человек. Меняю вещи на водку и пью. Мне больше ничего не остается. При этом я вам благодарен, что вы меня выслушали. Ваши глаза стали печальны, значит, вы чуточку поняли мое горе.


Спустя какое-то время его развезло от выпитого спирта, и он сказал:

– Я немного посплю.

Когда он заснул, я пошел на встречу с Никитиным. Хорунжий не показывал, но было видно, что он недоволен тем, что я связался с контрразведкой. Мы с ним перебросились десятком фраз, после чего снова разошлись, договорившись встретиться в шесть часов вечера возле почтово-телеграфной конторы, на Воронежской улице. На прощанье я предупредил его, чтобы он держался с наибольшей осторожностью. Какое-то время я ходил по городу, изучая расположение улиц, нашел вокзал, после чего пошел назад. Судя по тому, что я успел заметить, количество патрулей в городе увеличилось. Вернувшись к Бронштейну, я думал застать его мертвецки пьяным или спящим, но тот сидел и ждал меня, одетый в белый чесучовый пиджак. На коленях лежала желтая соломенная шляпа. Даже перегаром от него несло не так сильно. Не успел я спросить Ефима Марковича, что случилось, как тот поднялся со стула и сказал:

– Вадим, мы прямо сейчас идем на станцию. Последние четыре месяца я ни с кем из бывших сослуживцев не поддерживал отношений, поэтому даже не знаю, кто там еще остался.

Мне было интересно познакомиться с его сослуживцами и узнать расписание поездов, вот только не в данное время, потому что сегодня чекисты будут искать группу белогвардейцев-диверсантов, уничтоживших их засаду. Пока я соображал, что ему соврать, как неожиданно мне помог сам хозяин полуподвала, который заметил, что я колеблюсь:

– Как я не подумал! Вы наверняка отдохнуть хотите? Да, Вадим?

– Хотелось бы, а то с полуночи на ногах.

– Знаете, я пойду один. Так даже лучше. Вот только понимаете… тут такое дело. Придется заплатить.

– Сколько?

– Даже не знаю. Спрошу – буду знать.

– Ефим Маркович, а почему вы решили мне помочь?

– Вы знаете, есть такие люди, которым хочется верить. Мне кажется, что вы, Вадим, один из таких, честный и порядочный человек. Ждите, я скоро вернусь.

Он ушел. Сняв очки, я прилег на топчане, в ожидании хозяина квартиры. Только теперь я мог расслабиться и даже позволил себе задремать, но стоило заскрипеть входной двери, как пальцы сразу сжали рукоять пистолета, лежащего под подушкой, но увидев в проеме двери фигуру старого еврея, выпустил оружие. Поднялся и надел очки. Бронштейн тем временем снял шляпу и пиджак, сел на стул, вытирая лицо платком.

«Вид у него довольный», – сразу определил я его настроение.

– Жарко на улице?

– Жарко. Немного поспали?

Я кивнул головой.

– Это хорошо. А я вам хорошие новости принес.

Я сделал внимательное лицо.

– Поговорил я тут по вашему делу со старшим кассиром железнодорожных касс. Иван просто язва, вредный на язык, но человек порядочный и добро помнит. Так вот что он мне сказал. Через два дня, считая сегодняшний, идет на Москву пассажирский поезд. Сейчас, Вадим, настало настолько дикое время, что поезда ходят не по расписанию, а по желанию новых властей. Это… просто уму непостижимо! Все гонят, без расписания, один за другим, эшелоны с зерном. А где они его берут?! Я так слышал, что они просто грабят крестьян. Представляете, ездят какие-то продовольственные отряды по деревням и отбирают у крестьян продукты. Хотя сам слышал на одном митинге, как большевик говорил, что они несут свободу и равноправие всем. Всем без исключения! И как это понять?!

Я промолчал, и Фима правильно меня понял, закрыв политическую тему.

– Извините меня, увлекся. Так вот, Иван сказал мне, что на этот раз поезд пойдет точно в назначенный день. Сразу объясню. Оказывается, в город неделю тому назад приехала какая-то инспекция из Москвы, а теперь она уезжает этим поездом. Вот подтверждение тому, что я говорил. Так вот. Им до этого бронировали шесть купе в вагоне первого класса, а сегодня отменили, так как по распоряжению кого-то там сверху инспекции выделили сразу целый вагон, который прицепят к составу. Вы поняли, что я хотел сказать?

– Если я понял вас правильно, то в поезде появились свободные места. Сколько это будет стоить, Ефим Маркович?

– Так прямо и не скажу, потому как желающих на эти места будет очень много, а над Ваней есть начальство. Да вы и сами должны понимать. Но! Он мне сказал, что проводником в вагоне первого класса едет Павлуша Кирпичников. Если не получится достать место, то всегда есть возможность договориться с ним, а он просто вас посадит в свое купе.

– Почему вы так уверены, что именно он согласится?

– Да потому что вы, молодой человек, никогда не знали Павлушу. Тут дело только в цене, потому как он очень жадный человек. Теперь перейдем к цене, – тут Ефим посмотрел на флягу, лежавшую на столе, и с просящими нотками в голосе сказал: – Если вы не против, я немного выпью. Совсем чуть-чуть.

После того как выпил, он пару минут посидел, занюхивая кусочком хлеба, и только потом заговорил:

– Иван сказал, что ему ничего не нужно, но у его начальника – комиссара – в следующую субботу день рождения. К столу его не пригласили, но подарок он должен принести. Как вам такие намеки?

Ничего не сказав, я развязал мешок, затем покопавшись в нем, достал оттуда серебряные часы, после чего протянул их хозяину квартиры.

– Красивые серебряные часы – хронометр на цепочке его устроят? Немецкая работа. Не новые, но заметьте, почти ни одной царапины.

– Устроят. Иван будет доволен. А для Кирпичникова…

Сунув руку в карман пиджака, я достал золотую монету:

– Как насчет этого?

– То что надо, Вадим! Вот только Ваня меня предупредил: с ним о политике ни слова. Сказал, что Павлуша долго выжидал, но когда красные окончательно власть взяли, сразу в большевики записался. Теперь на все их сборища ходит и речи там толкает, когда не в отъезде. Вы меня хорошо поняли? Будьте осторожны.

– Понял. Что еще?

– На сегодня всё. Завтра утром я иду к Ивану, там должен быть и Павлуша. С ними окончательно и переговорю. Сейчас я немного посплю. Устал, да еще эта жара.

Он встал, подошел к кровати и, сняв туфли, лег, но, не успев закрыть глаза, неожиданно снова заговорил:

– Вадим, если куда-то пойдете, то будьте осторожны. Сегодня, на удивление, на улицах много патрулей, все документы спрашивают. Еще Иван сказал, что на станции выставили пост, вроде как из чекистов.