1918 год: Расстрелянное лето

– Не буду.

На следующее утро я снова был у Ватрушева, где узнал, на первый взгляд, непонятную новость. Татьяна задерживается в Москве. Об отъезде в Царицын на этот раз не было ни слова. Может, у нее там появились какие-то непонятные мне интересы? Судя по виду отца, тот был явно озадачен и встревожен этой телеграммой. У меня уже появилась мысль, чем вызвана возможная задержка девушки в Москве, но озвучивать я ее не стал.

– Когда поедете, поручик?! – обратился ко мне хозяин дома.

– Обещали сегодня отправить.

– Хорошо. Отправляйте телеграммы, денег не жалейте. Если будут новости, я телеграфирую. Фамилию, надеюсь, не поменяли?

– Нет. Сколько времени нам ждать в Царицыне?

– Если бы я знал! – рявкнул внезапно разозлившийся Ватрушев. – Сутки, двое! Не знаю!

– Тогда сделаем так. Ждем двое суток. Если к этому времени от нее придет телеграмма, что она в Москве – выезжаем. Кстати, ваши люди как? Выехали?

– Хоть с опозданием, но поехали, – Владимир Тимофеевич задумался, а потом продолжил, словно рассуждая про себя: – Если они доберутся до Москвы за пять-семь дней, то тогда, наверно, вам лучше задержаться в Царицыне, на тот самый случай если она все-таки выедет.

Я молчал, слушая его рассуждения вполуха, так как при этом одновременно прорабатывал в уме возможные версии непонятного поведения девушки. Причем одна из них мне категорически не нравилась. Кто-то узнал, что девушка дочь известного богача, и теперь пытается прибрать ее к рукам. А вот тут методы воздействия могут быть такие разные, что и думать не хочется. Соблазнение, насилие, наркотики, пытки… Впрочем, были и другие вполне приемлемые варианты задержки. Встретила человека, который ей понравился, увлеклась политикой или просто нет возможности в ближайшие дни сесть на поезд. Перебирая варианты с девушкой, я неожиданно для себя пришел к одной оригинальной мысли, которая все совершенно меняла в ситуации со мной.

«Ведь может такое быть, что виденное мною перед тем, когда очнуться, было остаточной картинкой из памяти настоящего Беклемишева. Видят же люди туннели и ангелов. Хм. Точно так же, когда услышал имя девушки. Что-то всплыло из прежней памяти Вадима, а потом исчезло навсегда. Если исходить из этого, получается, что история с Таней не стоит и выеденного яйца. Впрочем, я бы так и подумал, если бы не мое воскрешение, которое не иначе как чудом и не назовешь. Привожу Татьяну отцу, а затем начинаю разбираться со своей жизнью. Только так!»

Вся моя прошлая жизнь была подчинена холодной логической схеме: получил приказ – выполни! Вот и сейчас, окончательно отринув все сомнения, я решил, что доведу дело до логического конца.

– Так и решим, – наконец, подвел итог своим мыслям Ватрушев. – После приезда в Царицын жду от вас телеграммы каждый вечер. Пока остановимся на двух сутках, при этом вы изыскиваете возможность скорого отправления в Москву.

Захватив по дороге хорунжего, переодетого в крестьянина, я отправился к подполковнику. Там меня уже ждали Надя и капитан. Барон, как мне уже было известно, еще вчера отбыл для доклада командованию Добровольческой армии. После представления хорунжего даме и контрразведчикам подполковник пригласил всех сесть.

– Времени у нас мало, поэтому буду говорить кратко. Вадим Андреевич, возьмите документы и очки, – с этими словами он протянул мне несколько сложенных листов бумаги и потертый футляр. – Отправляетесь вы прямо сейчас. Капитан Бургомистров поедет с вами, проводит до наших передовых частей, а также организует вашу доставку в город. Каждый из вас знает свои задачи. С Богом, господа. С Богом, Надежда Михайловна.



Перед самым рассветом рыбачья лодка ткнулась носом в причал. Не успели мы перебраться на берег, как молчаливый, ни слова не сказавший за все время лодочник, оттолкнувшись, взялся за весла. Быстро огляделся по сторонам. С левой стороны от нас тянулось длинное деревянное здание местного пароходства. Шесть пароходов различного размера стояли вдоль длинного деревянного причала, но при этом ни на одном из них я не увидел фигуры вахтенного матроса.

Нас высадили на самом краю пристани. Всего в двухстах метрах от этого места темнели в предрассветных сумерках деревянные дома, к которым мы сразу направились. Как нам объяснили, а затем и показали на карте города, явочная квартира, являвшаяся частным домом, находилась совсем недалеко от места, где нас высадят, так что мы ориентировочно знали в какую сторону нам надо идти. Перейдя железную дорогу, которая тянулась вдоль Волги, и выйдя на немощеную дорогу, мы пошли вдоль деревянных домов, теснящихся по обеим сторонам улочки. Ориентиром в незнакомой местности для нас стал собор, видимый со всех концов города. Сейчас его купола тускло блестели в наступающем рассвете.

– Вам надо будет забирать чуть левее, в противоположную сторону от собора, – сказал нам человек еще на том берегу Волги, когда объяснял, как добраться до явочной квартиры.

Никитин, как было ранее оговорено, отстал от нас метров на пятьдесят и теперь шел по другой стороне улицы, словно незнакомый нам человек. Когда мы дошли до складов, на улице появились первые редкие прохожие, спешившие на работу. Не доходя до явочной квартиры метров сто, я остановился и передал девушке саквояж, который нес в руке.

– Удачи тебе, Надя. С Богом.

– Хочу верить, что мы с тобой еще увидимся, Вадим. Всё. Я пошла, – девушка повернулась и пошла к дому.

Я видел, как напряжена ее стройная фигурка. Несколько секунд смотрел ей вслед, потом поправил лямку заплечного мешка и не спеша пошел по улице. Никитин уже обогнал меня и неторопливо шел впереди, метрах в ста. Я двинулся за ним, но не успел пройти и полсотни метров, как уловил на своей спине чужой, пристальный взгляд. Кто-то явно следил за мной, причем делал это довольно грубо и неумело. За столько лет тайной, двойной жизни, когда приходилось много прятаться и уходить от слежки, это чувство у меня настолько развилось, что срабатывало почти автоматически и почти никогда не давало сбоя. Хорунжий в это время свернул за угол и должен был остановиться, чтобы подождать меня. Сейчас меня интересовало только одно: его тоже ведут топтуны или нет? Я быстро завернул за тот же угол и сразу же сказал ожидавшему меня хорунжему:

– Быстро уходи. Встретимся у собора, с двенадцати до часа.

Тот, ни слова не говоря, быстро зашагал по улице. Некоторое время я шел за ним, потом резко свернул на какую-то тропинку, ведущую между домами, и чуть ускорил шаг. Это должно придать торопливости моему преследователю. Плохо было то, что я совершенно не знал города, а радовало только то, что на протоптанной дорожке мне до сих пор не встретился ни один человек, что означало, я иду к глухому, неоживленному месту. Так и случилось, я вышел к каким-то складам, часть из которых стояли с воротами нараспашку. Судя по несмятой и разросшейся траве прямо перед распахнутыми дверьми лабазов, это место редко кто посещает. Правда, при этом я заметил осколки стекла и окурок возле одного из складов. Быстро дойдя до ближайшего склада, я оглянулся по сторонам, но ничего не заметив подозрительного, спрятался за широко распахнутой створкой ворот. За заброшенными складами виднелся крутой обрыв – спуск к Волге. Прошло несколько минут, когда я увидел молодого и крепкого парня в синей рубашке-косоворотке, выглядывающего из кустов. Выходить на открытое пространство перед лабазами он явно опасался, боясь меня спугнуть, так как думал, что я укрылся где-то здесь, но при этом не понимал, что ему надо дальше делать.

Стоило мне увидеть моего преследователя, как сразу стало понятно, что явочная квартира провалена, раз за ней следят местные чекисты. Вот только как игра дальше пойдет? Будут отслеживать всю цепочку или брать и допрашивать? Судя по тому, что штурм Царицына планировался через две недели, а красные наверняка об этом знают или догадываются, то, скорее всего, чекисты будут стараться как можно быстрее раскрутить шпионскую сеть белых. Мне уже было понятно, что у Добровольческой армии, как и у большевиков, не было профессионалов среди разведчиков и контрразведчиков, и именно сейчас нарабатывался опыт и шлифовались кадры. Мне надо было взять топтуна живьем и без стрельбы, но мне не позволяло это сделать расстояние между нами. За меня все сделал случай. Неожиданно откуда-то сбоку послышались шаркающие шаги, потом раздался чей-то громкий зевок и голос:

– Ну, что, Фимка, куды сення пойдем?

– Да к церкви. Ты что, забыл? Сення там свадьба.

– Так рано же.

– Так по дороге зайдем к Авдотье-богомолке. Можа даст пожрать.

Спустя минуту в поле моего зрения появились двое бродяг, которые неторопливо шли к тропинке. Чекист, чтобы остаться незамеченным, отодвинулся глубже в кусты и потерял на какое-то время выгодную для себя позицию, что дало мне возможность незаметно выскочить из-за моего укрытия и скрыться в ближайших от него кустах. Я выждал несколько минут, пока чекист, не выдержав, вышел из-за кустов.

– Привет. Не меня ищешь? – улыбаясь, спросил я его.

Тот настороженно застыл, не понимая, что дальше делать, но уже спустя секунду его рука дернулась назад, за спину. Он хотел выхватить оружие и думал, что делает это быстро, вот только в то же самое мгновение у меня в руке уже был кольт. Парень замер в неловкой позе.

– Чего молчишь? Меня Вадим зовут. А тебя?

– Павел, – буркнул он зло.

– Вот и познакомились. Два шага вперед.

– Это зачем? – настороженно спросил он меня.


– Морду тебе бить буду.

– Мне? – лицо чекиста презрительно скривилось. – Что ж, попробуй, коли такой быстрый.

Судя по его словам и выражению лица, он крепко надеялся на свои кулаки. Пока он подходил, я убрал кольт, а уже в следующее мгновение сделал шаг вперед и, не давая чекисту опомниться, ударил его ладонью в лицо. Это был хлесткий удар, не калечащий человека, но оглушающий и лишающий ориентации. Если бы я захотел, то парень уже лежал бы мертвым со сломанной переносицей, а так он только охнул и вскинул руки к глазам. Не давая опомниться, втащил парня на склад, подальше от людских глаз, и сразу приступил к предельно жесткому допросу, так как время сейчас работало против меня. Сломался он почти сразу. Как я и предполагал, чекисты сумели выйти на след белогвардейского подполья и сделали из явочной квартиры западню.

«У добровольцев контрразведчиков раз-два и обчелся, но при этом уже имеется крыса. Так, что мы имеем? Надежду сразу не заберут, так как будут ждать прихода или сообщения этого дурачка. Вот только там три чекиста, а это уже проблема. Не хотелось бы стрелять. Ладно. Подойду к дому, а там решу, что делать».

Вернувшись той же тропинкой обратно, я сразу заметил и узнал идущего по улице худощавого парня по имени Леонид, еще одного сотрудника местной чрезвычайной комиссии. Павел мне дал общие описания своих товарищей, находившихся в засаде, и, похоже, не соврал. Тот сейчас шел то ли на поиски пропавшего товарища, то ли за помощью, но стоило мне выйти из-за дома, как он сразу насторожился. Кроме двух идущих куда-то женщин, одна из которых вела за руку ребенка лет пяти, никого не было. Я придал себе растерянный вид, даже нарочито оглянулся по сторонам, а потом пошел к Леониду. Тот сразу замедлил шаг и резко сунул руку в карман пиджака.

«Боится. Нервничает».

Не доходя двух шагов, остановился, опять придал лицу растерянное выражение и негромко сказал:

– Товарищ, вы не из ЧК? Может, подскажете, где их можно найти? Товарищ Лаптев сказал идти сюда, но я человек не военный, поэтому растерялся и в спешке забыл точный адрес.

Чекист, видя растерянное лицо молодого парня, при этом слыша фамилию своего товарища, забыв об осторожности, доверчиво подошел ко мне.

– Ты где его видел?!

– Так там, – и я показал рукой себе за спину. – Он сказал, что следит за одним человеком. Еще он сказал, чтобы товарищ Варенец прислал ему подмогу.

Услышав фамилию старшего их группы, Леонид поверил мне окончательно и нетерпеливо сказал:

– Так что мы здесь стоим! Веди быстрее!

Спустя десять минут на одного сотрудника в Царицынской ЧК стало меньше.

Быстро подойдя к дому, я стукнул, действуя согласно полученной информации, четыре раза и стал ждать. Дверь открыли быстро, было видно, что люди в большом нетерпении ждали свежих новостей, а вместо этого дождались прихода подлого классового врага. Не успело тело чекиста сползти по стенке в сенях, как я, войдя в комнату, взял на мушку последнего сотрудника ЧК, сидевшего за столом. Это был мужчина лет пятидесяти, широкий в кости, с большим носом и прокуренными усами. Напротив него, на широкой металлической кровати, сидел наполовину раздетый и сильно избитый мужчина, осторожно поддерживая сломанную левую руку. Рядом с ним, на краешке кровати, примостилась бледная Надя. Только мы встретились с чекистом взглядами, как тот попытался схватить револьвер, лежащий перед ним на столе, но стоило мне чуть качнуть стволом кольта, сразу замер, с ненавистью глядя на меня. Мужчина, сидящий на кровати, бросив на меня испуганно-недоуменный взгляд, замер, не понимая, что происходит, но как только он увидел, как порывисто вскочила с места девушка, ее радостное лицо, то сразу посветлел лицом.

– Берите вещи и быстро на выход. Если не уеду, встретимся в условленном месте, – все это я сказал, не сводя ни глаз и ни ствола с замершего чекиста. Не успели затихнуть их шаги, как я подошел к столу, взял револьвер и кинул его на кровать, потом сделал шаг назад. Чекист медленно встал. Взгляд злой и тяжелый.

– Где мои товарищи?

– Где им и положено быть. В аду.

– Ты в Бога веришь, а я – в нашу пролетарскую ненависть, которая скоро сожжет вас, тварей, а ветер развеет пепел. Если я сейчас умру, то не зря, гнида ты белогвардейская. Знаешь, я семерых золотопогонников лично к стенке поставил. Все они молили меня, просили: не убивай. Последним был молоденький юнкер, так он прямо на коленях передо мной стоял, все пытался мои сапоги целовать, так ему не хотелось умирать. Ну, стреляй, паскуда, мать твою! Стреляй! Я на коленях перед тобой ползать не буду! Не жди!

– Зря ты так.

– Да что ты можешь, чистоплюй?! Белые перчатки. Храбрость напоказ. Честь имею, господа! Офицерская честь! Да кому она на хрен нужна! Ты даже не понимаешь, как все это смешно выглядит, белогвардейская крыса! Всех вас к стенке поставим! Всех, до единого! Ты…

«Насчет офицерской чести это ты зря сказал».

Больше не слушая его, я спрятал кольт сзади, за ремень. Не понимая, что я собираюсь делать, чекист сразу замолчал, затем бросил быстрый взгляд на лежащий на кровати револьвер, но наткнувшись глазами на мою ехидную усмешку, не сумел сдержать порыва клокотавшей в нем ярости и бросился на меня.

Перед тем как умереть, чекист еще несколько минут хрипел и дергался всем телом, не желая расставаться с жизнью. Когда его тело дернулось в агонии в последний раз и застыло, я наклонился и вытащил из нагрудного кармана гимнастерки удостоверение. Внимательно прочитал, а затем кинул на пол, после чего вышел из дома.

Я понимал, что убийство четырех сотрудников ЧК вызовет целый ряд чрезвычайных мер со стороны властей. Мне сейчас было просто необходимо где-то найти приют на пару суток, причем не в гостинице, в которых проверять постояльцев будут в первую очередь, а в частном секторе, и избавиться от заплечного мешка, который выдавал во мне приезжего. Теперь идя по улице, я пытался вычислить человека, который своим внешним видом дал бы понять, что он тот, кто мне нужен. Быстро пересек большую площадь, от которой во все стороны тянулись улицы с телеграфными столбами, прошел между стоящим на ней кафедральным собором и гостиницей и углубился в район частных жилых домов. Людей на улицах было относительно мало, да и те куда-то спешили с деловым видом, зато видел парочку рабочих патрулей и отряд маршировавших с винтовками матросов. Я не знал, что на пристани Царицына сейчас стояли два корабля Волжской флотилии и несколько речных судов, приспособленных под военные нужды. Время уходило, а я все никак не мог найти нужный мне типаж. Дойдя до перекрестка, я увидел, что возле афишной тумбы собралась небольшая толпа. Уже хотел подойти, но стоило мне заметить подходивший к людям вооруженный патруль, как сразу перешел на другую сторону улицы. Только теперь мне стало понятно, что это не совсем улица, а нечто вроде бульвара, да и прохожих здесь было намного больше. К некоторому моему удивлению, кроме мужчин в фуражках со звездочками и женщин в красных косынках были видны котелки и шляпки с цветами. Хотя эти люди прогуливались, но было видно, что они шли настороженно, косясь с опаской на идущих пролетариев. Здесь не было разносчиков, расхваливавших свой товар, и мальчишек-газетчиков, зато вместо них то тут, то там стояли разбитные торговки и хмурые мужички, торговавшие семечками, табаком-самосадом и сушеной рыбой. Народ изредка останавливался, покупал и шел дальше. Я шел среди идущих горожан, пока не услышал интересной для себя фразы:

– Ты, Фроська, никто, а я был помощником начальника станции!

Торговка, худая как вобла, засмеялась:

– Вот именно, Фима! Ты бывший, а я теперича гражданка свободной России!

– Свобода! Тебе самой не смешно?! – после этой фразы стало понятно, что гражданин еврей, догадаться об этом по его классической внешности не составило труда, прилично пьян. – Какая это свобода, когда твоего сына какие-то сволочи убивают на улице! Вот ты мне скажи…

– Все-все! Иди, Фима, – уже испуганно заговорила торговка. – Не продам я больше тебе самогонки. И не подходи даже! Ты еще за ту бутылку не рассчитался. Уходи! Семен, проводи бывшего!

К ним уже подошел дюжий мужик с серьезным лицом и здоровыми кулаками. Прямо вышибала уличный. Я думал, он сразу его в кулаки возьмет, но тот стал даже с какой-то виноватой ноткой в голосе уговаривать Фиму уйти.

– Слушай, Фима, по-божески прошу, уйди, не расстраивай торговлю. Ну, сколько уже можно! Я понимаю, что у тебя большое горе, но сколько можно пить? Все, иди, иди домой.

После его слов Фима сник, стал как-то меньше ростом, потом повернулся и медленно пошел по улице, шаркая ногами. Горожане, проходя мимо, бросали на него кто жалостливые, кто любопытные взгляды. Бывший заместитель помощника начальника станции меня серьезно заинтересовал. Причем по трем причинам. Во-первых, он имел какое-то отношение к железной дороге, а значит, у него могли там остаться знакомые, во-вторых, был местным, а значит, должен иметь жилплощадь, а в-третьих, он был пьяницей, поэтому с ним можно легко сойтись. Некоторое время я шел за ним, потом догнал его и спросил:

– Вы не подскажете, где тут можно дать телеграмму?

Мужчина остановился, и только тут я увидел на его глазах слезы.

– Извините меня, ради бога. У вас, наверно, горе. Извините, не знал, – изобразил я смятение и растерянность.

– Нет. Со мной… все хорошо. Вы… что-то спросили?

– Еще раз извините меня. Я пойду.