10 минут 38 секунд в этом странном мире

– Хюмейра!

– Мм?

– Все в порядке, дорогая? – сжимая руль, спросила Налан.

– Я очень спать хочу, – ответила Хюмейра, почти не открывая глаз, – простите.

– Ты что-то принимала вечером?

– Ну, кое-что приняла, – слабо улыбнулась Хюмейра.

Ее голова скатилась на плечо к Джамиле, и она тут же заснула.

– Прекрасно! – вздохнула Налан.

Джамиля придвинулась немного и слегка сменила позу, чтобы Хюмейре было удобнее.

Как только глаза ее закрылись, Хюмейра провалилась в глубокий сон. Она видела себя в Мардине, еще совсем девочкой, в объятиях старшей сестры. Ее любимой сестры. Потом появились остальные братья и сестры, и все они, встав в круг, засмеялись и завертелись. Вдалеке раскинулись наполовину сжатые поля, а в окнах монастыря Мор-Габриэль отражался солнечный свет. Она отделилась от своих родственников и двинулась к старинному зданию, прислушиваясь к бормотанию ветра в щелях между камнями. Монастырь выглядел как-то иначе. Приблизившись, Хюмейра поняла почему: он был выстроен из таблеток, а не из кирпича. Из всех тех таблеток, которые она проглотила за свою жизнь – с водой, виски, колой, чаем и просто так. Ее лицо сморщилось. Она всхлипнула.

– Ш-ш-ш, это всего лишь сон, – успокоила ее Джамиля.

Хюмейра затихла. Несмотря на шум пикапа, ее лицо приобрело умиротворенное выражение. Волосы ее растрепались – упрямо темные корни под яркой золотисто-желтой копной.

Джамиля запела колыбельную на своем родном языке, и голос ее отдавал ясностью и проникновенностью африканского неба. Слушая ее, Налан, Саботаж и Зейнаб-122, не поняв ни слова, ощутили тепло этой песни. В разных культурах появляются похожие обычаи и мелодии, и это до странности обнадеживает, как и тот факт, что во всем мире в моменты тягот мы покачиваем в объятиях дорогих нам людей.



«Шевроле» мчался к Босфорскому мосту, над которым во всей своей красе занимался рассвет. Ровно сутки прошли с того момента, как тело Лейлы обнаружили в металлическом мусорном баке.

Налан ускоряла двигатель, и волосы липли к ее влажной от пота шее. Кашлянув, пикап задрожал, и на мгновение она с ужасом подумала, что он все-таки подведет их, однако машина, рыча, двинулась дальше. Налан крепче сжала руль в одной руке, а другой принялась поглаживать его и бормотать:

– Я знаю, милый мой, ты устал, я понимаю.

– С каких это пор ты стала беседовать с машинами? – с улыбкой поинтересовалась Зейнаб-122. – Ты разговариваешь со всем, чем угодно, только не с Богом.

– Знаешь что? Обещаю: если все это закончится благополучно, я непременно передам ему привет.

– Смотри! – Зейнаб-122 указала на окно. – Мне кажется, это Он передает тебе привет.

Там, на горизонте, полоса рассвета стала серебристо-сиреневой, цвета устричной раковины с внутренней стороны, нежного и переливистого. Бескрайний простор моря усеивали точки кораблей и рыболовецких лодок. Город казался шелковистым и ласковым, словно у него не было кривых краев.

По дороге к азиатскому берегу появлялись роскошные поместья, за ними – добротные виллы, принадлежавшие среднему классу, а дальше, на холмах, ряд за рядом выстроились потрепанные лачуги. Между зданиями были разбросаны кладбища и гробницы святых – их бледные камни напоминали паруса яхт, которые вот-вот отплывут.

Краем глаза посмотрев на Хюмейру, Налан зажгла сигарету, в этот раз она не так остро чувствовала свою вину по этому поводу, будто бы во сне астма отступала. И пусть она пыталась выдыхать дым исключительно в окно, ветер все равно заносил его назад, внутрь кабины.

Налан собралась было выкинуть окурок, но тут Саботаж подал голос из своего угла:

– Стой! Сначала дай мне сделать затяжку.

Он курил тихо, все больше впадая в меланхолию. Он думал о том, что́ сейчас могут делать его дети. Его очень печалило, что они так и не познакомились с Лейлой. Саботаж всегда предполагал, будто в один прекрасный день они все вместе соберутся за завтраком или обедом и дети сразу же полюбят ее – так же, как когда-то он. Теперь поздно. Ему казалось, что он всегда и со всем опаздывает. Ему следовало прекратить прятаться, делать вид и делить свою жизнь на части, нужно было найти способ объединить все ее стороны. Следовало познакомить друзей с семьей и семью с друзьями, а если бы семья не приняла его друзей, нужно было попытаться убедить их сделать это. Если бы только это не было настолько сложно!

Выкинув сигарету, Саботаж закрыл окно и прижался лбом к стеклу. В нем что-то менялось, набирало обороты.

В зеркале заднего вида Налан увидела, как на дорогу выехали две полицейские машины: они были далеко позади и тоже направлялись к мосту. Она округлила глаза – никак не ожидала, что их догонят так скоро.

– Их две! И они за нами.

– Может, кому-то из нас следует выйти и отвлечь их? – спросил Саботаж.

– Я могу, – торопливо предложила Зейнаб-122. – С телом я вам вряд ли помогу. Но это мне под силу. Я могу прикинуться раненой или что-то в этом роде. Им придется остановиться.

– Ты уверена? – спросила Налан.

– Да, – твердо ответила Зейнаб-122. – Совершенно.

Пикап, взвизгнув, остановился, Налан помогла Зейнаб-122 выбраться наружу и тут же запрыгнула назад. Суета разбудила Хюмейру, она слегка приоткрыла глаза, поменяла положение и снова заснула.

– Удачи тебе, дорогая моя! – бросила Налан в окно. – Будь осторожна.

Они понеслись дальше, оставив Зейнаб-122 на тротуаре, – лишь коротенькая тень отделяла ее от остального города.




Проехав мост наполовину, Налан ударила по тормозам и свернула влево. А затем резко притормозила у тротуара.

– Что ж, мне понадобится помощь, – сказала Налан – в таком она признавалась крайне редко.

– Я готов, – расправив плечи, кивнул Саботаж.

Вдвоем они рванули к кузову и развязали веревки, которые удерживали Лейлу. Саботаж быстро выхватил из кармана шарф и сунул его в складки савана:

– Нельзя забывать о подарке.

Они вместе закинули тело Лейлы себе на плечи и, разделяя вес на двоих, вылезли из кузова, борта которого доходили им до колена. Осторожно переставляя ноги, двинулись дальше. Добравшись до внешних перил моста, они опустили тело на металлическую поверхность. Потом перевели дух – под массивными зигзагами стальных тросов, висевших над головой, они казались неожиданно маленькими – и посмотрели друг на друга.

– Вперед! – сказал Саботаж, и его лицо покрылось резкими морщинами.

Они подтолкнули тело чуть дальше по перилам – поначалу очень осторожно и нежно, словно ребенка, который боится в первый раз войти в школьный класс.

– Эй, вы!

Налан и Саботаж замерли. Воздух взорвали звук мужского голоса, визг шин и запах паленой резины.

– Стоять!

– Не двигаться!

Из патрульной машины выскочил полицейский, выкрикивая одну команду за другой.

– Они убили кого-то. И пытаются избавиться от тела!

– О нет! – побледнел Саботаж. – Она уже была мертва.

– Заткнись!

– Положите его на землю. Медленно.

– Ее, – не удержалась Налан. – Слушайте, дайте нам объяснить…

– Тихо! Ни с места! Предупреждаю – я буду стрелять!

Рядом притормозила еще одна полицейская машина. В ней на заднем сиденье оказалась Зейнаб-122 с посеревшим лицом и полными ужаса глазами. Ей не удалось надолго отвлечь их. Все шло не по плану.

Наружу выбрались еще двое полицейских.

На другой полосе моста собиралась пробка. Машины замедляли ход, из окон высовывались любопытные лица: какой-то личный автомобиль, возвращающийся с отдыха, с кучей чемоданов на заднем сиденье, городской автобус, наполовину заполненный ранними птахами – уборщицами, продавцами, уличными торговцами; все они с любопытством наблюдали за происходящим.

– Я сказал, положите тело на землю! – повторил полицейский.

Налан опустила глаза, и жуткая мысль отразилась у нее на лице. Власти заберут тело Лейлы и снова похоронят на Кимсэсизлер-Мезарлыи. И тут ничего не поделаешь. Они старались. Но им не удалось.

– Прости, – прошептала Налан, слегка повернувшись к Саботажу. – Это моя вина. Я загубила все дело.

– Без резких движений! Руки вверх!

Одной рукой Налан все еще удерживала тело, но уже шагнула в сторону полицейских и подняла другую руку, показывая, что готова сдаться.

– Опустите тело!

Налан подогнула колени, готовясь аккуратно положить тело на асфальт, но замерла, заметив, что Саботаж ничего подобного не делает. Она изумленно посмотрела на него.

Саботаж стоял неподвижно – так, словно не слышал, что говорят полицейские. Он почти полностью закрыл глаза, и все цвета схлынули и с неба, и с моря, и со всего города – на мгновение все стало черно-белым, как любимые фильмы Лейлы, все, кроме единственного хулахупа – вертящегося, выписывающего яркие, решительные, оранжевые, полные жизни круги. Как бы ему хотелось взять и вернуть все назад! Чтобы тогда он не стал давать Лейле деньги на автобус, который увез ее прочь, а попросил остаться в Ване и выйти за него замуж. Почему он струсил? И почему так велика цена, которую приходится платить за не сказанные вовремя слова?

Внезапно обретя силы, Саботаж рванул вперед и перекинул тело через перегородку, а в лицо ему пахнуло легким соленым ветерком с привкусом слез.

– Стой!

Звуки повисли в воздухе. Крик чайки. Щелчок спускового крючка. Пуля ударила в плечо Саботажу. Боль была мучительной, но на удивление терпимой. Он посмотрел на небо. Необъятное, бесстрашное, всепрощающее.

Сидевшая в пикапе Джамиля вскрикнула.



Лейла падала в пустоту. Быстро и прямо она пролетела более двухсот футов. Море под ней мерцало ярко-голубым, словно бассейн на Олимпийских играх. Во время падения несколько складок ее савана отделились и стали плавать над ней и возле нее, словно голуби, которых растила на крыше ее мама. Правда, они были по-настоящему свободны. Им не нужно было сидеть в клетках.

Она рухнула в воду.

Прочь от этого безумия.