Золотой жук мисс Бенсон

* * *


Солнце садилось. На западе сгустились облака, огромные, растрепанные, розовые, как оперение фламинго, они были похожи на еще одну горную гряду. И все вокруг тоже казалось розовым – даже шерсть Мистера Роулингза, даже волосы Инид. Обе женщины шли вдоль залива Лимонов, и на набережной уже начинали закрываться на ночь многочисленные кафе и магазины, а на улицах вспыхивали в сумерках красные и зеленые электрические огоньки. Внизу на пляже сидели рыбаки и чинили свои сети. Вода мягко шлепала по бортам причаленных лодок, и гребешки волн были похожи на светящиеся кудри. Вдруг небо над горизонтом зигзагом пересекла молния. Приближался шторм.

Какое-то время они шли в молчании. Точнее, Марджери шла, а Инид в основном скакала, задрав платье выше колен для пущего удобства. Москиты одолевали их на каждом шагу, взлетая над ними точно розовая пыль. Наконец молчать дольше стало невозможно, и Марджери сказала:

– Вчера вечером кто-то вломился в местную школу и обчистил ее. Впрочем, полагаю, вам-то об этом хорошо известно.

Инид промолчала.

– Вы думали, я не догадаюсь? – продолжала Марджери. – Я же не идиотка! Господи, мне никогда еще не было так стыдно!

– Но я же вам помочь хотела! – Инид так резко остановилась, повернувшись к ней, что Мистер Роулингз невольно в нее врезался. – Я же вам добрую услугу оказала! Где же еще мне было раздобыть всю эту дребедень? Неужели вы и впрямь решили, будто я просто с каким-то врачом потрахалась?

Марджери опешила. Ей еще никогда не доводилось слышать из уст женщины такие грязные выражения. Все-таки она еще не до конца привыкла к языковым возможностям Инид. И, если честно, насчет врача Инид была права: именно так Марджери и подумала, но сразу решила, что не станет докапываться до истины, ведь теперь необходимое оборудование у них имелось.

– И потом, – прибавила Инид, – вы ведь тоже свои ботинки украли!

Марджери показалось, что ее ударили под коленки. Она споткнулась и чуть не упала. Впрочем, ей удалось быстро взять себя в руки.

– Это не одно и то же, – возразила она. – Во всяком случае, я пыталась вернуть их обратно.

– Значит, вы считаете, что если вы что-то украли, то это нормально, а если я – то нет?

– Завтра вам придется отнести все обратно в школу, извиниться и все им объяснить.

– А потом?

Марджери начала было отвечать, но Инид прервала ее. Сколько еще они будут сидеть здесь и ждать, когда им поставят какие-то дурацкие печати? И с какой стати они вообще потащились в это британское консульство? Обратные билеты у Марджери заказаны на середину февраля, так что в запасе у них меньше трех месяцев!

– Всего каких-то три месяца! – вопила Инид. – Всего три! А мы уже целую неделю зря потратили!

И она заявила, что найти жука Марджери никак не поможет ни одна из тех двадцати трех бумажек, на которые она так хочет поставить печать. Как не помогут ей и объяснения с той дурацкой толпой экспатриантов, каковыми, собственно, и являются эти «истинные британцы» из консульства! И ее дурацкое правильное платье ей ничуть не поможет. Ведь для того, чтобы найти золотого жука, нужно взобраться на гору и долго ползать там на четвереньках, приподнимая каждый камешек и моля Господа Бога о помощи! Голос Инид поднялся еще на октаву, зазвенел и стал каким-то пронзительно-колючим. И весь ее вид удивительно этому голосу соответствовал, казалось, она все свои силы вкладывает в эти сердитые, но искренние слова. Даже волосы ее встали дыбом и выглядели сердитыми.

А Марджери думала: неужели это Инид только сказала, что им нужно будет молить Господа о помощи? Сама Марджери не молилась с детства. Зато ее тетки молились так много, что она чувствовала себя как бы исключенной из этого процесса, не обязанной в нем участвовать. Собственно, от Бога она отвернулась, узнав правду о смерти своего отца. Впрочем, сейчас явно был неподходящий момент для оценки собственной принадлежности к атеистам или агностикам. Да и спутница ее все еще продолжала что-то гневно выкрикивать, а потом вдруг довольно спокойно спросила:

– А знаете, Мардж, в чем ваша главная проблема?

– Нет. Но полагаю, что вы намерены мне сейчас это объяснить.

– Вы просто снобка. Законченная снобка. Вы вбили себе в голову некую бесплодную идею и считаете, что ее можно воплотить в жизнь, опираясь лишь на книжные знания и набор определенных правил. Ну, а мне на всякие правила плевать! И на документы с печатями тоже. Сегодня первое декабря, и завтра я намерена выехать на север.

– И как же вы это сделаете? Автобус-то будет только через два дня.

На этот вопрос Инид даже отвечать не стала – унеслась далеко вперед, на ходу сбивая цветы гибискуса, и один раз чуть не упала в своих микроскопических неустойчивых босоножках. Мистер Роулингз, разумеется, мчался за нею следом. Влетев в их номер, Инид сорвала с себя одежду и рухнула на постель. Даже москитную сетку опустить не потрудилась. И через несколько секунд они с собакой уже крепко спали.

А Марджери продолжала сидеть на своей половине, страдая от невыносимой жары и с каждой секундой испытывая к Инид все более глубокую неприязнь. В небе уже вовсю сверкали молнии, но дождя пока не было. Марджери чувствовала себя отвратительно: ей казалось, будто она угодила в ловушку вместе с неким насекомым, оглушительное гудение которого напоминает звуки мчащегося на бешеной скорости мотоцикла. У нее было ощущение, словно из их комнаты выкачали весь воздух.

Если бы не Инид, она сейчас все еще находилась бы в британском консульстве. И вообще – как Инид смеет разговаривать с ней таким тоном? Как она смеет называть ее, Марджери, снобкой? Вот уж у кого действительно проблемы, так это у самой Инид! Она, Марджери, уж точно не станет одеваться, как девушка по вызову. Ее, Марджери, с детства приучили есть с закрытым ртом, пользуясь ножом и вилкой. И никакой это не снобизм, а просто хорошие манеры. Еще вопрос, хороши ли манеры у Инид, которая пьет чай, отставив мизинец в сторону, как антенну. Может, этот жест как раз и есть проявление снобизма? Марджери с трудом удержалась от искушения разбудить Инид и все ей выложить. Но все-таки сумела удержаться, потому что, несмотря на все свои логичные возражения, в глубине души уже начинала сомневаться в собственной правоте. А что, если Инид действительно права? Ведь она, Марджери, решила пойти на этот прием, отчасти надеясь, что ее поддержит тамошнее «британское общество», а отчасти желая, чтобы все ее необходимые разрешения были оформлены как полагается, со всеми печатями. Она вообще любила, чтобы все было как полагается. Ей хотелось предстать перед британским консулом в наилучшем виде. Но беда в том, что он-то ее едва заметил. А если и заметил, то в лучшем случае отнесся к ней, как к посмешищу.

А насчет «бесплодной идеи»… Если Инид действительно считает ее идею бесплодной, то что она вообще здесь делает?

Инид крепко спала, лежа на спине с раскрытым ртом, и вовсю храпела. Марджери подняла с полу ее платье и повесила его на плечики. От платья исходил запах Инид – невероятно сильный и сладкий, – а на воротничке было пятнышко розовой пудры, которое Марджери заботливо стерла. Ей вдруг стало ясно, что та или иная одежда сама по себе ровным счетом ничего не значит; лишь когда узнаешь, какой человек ее носит, она приобретает характер самостоятельной значимой вещи. И это яркое платье в горошек вдруг показалось Марджери одной из самых смелых и прекрасных вещей. Она бережно его расправила, потом подошла к Инид и опустила над ней москитную сетку, проверив, нет ли щелей. Она даже наклонилась и ласково погладила Мистера Роулингза.

Потом она тоже улеглась, но уснуть не смогла. И покоя ей не давала отнюдь не чрезмерная влажность, не жара, не духота и даже не гудение странного насекомого, похожее на рев мотоцикла. И даже не воспоминания о том, как она увела ботинки прямо из учительской. Ее мучило то, как миссис Поуп и ее приятельницы тогда уставились на Инид – они ведь прямо-таки на куски ее своими взглядами резали! А она, Марджери, струсила, она ни слова не сказала в защиту Инид. Молчала и смотрела в рот этой малоприятной миссис Поуп. Хотя там единственным правдивым человеком, да к тому же ей, Марджери, верным, была именно Инид. И Марджери опять охватило то странное, вызывающее что-то вроде удушья, ощущение – как и тогда, у ворот лагеря для переселенцев в Ваколе, – будто она отгорожена от остального мира некой ущербной, покрытой пузырями и выбоинами стеклянной стеной, а потому успевает увидеть и понять правду, когда становится уже слишком поздно.

На въездных документах у Марджери пока что было поставлено только пять печатей. Ее потерянный багаж до сих пор не нашли, и визу она так и не продлила. И все же Инид была права: пора перестать следовать книжным правилам и, плюнув на все, ехать прямо на север.

Над головой у нее прогремел первый раскат грома, а потом наконец-то и дождь пошел.





22. Лондон, декабрь 1950




Прошла всего неделя с тех пор, как в «Таймс» было опубликовано обращение полиции Лондона с просьбой о помощи, и уже более двадцати человек сообщили, что видели Нэнси Коллетт в том или ином месте. Эта женщина, словно желая помочь полиции, чуть ли не специально всюду оставляла свои следы.


Пресс-конференция оказалась весьма многолюдной: помимо репортеров и полицейских там собрались всевозможные любители подобных действ, а также местные оборванцы, которые, проталкиваясь сквозь толпу, стремились занять местечко на балконе. Похоже, эта история завладела всеобщим вниманием. Людей, собственно, взволновало не столько убийство само по себе и даже не столько то, что жертвой оказался ветеран войны, потерявший на фронте ногу, но главным образом то, что убийцей была жена этого ветерана. Немаловажно также, что Нэнси Коллетт пользовалась сомнительной репутацией, носила вызывающие наряды, красила волосы, а кроме того – хотя это и старались не слишком подчеркивать, – безусловно, принадлежала к низам общества. Эпитеты «холодная, расчетливая, строптивая» в применении к ней настолько примелькались, что казались написанными мелом на школьной доске; как, впрочем, и выражение «femme fatale»[28].

– До знакомства с убитым, – сообщил аудитории старший следователь, – Нэнси Коллетт трудилась в местном ночном клубе на неполной ставке старшей официантки.

Тут же раздался интенсивный скрип перьев: информация явно показалась интересной.

– Муж был старше нее на десять лет и до войны работал солиситором. В браке они состояли семь лет. Детей у них не было.

Эти ненужные детали занесли в свои блокноты лишь немногие.

– Как было нами установлено, Нэнси Коллетт, прежде чем сбежать, провела несколько дней в одной квартире с телом убитого.

Следователь умолк, и пауза немного затянулась, поскольку ему, собственно, больше ничего и не было известно. Но репортеры тут же принялись заполнять паузу собственными идеями. Их ручки с бешеной скоростью скребли по бумаге. И тут следователь снова заговорил:

– Соседка видела, – сказал он, – что рано утром девятнадцатого октября Нэнси вышла из дома, в котором проживала совместно с убитым Персивалем Коллеттом. У нее имелись с собой три чемодана и красный саквояж.

Полицейский, который вел протокол пресс-конференции, включил проектор и показал слайд с красным саквояжем – просто чтобы все посмотрели, как он выглядит.

Именно этот красный саквояж, пояснил следователь, и представляет особый интерес для полиции. Предполагается, что в нем находятся неопровержимые доказательства совершенного Нэнси убийства.

Затем был показан еще один слайд: план внутреннего устройства дома, где крестом было помечено место – кровать, на которой и обнаружили тело убитого.

– На теле имелись следы удушения, а также следы предшествовавшей смерти Коллетта яростной драки с применением острого оружия – возможно, ножа или скальпеля.

Собравшиеся в зале вновь затаили дыхание. К счастью, никакими слайдами это сообщение проиллюстрировано не было.

– Мы полагаем, что, выйдя из дома, миссис Коллетт направилась на вокзал Фенчёрч-Стрит, где ее, кого-то явно ожидавшую, видели несколько свидетелей, а также носильщик, к помощи которого она обратилась на вокзале. Однако носильщику она свой красный саквояж так и не доверила, она даже из рук его выпустить не пожелала. Мы выяснили, что затем она села на поезд, идущий в Тилбери, и впоследствии поднялась на борт лайнера, направлявшегося в Австралию. Однако еще на паспортном контроле у нее возникли некие проблемы, она была задержана, но после небольшого допроса отпущена и благополучно заняла свое место в каюте. Как нам стало известно, все это оказалось возможным, потому что ею были сделаны непристойные, даже можно сказать распутные, предложения как таможенным офицерам, так и членам экипажа судна. И при этом она ни на минуту не расставалась со своим красным саквояжем.

После рассказа о том, как молодой преступнице удалось уйти от преследования, на балконе послышались язвительные смешки. Впрочем, многие мужчины были недовольны тем, что эта женщина сумела перехитрить их собратьев. А вот многие пожилые газетчики, сидевшие в первом ряду, уже вставали, явно собираясь уходить. «Да о чем теперь говорить? – сказал один из них. – Она наверняка уже где-нибудь на юге Франции, скажем, в Озе, так что вопрос закрыт».

И тут следователь снова заговорил:

– Но вот что в данный момент нам совершенно не ясно: какова была роль сообщницы Коллетт?

Репортеры, уже успевшие убрать свои блокноты, тут же их вытащили и принялись строчить.

Оказывается, Нэнси Коллетт видели на вокзале Фенчёрч-Стрит не одну, а с какой-то женщиной. Причем поздоровались они как подруги. На экране появилось изображение невероятно крупной, прямо-таки огромной женщины, но почему-то без головы. Пока что, пояснил следователь, так и не удалось найти хотя бы одну фотографию этой подозреваемой, на которой она была бы запечатлена целиком, то есть с головой, хотя в ее квартире был произведен тщательный обыск. Но оказалось, что и эта особа успела опередить полицию на целый шаг. (Следователь невольно усмехнулся.) Замигали вспышки камер.

– Итак, – прогудел кто-то из старых газетчиков, – вы ищете некую femme fatale и некую толстуху без головы?

Да, именно так, подтвердил следователь. И на этом, собственно, свое выступление завершил.

– Черт побери! – воскликнул репортер в первом ряду. – А матерьяльчик-то, пожалуй, забористый выйдет! Не хуже, чем про Нормана Скиннера!

Разумеется, материалы этой пресс-конференции были опубликованы во всех утренних газетах.





23. Ноги у вас очень даже красивые




Инид пошла всего лишь купить к завтраку арбуз, а вернулась, сидя за рулем старого американского армейского джипа. Она лихо, на большой скорости, свернула за угол и с громким скрежетом остановилась перед входом в пансион, подняв густое облако красной пыли. Когда она выключила двигатель и выпрыгнула из машины, выяснилось, что крыши у джипа нет, а сама Инид, как и ее собака, стала ярко-оранжевой. Проклятая пыль хрустела у нее на зубах, она даже в уши ей набилась. Зрелище было настолько впечатляющее, что вокруг джипа сразу собралась небольшая толпа любопытствующих, в которой особенно выделялась некая женщина с большим горшком на голове и нескольких беззубых рыбаков.

Сперва Марджери просто дар речи утратила, потом все же с трудом вымолвила:

– Господи, Инид! Где вы это раздобыли?

– Объявление прочитала. Его очень дешево продавали.

– Я и не знала, что вы умеете водить машину.

– Да, в общем, умею. Я даже какое-то время работала водителем на «Скорой помощи».

– Правда?

– Ну да, во время войны. Меня обычно в ночную смену ставили. А однажды я даже гнала прямо по Пэлл-Мэлл со скоростью пятьдесят миль в час!

Они набили в джип столько всего, что у бедняги даже задние колеса просели. Все новое оборудование для коллекционирования, плюс ящики из-под чая с припасами, плюс палатка, гамаки и прочие необходимые для временного лагеря вещи; немало набралось и новых трофеев Инид – например, приз, полученный ею на конкурсе «Мисс Хорошенькие Ножки», картина с младенцем Иисусом, радиоприемник на батарейках и т. д. Собиралась она как-то на редкость торопливо. Последней ее вещью был пресловутый красный саквояж, который она тут же засунула поглубже в багажник, прикрыв сверху домкратом, заступом и парой коротких дощечек, – они, как сказала Инид, могут им понадобиться, чтобы подкладывать под колеса, если вдруг из глубокой лужи выбираться придется.

– Инид, вы ничего не замечаете? – спросила Марджери, засовывая в машину несколько последних вещей. – Неужели я совсем не изменилась?