Золото Хравна

Когда они ступили в палисадник, дверь дома распахнулась и на крыльцо вышла Вильгельмина.

Она была в теплом подбитом мехом плаще с медными застежками на плече. Новая короткая юбка оставляла на виду ее маленькие мягкие красные сапожки. Она сбежала с крыльца навстречу Торлейву.

— Где вы были? Торве, я искала тебя по всему дому.

— Мы ходили прогуляться вдоль пристаней.

Она с тревогой вгляделась в его лицо.

— А что это у тебя с глазом?

— Муха влетела, — улыбнулся Торлейв.

— А-а, — протянула она задумчиво, потом вдруг рассмеялась: — Торве, ты врешь! Какая муха! Сейчас же зима! А я и поверила тебе!

— Да вот Кольбейн попал в меня снежком.

Кольбейн усмехнулся.

— До свадьбы заживет, — сказал он. — Прости меня, девочка. Я не нарочно.



После обеда Торлейв и Кольбейн встретились на заднем дворе корабельной конторы. Кольбейн принес две крышки от котлов и два затупленных меча для учебного боя.

— Это не совсем то, — сказал он. — Но благодаря им ты поймешь, что такое баклер и как можно использовать его в защите и нападении. Знаком ли ты с техникой полумеча?[188]

Они упражнялись до самого вечера. Торлейв вполне оценил мастерство Кольбейна. Защита непробиваема, атаки резки и стремительны. Они лупили друг друга, пока один из «щитов» не распался надвое. Кольбейн вздохнул и спрятал обломки под дровяной сарай.

— На днях отнесу к меднику, пусть сладит новую крышку. Тора всыплет нам, если узнает, что мы сделали с ее утварью.



На другое утро они оба поднялись затемно и еще до рассвета прошли через город. Долго мерзли в темноте у моста через Нидельву, глядя, как медленно струит она свои темные холодные воды меж заснеженных берегов. Наконец явились сонные стражники и открыли ворота. Несколько человек вошли в город — женщина с коровой и двое верховых купцов со слугами; но кроме Кольбейна и Торлейва не было никого, кто хотел бы покинуть Нидарос в этот ранний час.



Рассвет обернул оттепель ледяной сыростью. Дул пронизывающий ветер. Торлейв ежился — его немного знобило, он не спал ночь. Задира лежал в коробе за его спиною, чтобы стражники не придрались с вопросами, куда это он идет с оружием.

До Хельгисетера от моста было рукой подать. За монастырской оградой свернули в лес. Могучие деревья старой дубравы нависали над склоном тяжелой мощью своих стволов.

— Они уже здесь, — прислушавшись, сказал Кольбейн. — Наверное, ночевали в одной из ближних усадеб.

Торлейв кивнул: за деревьями были слышны голоса, и пламя костра алело сквозь серую мглу раннего утра.

Поляна была уже приготовлена для поединка — расчищена от снега и посыпана песком и опилками, чтобы ноги не скользили. Собравшиеся — человек десять — кутались в теплые плащи, что-то громко обсуждали. Завидев Торлейва и Кольбейна, они умолкли и повернулись к ним.

— Надеюсь, добрым окажется нынешнее утро и для нас, и для вас, хёвдинги, — поклонился им Кольбейн.

Хёвдинги поклонились в ответ — все, кроме Брюньольва. Торлейв встретился с ним взглядом. Брюньольв глумливо усмехнулся и тронул пальцем свой левый глаз — в том месте, где на лице Торлейва бледно лиловел синяк.

— Отлично, — сказал Халвдан, опиравшийся на длинную прочную палку. — Добрый муж не опаздывает к началу битвы.

Брюньольв хорошо подготовился. Тело его прикрывал длинный, до колен, кольчужный хауберк, на голове покуда был надет лишь маленький белый каль, но под мышкою дружинник лагмана держал сервильер[189] с кольчужной бармицей. Брюньольву не терпелось начать сражение, он ежился от холода. Нос его покраснел на ветру.

— Кто будет судить поединок? — поинтересовался Кольбейн.

— Мы назначили малый тинг, дабы Божий суд свершился по правилам, — пояснил Халвдан. — Трое тингманов: Сигурд, сын Каля; Финнбоги, сын Торстейна; Симон Топ, сын Тормода, — стоят за то, что Нилус из Гиске убит был с помощью обмана, колдовства или предательства. Трое других: Паль, сын Паля; Хавлиди, сын Стейтюра; Улле, сын Иорунда, — не сомневаются в правоте испытуемого Торлейва, сына Хольгера из Эйстридалира.

Каждый из называемых мужей коротко кланялся или кивал в тот момент, когда произносилось его имя.

— Роль законоговорителя исполнять буду я, — продолжал Халвдан. — Был мною приглашен также лекарь — на случай, если раны окажутся серьезными.

Лекарь тоже коротко кивнул — это был смуглый седой человек в черном плаще с капюшоном. Лицо его показалось Торлейву знакомым.

— Местер Маурициус! — тихо позвал он.

— Постойте-ка! — откликнулся лекарь. — Вы же тот самый молодой монах! Я часто вспоминал вас.

— Я больше не монах.

— Как там ваш друг Гёде?


— Насколько мне известно, с ним всё хорошо.

Лекарь с тревогой глядел на Торлейва.

— Почему вы принимаете участие в этом беззаконии? Вы совсем молодой человек! Эти старые жестокие традиции, слава Богу, давно отжили и запрещены Папой и конунгом.

— А вы?

— Я! Кто зашьет ваши вспоротые животы, если меня не будет рядом? — отвечал он сердито.

— Начинайте уже! — крикнул Брюньольв. — Я замерз вконец! Этот молокосос может решить, будто я дрожу от страха, а не от холода!

— Погрейся у костра! — резко оборвал его Халвдан. — Истинный христианин молится пред тем, как должно свершиться Божьему суду, и просит Господа ниспослать сил правому и покарать ложь и обман. По правилам полагается сутки перед поединком провести в посте и молитве, ну да мы не можем столько ждать, не то уж кто-нибудь донесет на нас лагману.

— Так молитесь там скорее! — попросил Брюньольв.

Халвдан, пропустив его слова мимо ушей, обратился к Торлейву:

— Торлейв, сын Хольгера, где твои доспехи?

— Возможно, я и обзаведусь ими когда-нибудь, — пообещал Торлейв. — Особенно если меня и впредь с такой добротою будут принимать в Нидаросе.

Халвдан повернулся к Брюньольву:

— Тебе придется снять шлем и хауберк.

— Почему это? — возмутился тот.

— Потому что у твоего противника их нет! — отрезал Халвдан. — Не должно ни одному из вас иметь преимущества перед другим. Я прошу представить мне ваши мечи для проверки.

Халвдан осмотрел меч Брюньольва и Задиру и измерил их обрывком веревки.

— Этот клинок короче на два пальца, — сказал он, указав на Задиру. — Посему Торлейву, сыну Хольгера, предлагаю я воспользоваться другим мечом, тем, что я принес с собою.

Торлейв помотал головой.

— Я отказываюсь. Задира — меч моего отца, и не бывало такого, чтобы он подвел его или меня.

— Почему это он отказывается от разумного предложения? — пробурчал Финнбоги, сын Торстейна. — Длинный меч дает преимущество!

— Не иначе как его меч заговорен! — воскликнул Симон Топ. — Осмотри его внимательней, Халвдан! Не нанесены ли на нем какие тайные знаки?

Халвдан поднес клинок к самым глазам и изучил с обеих сторон.

— Здесь у самой рукояти, в глубине дола, выгравирована маленькая руна, похожая на молнию. Однако я плохо разбираюсь в таких вещах.

— Это Суль, — объяснил Торлейв, — солнечная руна. Первая руна имени этого меча. Снеррир, Задира — так нарек его мой отец. Он сам и нанес эту руну. Но никакого колдовства в ней нет.

— Как бы не так, — возразил Симон Топ. — Не пытайся ввести тинг в заблуждение, парень! Я-то хорошо знаю, что означает Суль. Руна сия укрепляет дух воина, придает ему недюжинную силу в бою. Меч заговорен, нет никаких сомнений!

— Видишь, — сказал Халвдан. — Есть серьезные основания не допустить твой меч к битве.

— Ладно, — вздохнул Торлейв, передавая Задиру Кольбейну. — Я все равно не собираюсь пускать в ход ни свой меч, ни твой, Халвдан, сын Иллуги, разве что для защиты. Если я проиграю в этой битве, что ждет меня?

— Осужденный Божьим судом прежде лишался мира и вынужден был либо бежать, либо погибнуть. Мы сами идем против закона, устраивая судебный поединок, и таких прав у нас нет.

— И все же?

— Мы хотим лишь одного — знать правду. Если ты окажешься осужден, мы отпустим тебя. Но я не дам никаких гарантий, что кто-нибудь из тех, кого сие касается близко, не станет преследовать тебя. Если он убьет тебя — мы поручимся за него. Если ты будешь оправдан сегодня в поединке, все обвинения будут сняты с тебя, и любой из нас готов будет прилюдно подтвердить твою невиновность. На то он и есть Божий суд.

— А Брюньольв? — спросил Торлейв Халвдана. — Чем рискует он?

— Брюньольв рискует своей службой и состоянием. Вира за сей проступок очень высока.

— Как можете вы называть это судом Божьим? На мой взгляд, хула это на нашего Господа. Он самому последнему и жалкому, самому неправому обещал милосердие и прощение. Он на стороне слабого, а не сильного.

— Так делали наши отцы и деды, — пожал плечами Халвдан. — Мы чтим их обычаи.

— Больно боек ты на язык, парень, не дорос еще учить опытных мужей, — буркнул Сигурд.

— Для поединка, стало быть, почитаете вы меня достаточно зрелым, а для разговоров с вами — нет?

Сигурд махнул рукою и отвернулся, чтобы не видеть глаза Торлейва.