Золото Хравна

— А как он оказался на той скале? — спросил Стурла. — Я что-то не понял, он убегал от тебя?

— Нет, — сказал Торлейв. — Не думаю, чтобы я был способен внушить столь великий страх.

— Так как же было дело? — спросил Стурла. — Я ведь ничего почти не знаю. Вильгельмина сама не своя со вчерашнего вечера. Все говорили, что ты сражался со Стюрмиром и несколькими его людьми и что потом Стюрмир сорвался со скалы. Уважь старика, Торве, расскажи, как все было. Согласись, это имеет ко мне некоторое отношение.

Торлейв сел на сундук напротив Стурлы.

— История немного странная, Стурла.

— Ничего. Последнее время со мной постоянно только и случаются странные истории.

Торлейв молчал. Вильгельмина сидела на лавке, забившись в угол, обняв колени, покрытые широким подолом юбки, и не сводила с него глаз.

— Что же ты сделал, сынок? — Стурла подбоченился, взгляд его хитро поблескивал из-под бровей, в усах пряталась улыбка. Благополучный исход ночного сражения был налицо — Торлейв сидел перед ним живой и здоровый, и Стурла ждал рассказа о битве, из которой тот вышел победителем. Кажется, ему было чем гордиться. Его воспитанник и будущий зять, сын Хольгера, справился один с несколькими врагами, не имея при себе ни оружия, ни доспехов.

— Видишь ли, Стурла, я попался как дурак, как рыба на крючок. Ни с кем я не говорил об этом и никому не стану рассказывать впредь, потому что и сам не поверил бы себе. Я пытался отбиться лыжей, но она раскололась под ударом меча. Мне было нечем защищаться и бежать некуда. Внезапно вышла из кустов огромная белая волчица и встала между Стюрмиром и мною. Не знаю, случайно ли так вышло, но она словно заслонила меня собой. Стюрмир бросил меч и выстрелил — но стрела не пролетела и трех шагов. Скажи, Стурла, видал ли ты когда-нибудь, чтобы арбалетный болт, точно подбитая птица, просто рухнул в снег?

— Нет, — нахмурился Стурла, — честно говоря, такого мне видеть не приходилось. Может, тетива порвалась? Или тебе померещилось?

— Тетива была в порядке. Стюрмир бросился в кусты, волчица — за ним. Тут появился Гамли. Я плохой ученик, Стурла, и негодный воин. У меня колени тряслись от страха. Я взял Задиру, и мы с Гамли побежали следом за Стюрмиром и волчицей.

Мы видели, как Стюрмир лез по отвесной стене Тролличьего кряжа; волчица тоже это видела. Она стояла внизу, на поляне, и не сводила с него глаз. Не знал я, что волки могут смотреть так пристально, Стурла! Она будто подталкивала его вверх своим взглядом.

Стюрмир добрался до верха и решил выстрелить снова. Прислонился к голове тролля — а та вдруг покачнулась и рухнула в пропасть, и Стюрмир вместе с нею. От грохота и рева камнепада земля содрогнулась под нашими ногами. Похоже, вместе с головой тролля в ущелье обрушилось полскалы.

— Мы слышали издалека этот грохот! — подтвердила Вильгельмина. — Никулас очень встревожился. В тот момент, Торве, мысленно я почти похоронила тебя. Столько всего происходило с нами прежде — но никогда мне не было так страшно, потому что только в этот раз я думала: «Все кончено!»

— Ну уж нет, — усмехнулся Стурла. — Так просто не расправишься с этим молодцем, твоим будущим муженьком.

— Так свершилось предание здешних трёндов! — задумчиво проговорила Вильгельмина. — Ведь это был Тролличий кряж, и все говорили, что тролль унесет того, кто поднимется в ночь молодого месяца на его вершину! Гамли рассказывал нам эту сказку раньше. Так и случилось!

— Очень странно, — сказал Стурла. — И ты говоришь, Гамли видел всё это вместе с тобою?

— Можешь сам его расспросить, коли боишься получить в зятья умалишенного.

Стурла медленно встал, опираясь на край столешницы. Прихрамывая, он подошел к Торлейву и опустился рядом с ним на сундук.

— Бывают странные совпадения, сынок.



Дверь чуть приоткрылась, и хитрое смуглое удлиненное личико Анете появилось в щели.

— Мина! Мама просила узнать, не поможешь ли ты ей в поварне?

— Конечно! — Вильгельмина спрыгнула с высокой лавки на пол. — Пойдем!

Она торопливо смахнула выступившие на глазах слезы и побежала следом за Анете, мягко ступая по полу в войлочных домашних туфлях.



Стурла проводил девочек взглядом.

— Много лет назад, когда я был молод, такие истории любили рассказывать в Эйстридалире, в нашей округе. Белая Волчица в то время была любимым предметом разговоров и баек, какими молодежь развлекала себя на посиделках и какими старухи пугали детей, укладывая их спать.

— Да, я помню, — кивнул Торлейв. — Моя бабка, бывало, тоже их сказывала.

— Белая Волчица! — произнес Стурла задумчиво. — Кольфинна свято верила в нее. Однажды она созналась мне, что в детстве видела ее часто. Белая Волчица приходила из лесу, стояла и смотрела на нее издали. Кольфинна говорила мне, что никогда ее не боялась. Волчица была доброй и не желала ей зла — Кольфинна это чувствовала. Не знаю, что это было, Торлейв. Дети часто верят в сказки и воображают, будто всё, о чем в них рассказывается, происходило взаправду.

Торлейв молчал.

— Скажи мне, Стурла, — произнес он наконец, — а кто такой Сэмунд с Согнсьяра?

— Это было очень давно, — удивился Стурла. — Почему ты вдруг спросил?

— Ребенком я случайно слышал ваш разговор с отцом о том, как погиб этот Сэмунд.

— Он был славный малый, наш с Хольгером общий приятель, — вздохнул Стурла. — Мы сдружились с ним, как и с Никуласом, в ту кампанию против датчан. После ему пришлось туго, у него появилось много сильных врагов — так уж случилось. Его лишили прав и мира, и он ушел в горы. Иногда он приходил к нам с Хольгером, мы помогали ему чем могли. Но потом Ягнятник выследил его и убил. Мы очень горевали. Страшно погибнуть, как погиб он. Куда лучше в битве на вздохе клинок под ребро.

— Видимо, Нилус из Гиске не раз таким образом казнил тех, кого хотел, — глухо сказал Торлейв. — И Стюрмир научился этому у него.

Стурла внимательно посмотрел в его темные глаза.


— Теперь все это дело прошлое, сынок, — сказал он и обнял его за плечи.



Морозные сумерки отошедшего зимнего дня сгущались над снежной землею. Над горами, над белыми лесами, от горизонта до горизонта, от края моря до синих горных вершин, от южных долин до северных отрогов синело стужею холодное небо наступающей Святой ночи. Едва стемнело, как, соперничая с чистым серебром молодого месяца, встал над горизонтом таинственный, как зеленый кошачий глаз, Аурвандиль — конунг всех звезд, что еженощно вершит меж ними свою небесную вейцлу.

Зазвонили во всех церквах, во всех храмах. Запел, загудел низко, точно бык, большой медный колокол собора Святого Олафа в Нидаросе, грянули наперебой колокола других церквей славного города. Ясно выводили перезвон колокола церкви Святого Креста, на полтона ниже звучал чистый голос звонницы храма Святого Мартейна, и тонко вторил им малый колокол храма Пресвятой Девы. Зазвонили и в обители братьев францисканцев, и в приорстве августинцев Хельгисетер, и на островах — в бенедиктинском монастыре на Мункхольме и в цистерцианском аббатстве в Тётре. Поплыл, спугнув ворон и чаек, полетел перезвон над черной стылой водой фьорда, над отражением яркой зеленоватой звезды, над пришвартованными до весны кораблями, над покрытыми рогожей заснеженными лодками, над наустами[183] и доками, в которых дремали большие торговые суда, над пирсом, над узкими улочками и заснеженными крышами, над городской площадью, над окружавшими город лесистыми холмами, над дальними вершинами.

И по всей земле звонили в тот вечер колокола.

Поднялся на деревянную колокольню отец Магнус, и торжественно воспарил мощный голос Святого Халварда над Городищем, и над Еловым Островом, и Таволговым Болотом, над хуторами и усадьбами Эйстридалира — над Пригорками и Свалами, над окружавшими долину горами, над закованным в лед мощным течением Гломмы.

С дальних колоколен вторили ему другие, и, едва медный рев Халварда затихал на какой-то миг, отец Магнус слышал, как отовсюду, замирая в ломком морозном воздухе, доносятся голоса дальних и ближних церквей.

И далеко на севере, на берегу Снёсы, в Оксбю, молодой брат Оген, дрожа на ледяном ветру, поднялся на колокольню и ударил в било — звонкий ручной колокол, — как ударяли многие столетия назад: большого колокола малая община в Оксбю пока не имела.

И над Вороновым мысом заговорили колокола Святой Сюннивы, запели, распугивая горных духов, ётунов и двергов, торжествуя свою победу над холодом и мраком, и ясно загорелась звездами морозная северная ночь. Двухдневный любопытный месяц вновь высунул свои молодые рожки над горами и осветил далекую пещеру, вола, осла, мужчину, и женщину, и младенца, закутанного в пелены, лежащего на сене в кормушке для скота. «Кто это?» — спросил осел, и тихий голос в шелесте крыльев отвечал ему: «Как, разве ты еще не знаешь? Это Христос, Спаситель Мира, родился на земле в эту Святую ночь».



Теплый ветер примчался из долин, и за одну ночь от вчерашнего мороза не осталось и следа. Утром двадцать пятого декабря Ланглив вышла на двор и увидела, что все небо затянуло рыхлой пеленою и на старый, грязный снег, утоптанный ногами людей и копытами скота, сыплется снег новый — густой и крупный. Точно наново выбеленный, весь мир лежал перед нею, нетронут и чист, и будто даже улыбался ей детскою улыбкой. Ланглив не могла не улыбнуться в ответ, душа ее наполнилась радостью, и младенец, которого носила она под передником серого своего хангерока[184], впервые шевельнулся в ее чреве.

«Мой мальчик», — с нежностью подумала она.



Снег падал долго, еще несколько дней. По белой дороге, вдоль берега фьорда, Вильгельмина и Торлейв ходили рука об руку, оставляя за собою цепочки беспорядочных следов. Им хотелось быть только вдвоем. Следы их то сплетались, то расходились в стороны. Кто вздумал бы гадать по этим следам, что за люди и с какой целью ходили меж прибрежных скал, — сломал бы голову, но не нашел ответа.

Двадцать седьмого декабря Эйольв Двухбородый явился в усадьбу Гамли и привел с собою Толстоножку, кобылу Стурлы, а также серого мерина, принадлежавшего Кольбейну. Принес он и резной ларец с Библией, оправленной в золото.

— Сдается мне, и эти лошади, и Книга принадлежат тебе, родич, — хмуро сказал он Стурле.

— Благодарю тебя, родич. Не желаешь ли в знак примирения выпить со мною кружку пива? Здешняя хозяюшка варит его на славу.

— Почему бы и не выпить? — проворчал Двухбородый.

За столом он признался, что лошади и Святая книга найдены были им на хуторе Каменистый Склон, в усадьбе Стюрмира, где теперь заправляла его сестра Турид.

— Боевая баба, — сказал он. — Боюсь, королевским хускарлам придется повозиться, прежде чем ее имение достанется королю Эрику.

— Возможно, король не станет отнимать хутор у бедной одинокой женщины, — предположил Стурла.

— Королю, думаю, дела нет до того, у кого он что отнимает, — покачал головою Никулас.





Ланглив вышла на двор и увидела, что все небо затянуло рыхлой пеленою и на старый, грязный снег, утоптанный ногами людей и копытами скота, сыплется снег новый — густой и крупный.



— Мы все ее родичи, — сказал Двухбородый, — и не оставим ее. Хоть характер у нее немногим лучше, чем у ее братца… Так что, Стурла, сын Сёльви, согласен ли ты замириться со своей родней?

— Мир так мир, — кивнул Стурла. — Никулас, сын рыцаря Торкеля, и Гамли, сын Торда, пусть будут свидетелями нашего примирения.

Родичи пожали друг другу руки, и спустя некоторое время Двухбородый уехал к себе домой.



У Гамли были дела в городе, и он сказал, что на исходе декабря сам отвезет всех в Нидарос. Тридцать первого числа ранним утром молодой работник Арне заложил сани и, едва рассвело, Стурла с Вильгельминой покинули усадьбу постоялого двора, сидя в просторных розвальнях. За ними выехали двое всадников — Кольбейн на Сером и Никулас Грейфи на Толстоножке. Торлейв, Эббе и Ялмар шли следом на лыжах.

Ночь провели они в придорожной гостинице в Стьордале и к вечеру следующего дня вышли вдоль русла Нидельвы к холмам, окружавшим Нидарос. Они успели войти в город до того, как стража перекрыла на ночь ворота на мосту.

Вильгельмина устала в дороге, веки ее смежались. Точно сквозь сон видела она, как в синих сумерках скользят их сани по широкой улице мимо епископской усадьбы, мимо остроконечной колокольни церкви Христа. За церковью Пресвятой Девы они свернули вправо.

Укрытый снегом город засыпал в ложбине меж холмов. Узкие горбатые улицы были уже безлюдны. Снег лежал кругом, подпирая сугробами стены домов; дымы из труб и отдушин подымались к темнеющему небу, таяли и растворялись среди низких облаков. Над крышами, пронзая шпилем небесный туман, высоко вздымалась колокольная башня собора Святого Олафа.



Чем ближе к пристаням, тем свежее был воздух, и Торлейв с удовольствием вдыхал соленый запах фьорда, смотрел по сторонам, узнавал знакомые места. Редкие прохожие, заслышав колокольцы, жались к стенам, уступали саням дорогу. Стурла кивнул двоим подвыпившим бюргерам, и те в ответ помахали ему шапками.

— Здорово, Стурла! — сказал один из них. — А мы думали, ты проводишь святки у себя в хераде, с дочкою.

— Привет и тебе, Торстейн! Вот я привез дочку с собою, — отвечал Стурла. — Замуж выдаю ее, через месяц обручение. Милости прошу к нам на праздник!