Золото Хравна

— Неразумные слова твои, Халльдор! — возразил Скафф-ти. — При чем здесь они? Им ничего, кроме убытка, от вашего родича не было, а стрелу пустил сам Гюрд Управитель, сын Симона. Потому как не дело, чтобы в округе творились такие преступления! И потому как было на то повеление Вальдимара, сына Хельги, помощника лагмана Нидароса.

— А вы думали, вашему родичу можно безнаказанно творить зло? — буркнул невысокий мужичок в красном куколе. — Всему есть предел! Давно пора было приструнить Стюрмира, сына Борда!

— Давно было пора! — прокричал еще кто-то.

— Успокойтесь, люди! — зычно проговорила Ланглив, грохнув о стол две кружки с пивом. — Ежели вы сейчас тут драку затеете, я такую стребую с вас виру, независимо от того, чьи вы родичи, что всей округе со мной век не расплатиться!

Некоторые бонды захохотали, иные завозмущались. Потомки Хравна бранились меж собою, ни один из них не хотел соглашаться с тем, что говорили остальные.

— Такого птичьего базара не слыхал я давно, — усмехнулся Стурла, разглаживая усы большим пальцем.

— Я понял тебя, Стурла, сын Сёльви, — сказал Эйольв Двухбородый; выпуклые глаза его смотрели недобро из-под хмурых седых бровей. — Меч твой и конь будут найдены и возвращены тебе. Что ж до нашего родича Стюрмира, сына Борда, то ежели он явился виновником нарушения королевского права, нам остается лишь сложить руки и ждать, что скажет король.

— Мудрое решение, Эйольв! — кивнул Гамли.

С тем часть потомков Хравна встала из-за стола и собралась уходить; другая часть, сочувствующая пострадавшей дальней родне в лице Стурлы, осталась. Несколько человек во главе с Халльдором Смолой негодовали и размахивали руками, покуда их не выставили более разумные родственники. В горнице стало просторней, и напряжение само собою спало.

— Вот они, мои родичи, — рассмеялся Стурла. — Некоторых я помню по прежним годам, но видеть стольких сразу еще не доводилось.

— А где Мина? — спросил Торлейв, перед которым Ланглив только что поставила тарелку тушеной форели.

— Спряталась где-то в доме, — отвечал Стурла. — Я понимаю ее: ей-то уж точно ни к чему знакомиться со всей нашей родней.

— Я не видел ее с утра.

— Сперва поешь, — посоветовал Стурла. — Отличная форель.

Едва утолив голод, Торлейв встал и отправился искать Вильгельмину.



Он нашел ее в верхней светличке, в ткацкой — она сидела, накрывшись одной большой серой шалью с младшими дочками Гамли, и рассказывала им сказку. В светличке было холодно и темно. На поставце в углу зыбко догорала оплывшая свеча, где-то под полом скреблась мышь.

— Ох, Торве! — сказала она. — Ты видел, сколько народу там внизу, в горнице?

— Некоторые уже ушли, — успокоил ее Торлейв.

— Раньше у меня не было никаких родичей, — рассмеялась она. — А теперь так много сразу.

— Я соскучился без тебя.

— Кто это? — спросила Вильгельмину младшая девочка, высунувшись из-под шали.

— Это мой жених, — объяснила Вильгельмина. — Подожди меня, Торве, сейчас закончу сказку и приду к тебе.

Торлейв вышел на задний двор, в морозные сумерки. Корочка почти истаявшего месяца стояла высоко над крышей стабура. Мощный и Лохматый подошли к нему, виляя пушистыми хвостами, и он потрепал их по коротким твердым ушам.

— Хорошо иметь такие шубы, как у вас, — сказал он.

Собаки еще повиляли хвостами и ушли встречать каких-то новых гостей, подъехавших на санях с другой стороны дома.

Было так холодно, что мороз залезал под куколь, в капюшон, леденил уши. Вильгельмина вышла, кутаясь в серую шаль. Из-под шали виднелся подол теплой юбки — такой длинной, что Вильгельмине пришлось придерживать ее рукой, чтобы не наступать.

— Ну вот, снова сделали из тебя девочку, — сказал Тор-лейв, обнимая ее. — Теперь никто не спросит меня: «А это что за парнишка?»

— По-моему, из меня сделали не девочку, а какой-то куль, — пожаловалась Вильгельмина. — Я бы лучше ходила в той одежде, в которой пришла, но Ланглив почему-то считает ее неподобающей. Эта юбка того гляди упадет с меня, хоть я и подвязала ее веревкой. А что ты делал целый день, расскажи?

Торлейв начал рассказывать, но тут неприятной дрожью пробежало по коже меж лопаток: кто-то хрипло произнес имя Вильгельмины, а потом и его — так тихо, что звук этот можно было принять за шелест ветвей или шорох поземки. Он огляделся по сторонам. Тихи стояли постройки гостиничной усадьбы, лишь крепкий ледяной ветер проносился меж скованных морозом кустов, раскачивал верхушки елей за оградою.

— Кто здесь? — строго спросил Торлейв, закрыв собою Вильгельмину. Он помнил о том, какой отменный стрелок Стюрмир, и с тревогой вглядывался в лесную чащу.

— Вильгельмина! Вильгельмина, дочь Стурлы! — вновь послышался голос из-за плетня.

— Кто зовет меня? — спросила Вильгельмина.

Из-за ограды показалась чья-то голова в остроконечном капюшоне — в слабом свете умирающей луны лица было не разглядеть. Кто-то смотрел на них — стоял, вцепившись дрожащей рукою в опору плетня. Другая рука тянулась в их сторону, точно моля о помощи.

— Это я, Финн, — послышался сиплый голос.

— Колдун? — вскричал Торлейв, хватаясь за меч.

— Убери свой меч, сын Хольгера! — отозвался голос. — Я хочу лишь поговорить с вами. Я не причиню вам зла, только выслушайте меня!


— Ты уже достаточно причинил зла, — сказал Торлейв. — Однако обнажать меч против тебя я не стану. Где твои друзья? Стюрмир тоже здесь?

— Они не друзья мне, — возразил Финн. — И здесь никого нет, кроме меня; я же болен и умираю от голода!

— Ладно, Торлейв, — попросила Вильгельмина. — Давай выслушаем его!

— Я не верю ему, — отрезал Торлейв. — Почему ты думаешь, что Стюрмир и Боров не прячутся сейчас за теми кустами?

— Я замерзаю, — простонал Финн. — Замерзаю… и я страшно голоден! Я хотел уйти с Воронова мыса… но силы покинули меня. Вчера какая-то женщина, сжалившись надо мною, дала мне миску ржаной похлебки. Я не решаюсь стучать в дома здешних бондов, ибо одинаково боюсь и королевских людей, и Стюрмира… Я бежал от него… Если он поймает меня — убьет.

— Можешь его не бояться, — сказала Вильгельмина. — Он сам теперь должен скрываться.

— Это не помешает ему пристрелить меня при встрече! Вот видишь, как оборачивается судьба: еще два дня назад вы бежали от Стюрмира и от королевских людей, а сегодня он сам, и вот я тоже… Нет ли у вас с собою хлеба, хоть корки? Или ячменной лепешки и глотка воды?

— Я могу вынести тебе поесть и попить, — предложила Вильгельмина. — Или, если хочешь, пойдем в поварню, там тепло и я найду, чем тебя накормить.

— Я не заслужил такой милости! — захныкал колдун.

— Мина, — процедил Торлейв сквозь зубы. — Я наконец-то согласен с ним. Он и впрямь ее не заслужил.

— Он правда совсем болен! Посмотри на него, мой Торве, и будь к нему милосерден!

— Хорошо, — сказал Торлейв, — раз ты просишь. Хотя мне всё это ох как не по душе… Вдруг за этим стоит какой-то подвох?

— Ничего… ничего за этим не стоит! — продолжал хныкать колдун. — Только то, что я никого не знаю здесь, кроме тебя, сын Хольгера, да вот ее, да ее отца — людей, которым я причинил зла больше, чем кому-либо. Клянусь чем угодно — хоть Одином и Тором, хоть спасением своей души!

— Не кощунствуй, колдун. Ни к чему твои клятвы. Так и быть, я впущу тебя, но только потому, что о том просит Вильгельмина.

Он прошел к калитке и отодвинул засов.

Вид у Финна был жалкий: его била дрожь, он едва стоял на ногах. Торлейву пришлось поддержать колдуна, чтобы тот не упал, пока шел через двор.

В поварне не было никого, но очаг еще дышал теплом. Вильгельмина зажгла свечу, достала хлеб и сыр, налила в кружку пива и поставила все это перед Финном. Тот расстегнул серебряную пряжку в виде клубка змей, снял обледеневший плащ и принялся есть. Руки его тряслись, когда он подносил ко рту кусок хлеба, и зубы стучали о край кружки. Однако по мере того, как он ел, силы возвращались к нему.

— Что случилось с тобою? — спросила Вильгельмина. Она отнесла плащ Финна к очагу и повесила на скамью, поближе к горячим углям.

— Я знал, что ты пожалеешь меня, дочь Стурлы, — просипел колдун. — Пожалеешь, как когда-то твоя бабка. Я плохо отплатил ей за ее доброту, но, право, мне жаль, что так случилось.

— Кто же заставлял тебя? — сурово спросил Торлейв.

— Можно мне еще пива, дочь Стурлы? Еще глоток пива, и я отвечу на все вопросы, какие вы захотите мне задать.

Торлейв хмуро усмехнулся.

— Боюсь, их будет так много, что тебе придется отвечать до утра, не умолкая.

— До утра я не выдержу, — сказал колдун. — Мне стало лучше, но я и вправду болен. Эта напасть у меня с детства: подступает лихорадка, треплет по нескольку дней, потом отпускает. Говорят, это все потому, что, когда я родился, был сильный голод, и моя мать отнесла меня в лес и положила там на камень, чтобы я умер. Злой дух, обитавший в камне, проник в меня, и с тех пор лихорадка нападает на меня и трясет, покуда дух не насытится моими муками и не выйдет из меня, чтобы потом вернуться снова.

Вильгельмина перекрестилась и в страхе посмотрела на колдуна, но Торлейв лишь фыркнул:

— Я так понимаю, ты хочешь этой историей разжалобить или напугать Вильгельмину.

— Ничего я не хочу, кроме как поесть, согреться и поспать в тепле, — отвечал колдун. — Тогда силы вернутся ко мне, и я смогу завтра уйти на север. Твоя невеста спрашивает меня — и я отвечаю ей, сын Хольгера, только и всего.

— И что же было с тобою дальше? — спросила Вильгельмина.

— Кому это интересно? — вздохнул колдун. — Вы же хотели спросить меня о чем-то совсем другом.

— Мне интересно, — сказала Вильгельмина. — Кем она была? Кем была твоя мать, Финн?

— Не знаю, христианкой или язычницей была та женщина, что родила меня и оставила в лесу, — сипло проговорил Финн. — Дело было на севере, а там и теперь-то все верят кто во что горазд, порой и сами понять не могут во что. Но люди, которые подобрали меня, были совсем иными, не такими, как другие. Они вырастили меня так же, как растили своих детей, и научили всему тому, чему учат их. Они не пытались сделать из меня своего раба и были добры ко мне. Но только и всем бедам, что обрушились на меня после, я обязан им же. Ибо все они, и мужчины, и женщины, занимались магией и колдовством и ничему другому обучить меня не могли.

— Ты намекаешь на то, Финнбьёрн, сын Ореккьи, что это не твоя вина, что ты стал таким? — спросил Торлейв.

— Конечно не моя, — проворчал Финн. — Что же иное оставалось мне в этой жизни, если я одну лишь эту науку и постигал?

— И что же, в этом племени все-все были колдуны? — спросила Вильгельмина. Она села рядом с Торлейвом, расправив по скамье толстые складки шерстяной юбки Ланглив.

— До единого, — кивнул Финн. — Человек, в доме которого я рос, был сильный колдун, самый сильный в племени. Он учил меня всему, что знал. Не могу сказать, что я делал особо большие успехи: что-то удавалось мне лучше, что-то — хуже. Когда я вырос и смог сам добывать себе пищу, мне сказали, что я должен уйти. Это было справедливо, ведь я не был одним из них, но они дали мне возможность выжить. Я ушел, прихватив некоторые из зелий, что хранились в сундучке у приемного моего отца. И долго ходил по свету, покуда не набрел на одно селенье — тоже там, на севере, недалеко от Финнмарка. Там жили три немолодые уже женщины, все говорили, что они сильные колдуньи. Я пришел к ним и просил их учить меня. Они поначалу отказывались, потом согласились. Я прожил в их доме несколько лет. Это были сестры Йорейд, твоей прабабки.

— Так ты знал их? — удивилась Вильгельмина.

— Я знал их, — кивнул Финн. — Они многое ведали и умели, но жить с ними было тяжело, ибо они постоянно бранились между собой. Они рассказали мне, что их младшая сестра давно уже вышла замуж за норвежца и уехала на юг. «Она была одарена куда больше нашего», — сказали они. Я тогда не понял, как такое возможно, ибо от рожденья всем им был дан такой дар, о каком может только мечтать чародей, постигающий эту науку с помощью ученья.

— Мина, — проговорил Торлейв, — по-моему, все это не для твоих ушей. Иди-ка ты спать, а я могу и послушать, что тут врет этот колдун, раз ему охота поговорить.