Золото Хравна

— Откуда она знает?

— Она сама ведунья, разве ты не понял?

— Про финнов говорят, что все они понемногу колдуют. Конечно, ты из рода женщин-нойду. Разве Йорейд не бросает руны, не знает заклятий и заговоров, не разговаривает с животными? Кто отвел от тебя колдовство Финна, если не Йорейд?

— Да, всё так, — отвечала Вильгельмина. — Но это пугает меня.

— А меня — нет! — сказал Торлейв и погладил ее по плечу, точно успокаивал ребенка.



Они выбрались из лощины, миновали березняк и ельник. На каждом шагу здесь лежали огромные занесенные снегом валуны, громоздились друг на друге напластования широких серых камней. Кривые ели взбирались на кручи, цеплялись корнями за обрывистые склоны.

За лесом оказалось просторное поле, его пересекал санный тракт. Вновь поднялся живой, трепещущий у висков ветер. Дыханье его было солоно.

Скалистый берег Воронова мыса высоко вздымался над водою. Чайки во множестве сидели на скалах, летали кругами, кричали, окунались с лёту в густую, точно чернила, воду фьорда. Сверху они казались крошечными, точно белые стружки на воде. Когда какая-то из птиц с серебристой рыбой в клюве взмывала вверх, несколько ее собратьев немедленно бросались вдогонку, пытаясь отнять добычу.

Вильгельмина залюбовалась фьордом и дальними шхерами. Солнце садилось в густые тучи, но угасание неба над морем было прекрасно.

— Будет буря, — сказал Торлейв.

— Почему?

— Видишь на горизонте темную полоску? Чувствуешь, как крепчает ветер? Это буря, и она идет сюда.



Вскоре на склонах стали появляться редкие усадьбы и бедные домики хусманов[145]. Торлейв решил попросить ночлега на одном из хуторов. Усадьба принадлежала бонду Гицуру Рябому, который и обитал в ней вместе с женой, кучей ребятишек и двумя работниками. Когда Торлейв с Вильгельминой подошли, хозяин — невысокий, сутулый, с куцей бороденкой — как раз запирал хлев. Он оглядел путников с подозрением, но, увидав деньги в руке Торлейва, согласился приютить их на ночь, накормить и даже истопить баню.

Добрая хозяйка постелила гостям на лавках в предбаннике. После бани и ужина Вильгельмина едва добралась до постели — так ей хотелось спать. Она зарылась головой в подушку, набитую ромашкой и душицей, и мгновенно уснула. Сон ее был мирен. Не снились ей в эту ночь ни ётуны, ни суровый страшный лес, а снились старые вишневые деревья на их хуторе, все в цвету. Торлейв шел ей навстречу. Сгущались сумерки, но от белой рубашки Торлейва и от цветущих вишен, казалось, все вокруг засветлело. Торлейв протянул к Вильгельмине руки и сказал что-то, но она не разобрала слов. Она шла к нему, отводя от своего лица вишневые ветки, и цветы сыпались к ее ногам.



Она проснулась внезапно. Стены бани и дерновая крыша дрожали под напором ветра. Вильгельмина села, свесив ноги с лавки. Торлейв спокойно спал: она слышала, как он тихо похрапывает во сне. Потом он повернулся на бок, и его дыхание стало беззвучным и ровным.

Баня, в которой было так тепло засыпать, выстыла за полночи. Холод забрался под одеяло. Вильгельмина спала в штанах, в теплых носках, связанных Оддню, и в шерстяной кофте, но все равно замерзла. Она поняла, что ей больше не уснуть, и села, обняв колени, — так казалось теплее. За стенами бушевала настоящая буря, весь мир будто сошел с ума. К вою ветра примешивался рев моря — волны с шумом разбивались о каменный берег. Будь Вильгельмина одна, она, возможно, испугалась бы, но с Торлейвом было ничуть не страшно, хоть он и спал, отвернувшись лицом к стене. В этом совершенно чужом месте, среди людей, которых она видела впервые в жизни, накануне событий, возможно, самых ужасных, ей было спокойно как дома. Вильгельмине нестерпимо захотелось поговорить с Торлейвом, услышать его голос, увидеть его глаза, его улыбку, подержать крепкую, покрытую твердыми плотничьими мозолями руку.



Она достала огниво и зажгла огарок свечи, оставленный женой Гицура. Пламя вздрагивало — сквозь щели меж бревнами протягивало ветром. Торлейв вдруг глубоко вздохнул во сне. Вильгельмина подошла к нему и села на край скамьи у него в головах. Он всё не просыпался, и она, устав ждать, тронула его за плечо:

— Торве, проснись!

Торлейв сонно пробормотал что-то и открыл глаза. Вильгельмина сидела рядом с ним на лавке, поджав ноги в полосатых шерстяных носках. В руке ее догорала оплывшая свеча. Стены бани сотрясались под порывами ветра, и крыша трещала — наверное, с нее сдуло уже и снег, и немало дерна.

— Я же говорил, что будет буря, — сказал он. — Испугалась?

— Нет, — мотнула головой Вильгельмина. — Я не испугалась. Скажи, Торве, я ведь правильно поняла по всему, что ты прежде говорил: ты хотел бы жениться на мне?

Торлейв резко выпрямился и сел, едва не стукнувшись головой о полку.

— Ты поняла правильно, — сон слетел с него, как не бывало. — Ничего другого я не хочу так, как этого, можешь быть уверена.

— Я разбудила тебя, прости. Я понимаю, что ты устал. Но, знаешь, мне очень захотелось поговорить с тобой. Я проснулась, а ты спал. Я смотрела на тебя и думала: ведь ни ты, ни я не знаем, что станет с нами завтра. Вдруг мы оба… или один из нас… погибнет? Будет очень обидно, подумала я, если ты так и не узнаешь, что я согласна. Я подумала: если тебе это так же важно, как мне, ты не рассердишься, что я тебя разбудила.

Торлейв взял ее руку в свои ладони и держал долго, пока ее пальцы не согрелись.

— Поверь, я не сержусь на тебя. — Голос его дрогнул в попытке сдержать улыбку. — Ничуть не сержусь. Думаю, тебе просто следовало меня разбудить!

— Если ты не передумал, — торопливо проговорила Вильгельмина. — И если тебе не кажется, что все это ужасно глупо…

Она вдруг умолкла.

— Как мог бы я передумать, девочка моя?.. Один только Бог знает, как сильно и как давно я тебя люблю.

— Я тоже очень люблю тебя, Торве!

— Последние два года я непрестанно думал о нас с тобою, — сказал Торлейв, внезапно посерьезнев. — Я хотел только заработать немного денег, чтобы можно было отстроить Пригорки. Я собирался летом, после строительства церкви в Халлингдале, спросить тебя, что ты об этом думаешь. И я надеялся прийти потом к Стурле с даром и сватами и просить твоей руки. Но теперь… незавидный из меня жених… У меня два пути — в бега или на плаху.

— Потому я и решилась наконец, — вздохнула Вильгельмина. — Я не знаю, что будет, Торве, — лишь бы никогда не расставаться с тобой. Я проснулась: ветер так воет, и дом дрожит. И вдруг я поняла, что не боюсь ничего, когда мы вместе. Мой дом там, где ты, Торве. И если мы поселимся в Швеции, или в Дании, или в разбойничьей башне — я всегда буду с тобой. Я не хочу ничего другого.

— Значит, это будет Швеция или Дания, — медленно проговорил Торлейв. — Я не могу позволить моей жене жить в разбойничьей башне. Наши дети могут вырасти разбойниками.


— Разбойницами, — поправила его Вильгельмина. Огарок свечи догорел в ее руке и погас, и все кругом погрузилось в темноту. — Стурла согласится, я знаю, — пробормотала Вильгельмина ему в плечо. — А остальное не важно.

Он укрыл ее плащом и крепко обнял. Так сидели они, и вскоре Вильгельмина начала согреваться и уснула в кольце рук Торлейва, склонив голову ему на плечо. Ветер завывал над крышей и трепал солому, и теперь не мог уснуть Торлейв: он боялся пошевелиться и разбудить Вильгельмину.



Буря над Вороновым мысом бушевала всю ночь. В усадьбе Рябого Гицура снесло половину старого стабура и крышу пивоварни, но большой дом, баня и хлев почти не пострадали. Утром хозяин пришел за платой. Торлейв отсчитывал пеннинги так щедро, что Гицур только удивлялся.

— Мне рассказывали, хёвдинг Гицур, что в ваших краях сохранилось немало тех башен, что здешние бонды строили в давние недобрые времена, когда норвежец поднимал меч на норвежца[146], — сказал Торлейв.

Вильгельмина стояла в стороне и прислушивалась к разговору. Но она не могла ничего поделать со своим сердцем — оно было полно радости и пело немолчно, как кузнечик летом в траве.

— Есть башни, — отвечал Гицур, торопливо пряча монеты в кушак. — А вы что, парни, башнями интересуетесь?

Торлейв кивнул.

— Любопытно взглянуть. Говорят, некоторые из них построены были еще при короле Сверре.

Гицур усмехнулся:

— Да большинство башен стояли здесь задолго до Сверрира-конунга. На самом берегу, недалеко отсюда, имеется одна такая — летом в ней гнездятся чайки. Дальше, на побережье, еще одна. Да две или три в лесу, на горе: это на самом конце мыса, там, где Фискевер, рыбачий поселок.

— Как туда дойти?

— Ежели сейчас выйдешь на лыжах не спеша, то к сумеркам будешь у постоялого двора. Там переночуешь и к полудню как раз до Фискевера добежишь.

— А еще говорят, — продолжал Торлейв, — где-то здесь была усадьба морского хёвдинга Хравна Бешеного.

Гицур даже зажмурился от удовольствия. Смех забулькал у него в горле, подбородок заплясал, маленькая бородка запрыгала.

— Ты бы, парень, сразу признался, что тебе клад нужен! Здесь таких, как ты, видимо-невидимо перебывало. Мне про клад еще дед мой рассказывал. А отец говорил, не было на всем Вороновом мысе ни одного бонда — ни богатого, ни бедного, — ни одного слуги, ни самого захудалого хусмана или издольщика, чтобы не попытался покопать — там ли, тут ли. А больше всех старались дочка Хравна Халльдора и ее муженек. Хравна-то давно уж не было на свете. Муж видный на диво был Хравн Бешеный, прадед мой еще ребенком застал его. Воин, великан. Ходил в Валланд да Миклагард, в сотнях сражений побывал, а помер от самой что ни на есть простой рыбацкой да моряцкой хвори — кости отказали у него, суставы перестали гнуться, не смог он более ходить. Снедала его тоска по прошлой жизни. Так и отдал концы. А что это ты зимой вздумал клад-то искать? Летом куда сподручней!

Торлейв покачал головой:

— Мне клад не нужен, хёвдинг Гицур. Но вот парень, что со мной, — потомок Хравна. Хотел посмотреть, где жил его пращур.

Гицур повернулся к Вильгельмине.

— Этот? — изумился он. — Ох, и хилую же ветвь дает порой могучее древо! Этот хлюпик — родственник Хравна?

— Я прямой потомок Орма Лодмунда по отцовской линии, — сердито сказала Вильгельмина. Она обиделась на «хлюпика».

— Ну и дела! — Гицур весело смотрел на нее. — Что ж, на Вороновом мысе ты немало найдешь своих родичей. Только не знаю, будут ли они тебе рады, парень. Все они люди крутые да прижимистые, им палец в рот не клади. Всегда такими и были потомки Хравна-то, за свое добро тряслись. Хравн, говорят, тот щедрой рукой раздаривал все, что удавалось ему добыть. А вот дети да внуки его, видать, в другую какую родню пошли.

— А зовут их как? — тихо спросила Вильгельмина.

— Кого, родственничков твоих? Да говорю же, их немало будет. Взять хоть старика Эйольва Двухбородого — он видный хёвдинг. Или Халльдора Смолу. Опять же, у Тор лака Факси жена, звать Гроа, — тоже из рода Хравна. Правда, нас всех на Вороновом мысе не так уж и много. — Гицур вздохнул. — Земля у нас неплодородная, каменистая, мало кто хочет здесь селиться. И добрая треть наших бондов — всё родичи Хравна.

— А Стюрмир Грош, сын Борда? — осторожно поинтересовался Торлейв.

— А как же. Конечно, Грош, сын Борда с Каменистого Склона, — тоже из их рода. Ты его знаешь?

— Немного.

— Прямой потомок Хравна, Грош-то. Да только не совсем он в себе. Еще пацаном помешался на сокровищах своего прадеда. Его и прозвали так — Грош, потому что всегда до денег он был охоч. Говорили тут у нас разное: кто-то считает, что Орм Лодмунд, уезжая с мыса, увез сокровища с собою, а иные говорят — зарыл их где-то здесь. Я бы, парень, не советовал тебе признаваться твоим родичам, кто ты. — Гицур подмигнул Вильгельмине. — Они еще решат, что ты знаешь, где золото Хравна. А люди они по большей части недобрые. Точно у Хравна или у его жены какая кровь дурная была. По тебе-то не скажешь, — добавил он, смерив ее взглядом. — Ты вроде незлой парнишка.

Вильгельмина нахмурилась.

— Иногда я еще как могу разозлиться, — пробормотала она.

Крестьянин расхохотался и хлопнул ее по плечу.

— Потешный ты, парень. Как тебя звать-то?

— Вильхьяльм, — Вильгельмина наморщила веснушчатый нос. — Вильхьяльм, сын Стурлы.



За дверью их встретил сильный ветер, швыряющий в лицо пригоршни твердой крупы; заметно похолодало. Море, еще полное воспоминаний о том, что оно вытворяло ночью, шумело и било о скалистый берег. Дорога обледенела после оттепели, но снег лег сверху, и лыжи, казалось, скользили сами.

Вильгельмина бежала и размышляла. Иногда она пыталась представить себе, как они будут жить в Дании. Несколько лет назад, еще ребенком, будучи с отцом в Нидаросе, она видела датских купцов, которые приходили к отцу заключать сделку. Это были высокие светловолосые люди, солидные и плотные. Они смеялись толстыми голосами и чудно выговаривали слова. Один из них угостил ее пряником.

— Странно! — сказала она вслух.

Торлейв услышал и обернулся: