Золото Хравна

Вильгельмина с интересом разглядывала женщину из маленького народца. В лунном свете трудно было сказать, сколько ей лет, но, кажется, она была довольно молода. Ее лицо было округло и миловидно. Длинные косы, ниспадавшие на ее плечи из-под платка, были перевиты кожаными лентами, на концах которых позвякивали маленькие амулеты из кости. Парка из оленьей шкуры была украшена и вышита цветными нитями — крупным узором из крестов, треугольников и непонятных фигур.

— Очень плохой человек Стумир! — сказала она, махнув рукою в ту сторону, куда ушел Стюрмир. — Пойдем, пойдем! Быстро! — И она добавила еще несколько слов на своем языке.

— Что она говорит? — спросил Торлейв.

— Просит надеть лыжи. Говорит, быстрее пойдем, — объяснила Вильгельмина.

— Ты ее понимаешь?

— Кажется, да… Немного похоже на тот язык, которому бабушка учила меня в детстве.

Маленькая женщина быстро бежала впереди. Вильгельмина с удивлением увидела, что лыжи ее разной длины: правая короче левой.

— Зачем это? — спросила она Торлейва.

— Чтобы удобнее было отталкиваться, — отвечал он. — Некоторые охотники тоже этим пользуются.

Они спустились в небольшую ложбинку и оказались на укромной поляне. Вильгельмина не сразу заметила приземистый дом — так хорошо был он спрятан меж скал, укрыт снегом и молодыми березками, что росли на его крыше. Вильгельмина приняла бы его за кучу хвороста или медвежью берлогу, не будь рядом плетеной изгороди, поленницы и шестов для растяжки шкур. Из отдушины поднимался легкий дымок, ветер нес его в сторону.

Громко залаяли собаки и выбежали из-за дома навстречу им, виляя хвостами. Финка протягивала к собакам руки и что-то говорила им, смеясь и трепля их косматые холки.

— Она говорит им, что мы хорошие люди и нас можно не бояться, — перевела Вильгельмина.

Торлейв усмехнулся.

— Откуда она знает?

Финка обернула к нему свое круглое лицо:

— Айли понимает хороший человек, — объяснила она и добавила, приложив к груди руку в маленькой меховой рукавице: — Я Айли.

Торлейв поклонился ей:

— Торлейв, сын Хольгера. Мы из Эйстридалира.

— А я Вильгельмина.

— Это — собаки, — финка широко улыбнулась.

Псы сели рядком и, вывесив языки, смотрели на хозяйку: один был рыжий, другой белый, третий с черными пятнами, четвертый в рыжий крап, а пятый — совсем черный от лап до хвоста.

— Вот этот похож на Буски, только Буски больше и лохматее! — И Вильгельмина объяснила финке на ее языке: — Буски — это моя собака. Он остался дома, в нашем хераде, в Эйстридалире.

— У тебя дома тоже ездят на собаках? — спросила Айли. — Мне говорили, у вас на юге ездят только на лошадях.

— Да, в основном на лошадях, — согласилась Вильгельмина и добавила по-норвежски: — Я никогда не езжу на Буски. Хотя иногда он возит меня на лыжах, а я держусь за шлейку.

— Я раньше жила не здесь, — рассказала Айли. — Далеко, на севере, там был дом. Было голодно, и наши люди все пришли сюда. Я была маленькая тогда.

— А где же ваши люди?

— Кто где, — пожала плечами Айли. — Те умерли, те ушли. Или живут здесь, неподалеку. Бывает, мы сходимся вместе, толкуем о старых временах. Думаем: вот соберемся — и тоже уйдем.

— Куда уйдете?

— На север, домой.

— Там лучше?

— Там дом. Здесь саами[141] теперь нельзя охотиться. Большой человек, которого зовут Лагман, сказал: нельзя. Охотиться нельзя. Ворожить нельзя, нойду[142] тоже нельзя. Одного из наших нойду убили. Он ничего не сделал, а они отвезли его на свой тинг и велели ему платить много денег или пять коров. У саами нет коров, и денег тоже нет. Потом его снова увезли, и он уж не вернулся. Старики сказали, они убили его за то, что он говорил с духами. Все саами хотят домой, на север. Там красиво, и люди не такие злые, как тут. Ты понимаешь?

Вильгельмина кивнула.

— Я сразу увидала, что ты одна из нас. Ты не такая, как все здесь. И твой жених не такой: он добрый.

Вильгельмина смутилась.

— Он не жених.

— Мина, о чем вы говорите? — спросил Торлейв. — Я ни слова не понимаю.

— Как не жених? — удивилась Айли. — Конечно жених! Он же добрый. Чего ж тебе еще?


— Да, это верно, — проговорила Вильгельмина, задумчиво посмотрев на Торлейва. — Она говорит о своей родине — там, на севере, — пояснила она ему.

— Заходите же в дом! — пригласила Айли. — Вам надо поесть, и отдохнуть надо.

— Когда это ты выучилась говорить по-лопарски? — рассмеялся Торлейв.

— Бабушка учила меня, — сказала Вильгельмина. — Это простой язык. Айли приглашает нас войти.



Айли отворила плетеную дверь. В доме было жарко натоплено, пахло квашеной рыбой, похлебкой; посреди комнаты горел огонь, освещая тесное жилище. Стены были сложены из веток, глины, дерна, пол устелен шкурами. На огне на четырех камнях стоял большой котел. Мальчик лет десяти в кожаной рубашке помешивал похлебку ложкой.

— Это Ени, — сказала Айли.

Ени поднялся навстречу гостям — он явно был хозяином в доме. Когда взрослые расселись у огня, он занял свое место рядом с ними, а не ушел в детский угол, где из-за занавески виднелись еще три светлых головенки и блестели любопытные глаза. Там же висела деревянная обтянутая мехом люлька, в ней спал совсем крошечный младенец. Его крутолобое личико ясно светлело в полутьме.

— Вот он где, этот маленький народец, — улыбнулся Торлейв.

— А это их маленькие каньги, — Вильгельмина указала на три пары коротких сапожек, что сохли неподалеку от очага.

Тем временем Айли налила в деревянную миску горячей похлебки из котла, и Ени передал ее Торлейву вместе с костяной ложкой. Торлейв прочел «Benedic Domine» и, быстро перекрестившись, принялся за еду.

— Можешь ли ты спросить у нашей хозяйки, откуда она знает Стюрмира? — попросил он.

Вильгельмина обернулась к Айли:

— Торлейв спрашивает, откуда ты знаешь человека, который нас искал.

— Он из этих краев, — объяснила Айли. — Плохой человек, злой. Он не любит народ саами, гонит его прочь. Говорит, мы собаки. Три весны назад одного человека из саами убили не знаю за что. Мы нашли его в лесу со стрелой в спине — это короткая стрела Стумира, здесь их хорошо знают. Если кого поймает — побьет, такое уж не раз было. Говорит, нечего здесь охотиться, зверя бить. А как не бить зверя? Что саами есть, из чего шить одежду? Некоторые из наших ходили жаловаться человеку конунга, а их прогнали со двора. Правильно говорит наш новый нойду: людям саами здесь нет места. Надо идти обратно, на север.

— Почему же так? — спросил Торлейв, когда Вильгельмина перевела ему слова Айли.

— Мы не христиане, — отвечала Айли. — Не верим в Белого Христа. Значит, собаки, не люди, так они думают. Говорят, мы колдуем, наводим на них порчу. Я сама слышала, они это сказали про меня.

Торлейв покачал головой.

— Не все христиане так думают.

Айли пожала плечами без всякой обиды и подала миску Вильгельмине.

— Вкусная похлебка, — сказал Торлейв.

— Из чего ты это сварила, Айли? — спросила Вильгельмина. — Торлейв говорит, вкусно.

— Из рыбы, кореньев, из сосновой коры, — охотно объяснила Айли. — Это хорошо. Когда станешь его женой, клади в похлебку побольше сосновой коры, только молодой, нежной, той, что у самого ствола. Будет похлебка густая и душистая. Лепешки тоже можно так печь, в тесто клади.

На этот раз Вильгельмина не стала возражать, но Торлейву перевела только про рыбу, коренья и кору.

В поясной сумке у Торлейва помимо кошелька и точила лежало несколько липовых брусков. Он достал один, вынул нож и тут же вырезал маленькую собачку с квадратной мордой, задранным кверху хвостом и прямыми лапами. Дети с интересом следили за его действиями. Торлейв протянул игрушку девочке. Та засопела, взглянула на мать. Ай ли улыбнулась и кивнула. Быстро, точно зверек, девочка выбежала из-за занавески, схватила деревянную собачку, прижала ее к себе и юркнула назад.

Торлейва клонило в сон, лицо горело, глаза сами закрывались. Он достал Псалтырь, подаренную братом Мойзесом, и попытался прочесть хоть что-нибудь, но буквы мешались в его глазах. Откинувшись на свой короб, он мгновенно уснул прямо перед очагом. Он не слышал больше ни слова из разговора и не почувствовал, как Айли, поднявшись, укрыла его овчиной.



Айли разлила по кружкам отвар березового гриба. Прежде Вильгельмине этот напиток казался невкусным и она отказывалась его пить, но сейчас ей было неудобно перед хозяйкой. Она сделала несколько глотков. Аромат чаги и горьковатый ее привкус напомнил ей о Таволговом Болоте, о тех временах, когда она была ребенком, — она и не заметила, как выпила все.

Младшие дети, увидав, что большой гость спит, выползли из своего убежища, заговорили шепотом. Мать поставила перед ними котел с похлебкой, раздала ложки, и дети принялись за еду. Две девочки были постарше, а мальчик совсем мал, лет двух, не более. Вильгельмина с умилением смотрела на их светлые головки, маленькие руки и ноги. Девочки ели неторопливо и аккуратно, младшая продолжала прижимать к себе деревянную собачку. Малыш весь измазался, пока донес ложку до рта. Вильгельмине все больше хотелось спать, но так приятно было сидеть перед горящим огнем, пить маленькими глотками горькую чагу, слушать тихий разговор хозяйки и ее старшего сына. Вильгельмина не всё понимала, но сам звук этой речи был ей по душе.

Проснулся и захныкал младенец. Айли взяла ребенка на руки и, сев у огня, стала кормить его грудью. Маленький позавидовал братцу и тоже подошел к матери, но та погрозила ему пальцем.

— Идите все спать скорей! Не то придет Тале[143], заберет вас и съест!

— Я не боюсь Тале, — сказала старшая девочка и зевнула. — Я убегу от него, он же глупый.

— Все равно! — Ени поднялся со своего места. — Хоть ты такая храбрая, все равно иди спать, а то не стану рассказывать сказку.

— Расскажи, расскажи! — стали просить девочки.

— Ладно уж, — согласился Ёни и увел младших за занавеску, где они еще долго возились, переговаривались и хихикали, но наконец угомонились.

— Почему не хочешь за него? — тихо спросила Айли, кивнув на спящего Торлейва. Лицо его было бледно, темные волосы отброшены назад, высокий лоб открыт. Хмурая складка меж широких бровей разгладилась во сне. Упрямый сильный подбородок уже снова обрастал колючей щетиной, углы рта вздрагивали, но дыхание было спокойно. Сердце Вильгельмины дрогнуло от внезапной нежности к Торлейву, и она слукавила:

— Не знаю. Я просто не думала об этом.

— Не верю я тебе! — рассмеялась финка. — Он красивый, добрый, любит тебя, а ты не думала?